ощущается почему-то острее, чем еще где-либо.
-- непривычная картина: над городом смог, пожиже, чем над уральскими
городами, но все же разреженная туча плавает над громадами причудливых
современных строений, с вызовом выпирающих из россыпи домов и усадеб.
перу. Я знал его прежде. Он был тих, но внутренне напряжен, потом --
вызывающе зол. Уехал. Точнее, его "уехали". Редактирует журнал. Говорит:
"Сделаю из него "Новый мир" Твардовского".
несчастного, но своего народа творил и журнал делал. У него "чужие" только
направители сверху, но тут вокруг -- все чужое, пусть и сытое, богатое, но
чужое. Невольно думаешь, как тут копится, прибавляется день по дню
бессильная, слепая злоба от тоски по Родине, неизбывной, жгучей,
необъяснимой, по-российски болезненной тоски.
сознания запить можно...
тебя и не презираю, и ты не хули меня и не презирай. Останься русским. Это
трудно. Очень трудно. Но это дает хоть какую-то веру в будущее, хоть
какое-то укрепление мысли от сознания принадлежности к своему народу, к
забедованной нашей земле.
нашим все равно где жить -- у них утрачено чувство дома родного. Но мы-то
всегда были больны этим и нам не отболеть за всех, но пострадать возможно, а
страдать Россия всегда любила, до тех пор, правда, пока эти страдания, как
ныне в России, совсем уж не вспенятся через край, не угнетут душу до
нестерпимости, не пригнут человека до земли.
и обуглиться своему сердцу. Я в чем-то виноват перед тобой, и вина эта летит
со мной по облачному небу.
нас пока середина зимы и до тепла, до солнца еще далеко. Однако нам не
привыкать терпеть и ждать.
более не на кого и не на что уповать и надеяться.
телевизора -- на экране взлетает и загорается космический корабль. Думал,
реклама фантастического фильма, но крики людей были натуральны, и я, бывший
фронтовик, вздрогнул, насторожился, сердце во мне сжалось от худого
предчувствия.
самого конструктора, истребитель которого гвоздил и поливал нас пулями на
фронте с воздуха. Говорит нынешний Мессершмитт веско, убедительно, мол,
открытие новых земель и морей, освоение Америки -- требовало столько жертв,
а тут -- мироздание, бесконечность и то ли еще будет...
пьют, неторопливо жуют и читают. Молча, обыденно, со спокойными лицами, и не
узнаешь -- жалко им космонавтов или нет. У наших все на мордах написано:
жалеют угнетенных негров и голодных эфиопов, страдают за вьетнамцев и
американских космонавтов, тебя, русский человек на чужой стороне, -- жалеют,
так истово русские люди всех жалеют, что себя пожалеть им времени не
остается.
людей на свете, и тогда не озлобишься, не заблудишься во тьме души своей.
Это я, кажется, повторяю ужо Христову заповедь на свой доморощенный лад.
Значит, надо закругляться.
нашей русской, тревожной и несчастной земли, тем на сердце спокойней.
заполярные ночи, читал я книги, какие мне посылала судьба, какие я мог
достать, выпросить и даже украсть. Какими судьбами, откуда попала мне книга
из серии "Жизнь замечательных людей" -- о голландском писателе Эдварде
Деккере, по прозвищу Мультатули, что значит в переводе с малазийского --
мученик, а с латинского -- "много пережил", по-нашему выходит почти Максим
Горький, сейчас не вспомню. По трудности, загогулистости и прихотливости
судьбы Эдвард Дауэс Деккер может сравниться разве что с одним еще писателем
-- Мигелем Сааведрой Сервантесом, но о том столько написано, что уж кажется
и сообщить более нечего.
той более не встречал, и, когда однажды заикнулся о ней на предмет
переиздания во все той же библиотеке, продолжаемой издательством "Молодая
гвардия", ответом мне было неопределенное молчание и пожимание плечами: и
здесь никто не слышал о Мультатули.
Деккера, или я сам и его, и судьбу его придумал невзначай...
судьбу Мультатули, сделался литератором, и отчего-то обратило на меня
внимание голландское издательство "Мехелен", принадлежащее Мартину Ашеру.
Пробно напечатав "Царь-рыбу" и быстро ее распродав, издатель закатил второе,
совсем уж роскошное издание этой книги и сказал переводчику, что он все,
мною сочиненное, отыскал и предложил для перевода, коли сам не справится. И
"Мехелен" выпустило почти все мои сочинения, можно сказать, предложив
голландским читателям целое собрание изящно напечатанных книг.
это не через Союз писателей, где была мода вместо приглашенных писателей
ездить в гости секретарям, консультантам и вообще "своим людям". Приглашение
он послал в контору по защите авторских прав, где меня и снарядили в
путь-дорогу, даже гульденов дали, не своих, конечно, а мною же заработанных
и на мое имя за книги переведенных. И хотя гонорар был весь ощипан и обрезан
родным государством и верными его слугами, я все равно чувствовал себя если
не богатым, то хотя бы относительно независимым человеком.
небольшом уютненьком отеле Амвассад, давши ключ от подъезда, где размещалось
несколько номеров, в том числе и мой, но никакой бумаги, никаких программ
мне не вручили, и я, привыкший жить по указке и согласно плану, на котором
указано: когда спать ложиться, когда вставать, когда завтракать, обедать,
какие и где мероприятия проводить, -- несколько даже растерялся от такой
воли и, никем и ничем "не охваченный", почувствовал себя почти неуютно.
небольшой бар-холодильник. Я заглянул в него: он был набит от низу доверху
бутылками и бутылочками, банками и баночками, с пивом, соками, водкой,
коньяками, напитками да еще нарядными кошельками с соленым миндалем, сухим
картофелем и еще чем-то. Я вынул банку пива, подумал, и пузырек с коньяком
достал, пиво поставил к батарейке -- греться -- не могу ничего студеного
потреблять, коньяку набулькал в хрустальный стаканчик, отхлебнул и
почувствовал, как он неторопливо катится по нутру, хорошо его согревает и
бодрит.
долговязый молодой парень в сером крапчатом пальто и длинно распущенном
шарфе, голоухий, во весь простодушный рот улыбающийся. С ним человек
поплотнее, с фотоаппаратом, кожаной сумкой, видавшей виды, и девушка с
обличьем, чем-то сразу же в ней выдававшем русского человека. Пока длинный
парень обнимал меня и что-то весело говорил, радостно хлопал по плечу,
человек с сумкой представился -- фотограф-журналист. Девушка назвалась вроде
бы Ритой и сказала, что будет вместо переводчика, станет меня сопровождать,
когда у нее окажется свободное время, -- об этом ее любезно попросил
господин Ашер, который сейчас очень занят, извиняется, но потом все мне
покажет, расскажет и даже развлечет маленько.
долговязый парень, вежливо поклонившись, удалился, оставив меня в
распоряжении гостя и гостьи. И только вышел парень, я пощупал себя за лоб:
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Акунин Борис
Прозоров Александр
Василенко Иван
Лондон Джек