Чтение 16–й страницы книги ~Сладкий вкус огня~

- О, черт!.. Ладно, не обращай внимания, - и я нажал кнопку лифта. -
Возвращайся к своим англичанам. Извини меня. Я... - Мне хотелось сочинить
хоть какое-нибудь объяснение. - Я должен был получить из провинции один
важный документ для статьи, мне показалось, что я по ошибке дал его тебе
и... Ладно, извини, забудь об этом.

- Мы сегодня идем в кино, дорогой?

- Нет, - сказал я, - мы обедаем дома.

- Ты заедешь за мной?

- Не улыбайся, - попросил я, заходя в лифт, - ради Бога не улыбайся.

Она наклонилась, когда лифт начал опускаться.

- Прими валидол, дорогой. Я просто...

Вернувшись к остановке, я долго не мог найти билет. Пришлось выгрузить
все содержимое карманов на скамью. Наконец он нашелся, и через 20 минут я
прибыл в офис. Мой ум был расслаблен, как после долгой беспробудной
пьянки.

Невозмутимый Феррер возился со своими диапозитивами.

- Иди сюда, Серж, - позвал он и вручил мне увеличительное стекло. -
Вот, посмотри.

Насколько я мог видеть, это были фотографии облаков.

- Большая гроза пятнадцатого октября. Я ездил в Брест по поводу той
истории о пропавшем адвокате. Но больше всего меня интересовал Сен-Мишель.
Смотри...

Гора Сен-Мишель выступала из тумана волн облаков, из пустоты и моего
кошмара, словно застывшая в небе каменная молитва. (Может, ей могла бы
помочь вера в Бога?)

- Но Берни этим не интересуется, - продолжал Феррер. - Хочу послать в
Имаж де Франс. Как ты думаешь, стоит?

- Я тоже не интересуюсь.

- Что случилось, Серж?

- Чем сейчас интересуется Берни? - спросил я. Вопрос казался мне
чрезвычайно важным. Я обратился к Фернану, составителю макета: - У тебя
случайно нет вечерней газеты?

- Только что принесли последний номер, - сказал он, протянув мне "Франс
Суар".

Я начал читать колонку за колонкой, и на третьей странице нашел то, что
хотел, - это была настоящая удача. Сложив газету, я бросился к стеклянной
кабинке, в которой обитала Сюзанна, секретарша Берни.

- Шеф один?

- Можешь зайти.

Берни правил рукопись. Это занятие всегда выводило его из себя. "Все
нужно делать самому".

- Ты видел это, - спросил я его, бросив перед ним заметку. Она
называлась "Героин опять убивает". История о подростке, покончившем с
собой на пляже у Перпиньяка. Довольно заурядная история, но я знал - и
делал ставку на это, - что тема "Юность и наркотики" была у нас самой
ходовой последние три недели.

- Парню было всего восемнадцать, - продолжал я.

- Я знаю.

- У него, наверное, были отец, мать, девушка. Как он дошел до такого
состояния?

- Я мне что прикажешь делать с этим?

- Ты удивляешь меня, Андрэ. У тебя есть дети?

- Да, - сказал он, даже не поднимая головы, - сын, пятнадцати лет.

- Несмышленый, легкомысленный и такой беззащитный. Все вечера с
мечтательным видом что-то наигрывает на гитаре.

- Что ты пытаешься подсунуть мне? Берни наконец взглянул на меня. - Мой
сын играет на гитаре, но в остальном он такой же шалопай, как и все
остальные.

- Может, у него есть дневник?

- Что?

- Почему эти мальчишки убивают себя? Должна быть причина. Тут дело не в
водородной бомбе и не в "потребительском обществе". Андрэ, этот парень из
Перпиньяка интересует меня больше, чем все события в Английской
королевской семье (статья, которую правил Берни, называлась "Маргарет и
Ко). Он для меня важнее тех, что разгуливают по Луне.

- Переходи к делу, - перебил Берни с явным раздражением. - Чего ты
хочешь?

- Я хочу написать очерк об этом юнце, опросить всех, кто его знал, его
учителей, родителей, друзей. Мне хотелось бы знать, что он читал, о чем
мечтал, я хочу сделать то, чего до сих пор не сделал никто, - понять. Хочу
найти истину. Полный портрет. И я хочу показать читателям: это может
случиться с вашим сыном.

Похоже, у Берни загорелся интерес в глазах.

- И сколько времени тебе понадобится?

