Чтение 10–й страницы книги ~Записки писателя~

ПРОПОВЕДЬ И ЖИЗНЬ

I

Где-то, конечно, в пустыне, как полагается в хорошей легенде, жил
суровый и благочестивый старец. Сухой, черный, с седой бородой до колен, с
глазами, устремленными ввысь.

Путем долгой борьбы со страстями ему удалось победить греховные
помысли, и в жизни своей не только не делал он ничего дурного, но даже и в
уме не держал соблазна.

Одним словом, это был настоящий, доподлинный аскет, и, когда умер, он
смело и прямо направился к райским вратам, заранее предвкушая все сладости
вечной жизни в приятном обществе праведников.

На земле осталось только окончательно заморенное тело его, к которому
стеклись толпы народа, ожидавшего многих чудес от тела святого. И хотя тело
это все же испортилось и пустило тлетворный дух, но это нисколько не
поколебало умы, а, напротив, едва ли не послужило к вящему торжеству идеи,
ибо многочисленные проповедники прямо указали в этом торжество духа над
плотию.

В честь святого старца были сложены прекрасные акафисты, и верующие
ежедневно возносили по его адресу молитвенные прошения. Слава его росла.

Однако, когда душа святого с радостной улыбкой гостя, уверенного, что
его ждут, толкнулась в райские врата, чья-то могучая рука вытолкнула его вон
и крепко захлопнула тяжелую дверь перед самым носом ошеломленной и сбитой с
толку души.

Душа святого присела на камушек у ворот и горько возопила:

- Я ровно ничего не понимаю!.. Столько лет я питалась акридами и диким
медом, носила власяницу и вериги, учила приходящих самой лучшей жизни,
бежала греха, не сделала ничего дурного, добра же сотворила сколько угодно,
вырвала глаз свой, когда заметила, что он соблазняет меня... и вдруг!.. Меня
не пускают в рай? Где же тогда справедливость, где смысл?.. Кого же тогда и
пускать, если не меня?.. Бог знает, что такое!

Так сидела на камушке перед запертыми вратами обиженная душа и ныла до
тех пор, пока не надоела всем.

И некий голос из-за двери ответил ей:

- А помнишь ли ты, как однажды тебе приснилось, будто ты изнасиловал
женщину, заблудившуюся в пустыне?.. Помнишь, какою прелестный сон представил
тебе эту женщину?.. Помнишь, как ярко приснились тебе ее руки, плечи и
ноги?.. Помнишь, с какой яростью ты во сне рвал одежды, обнажая ее прелести
и как сладострастно наслаждался ее телом и стыдом?..

- Господи! - в величайшем изумлении возопила душа. - Да ведь это же
было во сне!..

- Если тебе, когда молчал хитрый разум и слова не имели силы, снились
такие сны - хороша же была твоя душа!.. Ей не место здесь... пошел вон! -
гневно сказал некий голос и прогнал святого от райских врат во тьму, где к
нему немедленно приступили нагие демоны, кривляясь и вопия бесчисленными
голосами:

- Наш, наш!..

II

Неизвестно, какими судьбами святой душе удалось удрать от свирепых
демонов, но доподлинно известно, что, со скоростью сорока зайцев в секунду
пробежав обратно столь торжественно пройденный путь от земли к небесам, душа
вернулась на землю и поспешно влезла в свой собственный труп.

Произошло, конечно, чудо неимоверное: труп воскрес к великому ликованию
тысячного народа.

Правда, от него все-таки весьма заметно попахивало мертвечиной, но все
же тело задвигалось и заговорило как ни в чем не бывало.

И даже больше того: оно сообразило, что ежели так, то нечего попусту и
время терять на умерщвление плоти. Все равно это ни от чего не
застраховывает: что же такое - мучайся, страдай, во всем себе отказывай, а
потом приснится тебе какой-то дрянной сон - и все пойдет прахом!

Раз и навсегда отказавшись от всяких подвигов аскетизма, оно решило
наслаждаться вовсю и пустилось по ресторанам, публичным домам, волочась за
женщинами и напиваясь до положения риз.

Но так как звание проповедника добродетели даже более приятно, чем
принято думать, душа бывшего святого нашла превосходный способ соединить
воедино и ореол учителя жизни, и образ жизни более чем приятный.

Покинув пустыню, в которой в самом деле ровно ничего любопытного нет,
она ушла в города и избрала себе карьеру писателя.

