Здесь, на малинниках, спугнул глухаря и пальнул по нему наудачу и попал
нечаянно. Да плохо попал. Взялся бегать за подранком, забыл глядеть под
ноги, и на гриве, сплошь затянутой брусничником, резиновые сапоги со
сношенной резьбой соскользнули, и я полетел из соснового краснолесья вниз. В
мешке моем гремели котелок, ложка, кружка, и кости мои вроде бы тоже
гремели, а зубы от ударов клацали.
боевом виде ухнул вниз, в осеннюю воду. Из воды камни торчали. Они кляксами
на чистой воде казались.
охотника -- черт. И не иначе как черт подсунул мне громадный пук колючей
шипицы, и я в этот куст въехал ногами.
отпущено. От этого весело мне сделалось, и стал я осторожно подтягиваться,
хватаясь за иглисто ощетинившийся шиповник. Так, от кустика к кустику, от
камешка к камешку и полз я вверх. До сосновой гривы рукой уже было подать,
как вдруг увидел я во мшистых камнях, среди горной репы и колючек землянику
в цвету.
упал, иней и утренник звонкий не один уж выдавался, а земляника цветет!
растерянно глядел на осенний мир беленький цветок. Холодом подпалило
округлые лепестки его. Ягодка, только еще зародившаяся, черной точкой
светилась в цветке, и умерла уже ягодка, цветку оставалось жить день, от
силы два...
рыбаков и пассажиров, ждущая поезд, как по команде повернула головы в одну
сторону.
деревянными колодками и бросала вперед свое коротенькое тело в кожаной
седухе-корзине. И была она не в тряпье, не грязная и не пьяная. Непривычная
она была, и оттого все смолкли и загляделись на нее.
голубоглазая, с блескучими клипсами в ушах, в капроновой блузке и с
накрашенными, как у киноактрисы Софи Лорен, губами, широко накрашенными,
ярко, вызывающе.
разговаривали, и нарядная яркогубая девушка делала вид, что не замечает
оторопелых лиц и очень она занята разговором.
гордой, но перрон кончился, и нужно было девушке с женщиной переходить пути.
Она перебросила легкое тело через один рельс, через другой, и внезапно
корзинкою задела за третий. Корзинка легко отделилась от девушки, выпало из
нее короткое тело и сделалось видно подогнутую, узелком связанную юбку, а в
корзине-гнездышке -- куделя, ватка, чистая тряпица.
уже устала она или растерялась, и угодила мимо корзинки, на мазутный
камешник междупутья, и упала на бок. Берет зеленый, только что, видать,
снятый с тарелки, тоже упал, и кудряшки рассыпались, завалили щеку и глаза
девушки.
загоготавшего.
голову девушки, да еще и поправила его, чтобы сидел на кудрях ладом. И они
последовали дальше.
глянула на нас и...
Он был презрителен, надменен, этот взгляд, и будь у девушки глаза взрослые,
так бы оно и осталось -- презрение и надменность. Но голубые детские глаза
читаются. За вызовом и надменностью глубоко-глубоко билась растерянная
беспомощность: "Что я вам сделала плохого?.."
земляникой, не к месту и не ко времени расцветшей на речном скалистом
обрыве. Но ничего не поделаешь -- так они и живут в памяти рядом: цветок,
что никогда не станет ягодой, и девушка, которой не видеть счастья.
леса цвета окислившегося, серо-зеленого металла, лавой сползающего с горы,
на вершине которой виднелась башня замка, а может, развалины его или утес.
Взводы управления выбросились с телефонами и средствами наблюдения к селу,
где хаты и садики разбежались по склонам холма и вдоль речки, текущей из
европейского, но дикого и глухого леса, что был отбит от дорог и селений
краюшками полей, возделанных под озимь. Из-за холма один за другим вылезли
немецкие танки, поводили, как бы принюхиваясь, стволами пушек и двинулись
вдоль речки. Наши батареи, расчетам которых не было времени валить деревья,
выпиливать секторы для стрельбы, повели огонь с опушек и дымами да
выплесками огня как бы оконтурили полуостров леса. Машины, лошади хозвзвода
были убраны под укрытие леса совсем уж темного, совсем уж "нашенского", в
глуби тем только и отличавшегося от сибирской тайги, что по оврагам и поймам
речек росли здесь дикие груши, яблони, черешни, ежевика и другие ягодные и
плодовые деревья и кусты неизвестного нам вида и названия и еще, густо
сплетенная, клубилась лещина с пучками орехов, которыми тыловики тут же
стали набивать карманы, а свободные от дежурства работницы медсанбатов
принялись собирать по сосняку для раненых уже перезрелую, темную бруснику.
выступы холма, за хаты, сараи, на минуту-другую выскакивали, делали из пушки
выстрел по нашим батареям, полосовали пулеметом по залегшей в полях пехоте и
откатывались назад, за холмом или таились в садах -- было ясно: они
выполняли вспомогательную задачу, стараясь задержать в предгорье продвижение
наших частей и давая возможность отойти своим.
окутался черным дымом, в середке его загорелось, огромный, на грозовое
облако похожий клуб дыма вспухал над горами, все шире расползаясь по
блеклому, грустному небу осени, заполняя его из края в край темнотой и
тревогой.
один за другим вспыхнули два танка, затем громко рвануло тягач или машину со
снарядами. Артиллеристы подбавили жару, повели огонь азартней. Немецкие
танки, жалясь огнем, взвизгивая гусеницами, рыча горячими двигателями,
отходили, вертясь среди густеющих разрывов, которые, казалось, вот-вот
сомкнутся в смолистом дыму, расползшемся по долине речки, и разнесут эти
тупорылые, бездушные машины в черепки.
дивизиона, передавал команды, уточняя координаты, довороты, коэффициенты:
"Правее ноль-ноль!", "Левее ноль-ноль-пять!" Меня ругал командир дивизиона,
если я управлялся с работой не так проворно, как ему хотелось бы, а я
придирался к телефонистам на батареях, крыл их почем зря, и все у нас шло,
как всегда во время боя и стрельбы. Но вот и заминка -- без нее уж, будь она
проклята, никак не обойдешься. Молодой, недавно прибывший из пополнения
связист, громко окая и по-беличьи цокая, бойко кричавший: "Ноль-ноль-пяць!",
"Повторици!", "Не орици!" -- замолк и не откликался с батареи. Обрыв! А
обрывы, сколько бы их ни случалось на войне, всегда вызывали одно и то же
желание -- набить морду пропавшему связисту. Поскольку у дежурящего на
наблюдательном пункте телефониста руки коротки -- он в версте, а то и дальше
от батареи, он в этом случае, улучив момент, обращался к своему
управленческому связисту с возбужденной просьбой: отдать трубку
телефонисту-огневику, самому же сбегать к соседу и узнать, что там
стряслось. На сей раз "дырки" не выпадало, работа шла все напряженней,
батареи грохотали все дружней, и вдруг среди грохота и гама запаленный
голос:
время похихикивая, продолжал связист, -- ведмедя пужали!
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Маккэфри Энн
Роллинс Джеймс
Круз Андрей