- Дней десять, может, две недели. - Он вытаращил глаза. Подавая ему
опомниться, я пустил в ход тяжелую артиллерию. - Уверен, ребята из "Кулис
дю Монд" уже в Перпиньяке. Но они проторчат там сутки и получат лишь то,
что мы читали сотни раз. Черт возьми, Андрэ, давай посыплем немного соли
на рану. Давай возьмем под защиту этих юнцов. В конце концов, это наш
долг. Мы - единственная газета, которая может тут что-то сделать. - Я
знал, что мой завершающий выпад достигнет цели.

- Две недели? О чем ты говоришь? Ты мне нужен здесь. Я собирался
послать тебя в...

- Думаешь, я делаю это для забавы? Или ради выгоды?

- Тогда зачем?

- Андрэ... - Я сделал очень серьезное лицо. - Однажды человек вроде
меня говорит себе: "Неужели ты собираешься провести всю оставшуюся жизнь,
занимаясь чепухой?"

- Я говорю себе так с девяти утра и до десяти вечера, - возразил он. -
И не теряю от этого сон. Постарайся уложиться в пять-шесть дней.

- Постараюсь, но обещать не могу. - Я снял телефонную трубку и подал
ему. - Позвони в расчетный отдел, пусть мне дадут аванс.

- Когда ты хочешь поехать?

- Вчера.

Вечером, когда я собирал вещи, Ким спросила:

- Твоя поездка имеет отношение к тем бумагам, про которые ты говорил
утром?

- Некоторая связь есть, - уклончиво ответил я.

9

Маленький городок пробуждался от мирного сна к едва ли менее покойному
дню. Так было со времен средневековья, и, наверное, так будет всегда.
Проехав всю ночь, я остановился возле фонтана, присел на край каменного
бассейна и, как бы совершая очистительный ритуал, ополоснул холодной водой
лицо и шею.

Я наблюдал за скрипучей телегой, поднимавшейся на холм св.Михаила. Два
огромных быка под ярмом смирно покачивали головами и помахивали хвостами,
отгоняя мух. Впереди, немного сгорбившись и глядя в землю, шел человек в
берете и с длинной палкой на плече. Я понаблюдал за женщиной во дворе,
одетой во все черное, которая наливала из ведра в маслобойку теплое
пенистое молоко и иногда покачивала бедрами, как делали женщины в течение
сотен лет. Я думал о том, что ничего не изменилось и не изменится в
запахах, которые доносились со всех сторон: кукурузы, сохнущей в амбарах,
конюшен, где то и дело вздрагивали и били копытом землю лошади.

Но теперь я чувствовал, что за этим древним покоем скрывается нечто
иное. Оно как будто скользило вдоль стен вместе с первыми лучами солнца,
лежало незримой тенью на полях в полуденной тишине. Да, где-то был Враг, и
потому лица людей приобретали новые морщины, тяжелый труд запряженных
быков становился мучительнее, и коровы в хлевах мычали трагичнее. Резкий
запах конюшен вдруг показался мне тошнотворным.

Но я сказал себе, что этот день пройдет, как и предыдущие. Опять
наступит вечер, и старики будут судачить у ворот, пытаясь немного оживить
свои дряхлые тела. Когда похолодает, они встанут, пойдут в дома и задвинут
тяжелые засовы. Придет другая ночь, как это было с начала времен и будет
до конца. Лишь Черный Всадник на бешеном скакуне то тут, то там нарушит ее
покой. Старый хронометр собора будет перебивать четки ночных часов. Стоит
им оставить это благословенное убежище, и они застынут и обрушатся с
высоких башен на город, покрыв его тяжелой бронзовой мантией.

В этот момент я смотрел на высившийся впереди собор, как утомленный
странник с лихорадочным, но светящимся взором. Великолепная постройка -
словно огромный летучий корабль, надежно пришвартованная к земле своими
легкими контрфорсами. Древний экзорцизм, запечатленный в камне. Меня
непреодолимо влекло к нему.

Я завел машину и поехал вверх по холму, обгоняя телегу. Каждый мой жест
обладал той дьявольской точностью, которая порождается смесью усталости и
ясности мысли после бессонной ночи, проведенной в дороге. Я поставил
машину в сквере и, пройдя через большие двери, жалкий и одинокий, вступил
под сумрачные своды с мольбой о спасении.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я смог различить перед высоким
алтарем человека, одетого в черное с серебром и совершавшего странные
движения. За его спиной стояли четыре старухи, также в черном, и бормотали
невнятные ответы на его взывания. Слабо звякнул колокол. Словно скрежет
зубовный зазвучала фисгармония. Старухи нестройными голосами затянули
"Deus Irae" ["Судный день" (лат.)].

"Господи, - сказал я. - Твоя сила выше его. Ты - Всемогущий".

Но Господь пожал плечами.

"Мы здесь занимаемся только мертвыми, - сказал Он, - теми, кто больше