Это был единственный и притом очень остроумный выход из двусмысленного
положения. Душа получила право, с одной стороны, не стеснять своего тела, с
другой - с жаром проповедовать самые прекрасные и всем приятные истины.

Душа ходила по кабакам и валялась со всякой проституткой, но яро и
бескорыстно осуждала грех и славила добродетель.

А чтобы не возбудить соблазна, душа пустила в обращение мысль, что до
личной жизни писателя никому никакого дела нет.

Своевременно остроумная душа, конечно, умерла во второй раз, и
окончательно неизвестно, куда ее взяли черти, но пущенная идейка оказалась
весьма приемлемой и пошла в оборот.

III

Очень может быть, что такая легенда даже и существует, а если нет, то
ее надо выдумать.

Факт тот, что ограничение контроля над личной жизнью писателя есть
признанная истинами еще недавно я прочел приблизительно такую заметку 'очень
видного и вполне почтенного критика об одном тоже очень видном и почтейном
писателе:

"Говорят, что он ведет жизнь пьяную и безобразную, не выходит из
публичного дома, скандалит и купается в грязи. Но что нам до этого? Мы не
имеем права вторгаться в личную жизнь писателя".

А Толстой писал, что если он указывает правильный путь, то никто не
имеет права глумиться, что сам он не идет по этому пути.

Правда, самого Толстого надо выделить из числа других: слишком велика и
искренна была его фанатическая вера в правильность найденного пути. Ему
просто не пришло в голову, что нет верстовых столбов на путях человеческих,
невозможно поручиться за правильность указуемой дороги, и указание пути
только тогда и имеет смысл, когда сам проводник может идти по нем, в строгом
согласии ума и чувства, с каждым шагом ощущая действительные его
преимущества.

Ибо какое право имеет человек думать, что путь правилен, если сам он не
может идти? А вдруг потому и не может, что по этому пути и вообще двигаться
нельзя?

И если для него нельзя, то почему другим можно? Почему он думал, что он
не мог, а другие могут? Зачем, оставаясь на старом месте, других посылал он
рвать тело и душу на неприступных скалах нового пути?

Толстой был прав в искренности своей, но такое оправдание, каким он
воспользовался, очень скользко, и пользоваться им можно в самых гнусных
расчетах, в беспримерной фальши и откровенной лжи.

Ведь вот не так давно на собраниях и печатно выступал один проповедник
аскетизма, с жаром исповедуя презрение к плоти и ее требованиям во имя
чистого торжества духа. И когда потом внезапно оказалось, что у него,
исповедника отвращения к половой жизни, есть три одновременных жены, то
никто даже и не сконфузился.

Это была его личная жизнь, и до нее, по установившемуся взгляду, никому
не было дела.

Когда-то, в революционные дни, на общественном собрании я слышал
пламенный призыв оратора-писателя идти на улицу и пасть на баррикадах со
знаменем свободы в руках. Он говорил так горячо, так резко, так смело, что
возражать было даже как-то неловко. Кажется, тогда никто не хотел идти на
баррикады, но перед лицом такого непримиримого геройства нельзя же было
показать свою трусость.

И надо же было случиться, что когда на другой день на Казанской площади
черносотенцы атаковали красную толпу, загремели револьверы и все бросились
бежать, я, по примеру одного сильного и твердого человека, стал загораживать
дорогу бегущим, и первый, кто попал в мои объятия, был именно этот пламенный
оратор...

- Куда вы? - возопил я в горестном изумлении.

Но он молча и очень ловко вывернулся у меня из-под локтя и защелкал
калошами по тротуару с такой завидной поспешностью, что его не то что
черносотенцы- собаки бы не догнали.

Я помню, с каким жаром и негодованием один критик громил
порнографическое направление современной литературы... Этот критик уличен
был в фотографировании пикантных поз с шансонетной певицей, приглашенной им
за приличное вознаграждение.

Да не подумают, что я хочу кого-либо уличить и ославить. Если бы я
находил это нужным, у меня хватило бы смелости выступить с открытым
обвинительным актом.

Но я не только не хочу уличаться не хочу даже осуждать, ибо меня
интересует фальшивое и лукавое утверждение неприкосновенности личной жизни,
а не отдельные лица.

Вышеприведенные примеры, три из тысяч, я взял только для того, чтобы с
помощью их дальше иллюстрировать свои положения о фальши и опасности догмата
неприкосновенности личной жизни.

IV

Есть огромная разница между жизнью личной и интимной.