сэндвич с цыпленком и еще один с паштетом. Очень питательно, и я настаиваю,
чтобы вы съели все до крошки.
обнаружила, что ест сэндвичи и делится с ним своими впечатлениями о Греции.
Еще Домини узнала, что он вдовец и что его единственный сын учится в Афинах
в медицинском институте.
Суиза. - А вот я здесь на месте. Я работаю в детской клинике, построенной
вашим мужем, которую помогают содержать влиятельные, как и он, люди. Они же
помогают оплачивать счета тех, кто сам не в состоянии сделать это.
предпочесть из множества вкуснейших изделий кулинарного искусства, оказалось
слишком серьезной проблемой. По крайней мере, на минуту его вилка застыла
над тарелкой, потом он, наконец, сделал выбор и бросил на Домини короткий
взгляд из-под кустистых бровей.
этом, - сообщила она. - По всей вероятности, будучи во всем, если не считать
головные боли, сильным и здоровым, он не хочет признавать за собой какую-то
слабость.
пчелами, собирающими мед на ближайших к ним цветах какого-то вьющегося
растения.
понять. Их можно сравнить с айсбергами, большая часть их скрыта от глаз.
Домини.
оживилось и преобразилось от смеха ее прекрасное лицо, которое до этого он
видел только страдающим или недоступно холодным. У него засветились глаза.
Теперь он понял, что ошибался, считая ее холодной... Ох, как эти ее глаза
отражают синеву неба и моря, и как соблазнителен изгиб ее губ. В самом деле,
она еще почти ребенок, тонко чувствующий, застенчивый, - не из тех, кто
показывает свои чувства. Он наклонился и посмотрел ей прямо в лицо.
что может устоять перед его мощью.
по-настоящему неразгаданной с того самого времени, когда Ева подала Адаму
запретное яблоко.
говорите о любви, доктор.
ли она ему что-то в бреду. Он был добр, в возрасте, и напоминал ей дядю
Мартина, но исповедь может принести только временное облегчение, за ним
последует смущение, сожаления в том, что позволила себе раскиснуть.
пробормотал Метрос. - Если у Евы не хватило бы мужества сорвать его, даже
рай оказался бы скучнейшим местом.
интересный? - усмехнулся он. - Весело играть, как дети, в саду, но выйти в
джунгли и прожить каждое мгновение напряженно и захватывающе.., это.., это
же и значит жить по-настоящему.
что-то знает. Они с Берри играли в саду, как дети.., упоминала ли она имя
Берри в те долгие темные часы после камнепада?
посетить нескольких пациентов. Он взял Домини за руку и со значением пожал
ее.
вы будете к этому готовы, да?
выразил свою мысль по-английски.
рождение, любовь.., и смерть.
взгляд, потом склонил тронутую сединой голову и поцеловал ей руку. Метрос
попрощался по-гречески, и через минуту она осталась одна. Домини сидела
очень тихо, вдруг охваченная острым чувством одиночества. За окнами дома
царило молчание, было время сиесты, и даже птицы, казалось, задремали на
ветвях деревьев.
шептало море, а ее мертвый ребенок, казалось, больно сжал ей сердце. Ушла
любовь, которую он мог принести и подарить, и слеза поползла по щеке Домини.
уже больше не освещало площадку перед домом, и Домини заметила, что, пока
она спала, дымка, большую часть дня висевшая над морем, прокралась на остров
и кольцом окружила вершину и дом вместе с ней.
может так быстро окутать всю видимую часть острова. Немного взволнованная,
Домини соскользнула с шезлонга и подошла к краю площадки взглянуть на утесы
в море. Она почти их не увидела, но ясно слышала ленивые удары волн о камни.
Медленно двигающиеся кольца тумана поднимались вверх, и на ее волосах быстро
образовались крошечные капельки влаги. У Домини появилось жутковатое
чувство, будто она вместе с домом оказалась вознесенной в облака.
к ней Яниса.
воскликнула она.
в дом.
беспокоился о ней. - Я чувствую себя здесь, наверху, как Елена, гуляющая по
крепостному валу Трои.., это надолго, как вы думаете?
считаете? Дорога, ведущая сюда, так крута и извилиста.., да еще в тумане,
при котором почти ничего не видно, я думаю, Поль не рискнет ехать домой,
пока не прояснится, тем более с Карой.
Домини вошла в большую комнату, почти полностью погруженную в сумерки,
согретую ярко пылающим в камине оранжевым пламенем.
запахнула шелковые складки халата и поспешила к огню. Все еще чувствующая
себя избитой и больной, она не могла, как делала это обычно, свернуться
клубочком на огромной темной медвежьей шкуре и вместо этого села в глубокое
кресло Поля, - протянула руки к жару потрескивающих поленьев. Лита была
занята приготовлением особо вкусных блюд, чтобы отпраздновать приезд Кары,
но теперь ясно: они, вероятнее всего, задержатся. Домини сказала Янису, что
она перекусит около семи часов здесь же у камина. И добавила, что надеется,
задержка с ужином не особенно расстроит Литу.
сейчас же выпьете чашечку английского чая, мадам?
наблюдала, как Янис выходит из комнаты. Греческая доброта, такая открытая,
совершенно бескорыстная, - их постоянное желание облегчить ближним ношу.
Домини усиленно поморгала, чтобы не расплакаться.
камина, скинув шлепанцы и закопавшись пальцами в медвежий мех коврика. Туман
подкрался к самым окнам, огонь отражался на темных поверхностях, красных
камнях фриза над камином, освещая и оживляя флейтистов, кентавров и девушек
с факелами. Вино в хрустальном графине сверкало рубиновым светом.
Единственное, чего не хватало, - тихого и уютного кошачьего мурлыканья.
час, и Домини решила подняться в спальню, чтобы переодеться в платье. Она
чувствовала усталость и боль во всем теле, но твердо решила не ложиться в
постель. Скоро туман рассеется, и будет гораздо лучше, если она встретит
Кару и Поля, а не станет валяться в постели.
расстраивалась при виде ее рук, до сих пор покрытых синяками. Лицо в зеркале
выглядело бледным, с темными кругами вокруг глаз, и Домини воспользовалась
косметикой, чтобы скрыть следы несчастья, теперь уже, слава Богу, начинающие
исчезать!
Домини открыла ящик, где хранила драгоценности. Там вместо простой,
обтянутой кожей коробки была филигранная шкатулка с вырезанными на ней
очаровательными чертенятами и фавнами, рыбками и ракушками, летящими
птицами. Домини открыла шкатулку. Да, внутри ее драгоценности, аккуратно
разложенные по изящным и удобным крохотным выдвижным ящичкам.
выражение сочувствия, как предположила Домини, потому что за прошедшие
восемь дней он ни слова не сказал о потерянном ребенке. Он вообще казался
замкнутым более обычного.