пустишь, в нужник не попадешь или изувечишься, овладевая секретной
задвижкою, -- все закодировано от сверхразвратных воров.
ключик в двери торчит старого образца, вправо повернешь -- открылось, влево
повернешь -- закрылось.
природу" -- ели одна-две темнеют, березы, клены и даже осины кое-где. Внизу
подле завалинок клубятся кусты бузины, волчатника, барбариса, таволожника,
дикие цветы лесные, дурные травы, дудочник, морковник -- устали от прогресса
и технических диковин людей, "домой" им хочется, к тихой обыденной жизни
тянет.
вертят, усложняя и без того запутанную жизнь свою.
кормились с помощью охоты.
разорвав на куски, поровну разделил между членами семейства.
работать и покушать тоже любил. Карл тоже покушать любил, но до работы
земляной и охотничьей не был очень охоч. Быстрее всех сыновей съел кусок
мяса Карл и, показывая обглоданной костью в небо, молвил:
отыскивая глазами пташку, Карл схватил его кусок мяса и съел.
самолет летит и его с собой возьмет. Однако на третий раз не прошло даже
насчет самолета.
братца Ивана от куска его тем, что стал рассказывать сказку о том, какая
жизнь впереди будет счастливая, и как много будет пищи, что все будут сыты,
сделаются братьями, станут жить в полном согласии и без обмана...
пооткрывало, слушая сказочку Карла. А он тем временем у всех братьев и
сестер, даже у мамы с папой пищу съел и начал оглядываться по сторонам,
отыскивая вора. И нашел его поблизости и указал пальцем на полоротого
простофилю -- братца Ивана.
кулаком или железякой дверь, слепленную из какого-то заменителя, похожего на
картон. От устья Ангары до Карских ворот лежит и преет первоклассная
древесина, а тут -- картончик на дверь!
резанула мысль: "Да уж не временное ли это жилище?!"
в основном вокруг Средиземного моря, строила жилища из слабого туфового
камня, ракушечника, песчаника, из глины, кизяка и плетеных ветвей. Они, те
далекие люди, жили на исходе первого тысячелетия, ждали нового пришествия
Христа, Страшного суда, кары и гибели.
забился, закричал, закрылся ладошками от страха.
Самые добрые из добрых дяди-ученые и политики на каждую живую душу и на твое
еще крохотное телишко заготовили тысячи тонн взрывчатки.
заботливые дяди!"
пальцем -- "привыкает" побеждать в себе страх. Может быть, он приручает
будущую жизнь к себе?
подернутые вроде бы искусственной сединой, и придумали хранить их в зимнюю
пору нашими, российскими елушниками. Нарубят их, колючих, бедных, возами из
лесу навезут и навалят плотно на холеные деревца. Те и млеют под зеленой
теплой шубой.
заморских "друзей" жизнями русских мужичонок, теплом их тел сберегают
хлипкую заморскую красоту.
охотник, и оттого, что он был охотник настоящий, следопыт и истинный
зверобой, ему не было надобности такового изображать, нагонять холоду и
страху на людей, особенно на бабенок. Какой бы пьяный он ни был, за ружье
никогда не хватался, не палил из него попусту, берег и его, и припас пуще
глаза, про ремесло свое, охоту и тайгу рассказывать не любил и тихо
улыбался, когда возле него в компании врали, хвалились охотничьей удалью.
еще в молодости, белкуя, он столкнулся с медведем-шатуном. Заряды у охотника
были только дробовые. Шатун пригнал его на скалу, подпятил к обрыву и
бросился, оскалив мокрую пасть. Охотник подпустил медведя вплотную, упал под
него, и, ослепленный яростью, в общем-то очень ловкий зверь не удержался на
задних лапах, кувыркнулся через человека со скалы на лед реки и там из него
получился мешок с костями.
выводил людей из лесных пожаров, как помогал мясом в голодный год
деревенскому люду. И на войне не затерялся дядя Саша, около сотни фашистов
положил из снайперской винтовки.
почитали бы, хотя и был Алексан Митрич строг, малообщителен, ко всем
относился одинаково, всех нас звал парнишшонками, гонял от лодки и от ружья
и лишь изредка баловал кедровыми шишками, приплавляя их с загадочной,
таежной реки Маны, ныне облысевшей от лесозаготовок и обмелевшей от
безобразно ведущегося сплава леса.
-- некоторые художники-профессионалы, замечал я, совсем не терпят в дому
своих, а зачастую и чужих картин. Жена его была мягкодушна, приветлива, но
тем не менее, как теперь я догадываюсь, имела над мужем большую власть,
домашнюю, вела она дом на свой, крестьянский лад, чему таежный бродяга, как
видно, не перечил и, полновластный хозяин тайги, здесь охотно, как бы
понарошке, допускал над собою руководящую роль.
крупнокостный, тайгой и ветрами каленый, дичиной кормленный, сделался, как
метлячок, по выражению жены, -- метляком у нас зовут бабочку. Долго не могли
дознаться, что сосет и точит изнутри охотника, сплавили на лодке его в
город, и там у него нашли ту болезнь, о которой врачи сказывают только
родным, больного же держат в неведении и заблуждении.
непрощающий укор, обману не подвластен, -- он знает тайну взгляда, знает,
что кроется за ним, пусть и торопливым, брошенным вскользь. Словом,
догадался Алексан Митрич, какие его дела, но родичам, даже сыну своему,
догадки не выказал, ничем и не обеспокоил. Всем, кто его спрашивал про
болезнь, говорил так, чтобы слышали и жена, и сын, и невестка: "Язва желудка
привязалась, чтоб ее холера взяла! В тайге много бывал -- всухомятку едал,
да и мурцовку отведать не раз доводилось, вот и сгноил курсак-то..."
близким, отвел им в сторону глаза и даже попрощаться со всеми сумел. Летним
утром он поднялся, надел катанки и шубенку, вышел на крыльцо, сел и засмолил
цигарку. Сидит, морщиня лицо, улыбается ссохшимся ртом солнцу, над Енисеем
взошедшему, горам, качающимся в синеватой мари, огороду, росой облитому.
Жену он накануне за лекарствами в город отправил. Сына до ворот проводил.
Глуховский Дмитрий
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий
Фазиль Искандер
Прозоров Александр
Быков Василий