Борис Васильев.

А зори здесь тихие...

На 171-м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да
приземистый длинный пакгауз, выстроенный в начале века из подогнанных
валунов. В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня, и поезда перестали
здесь останавливаться, Немцы прекратили налеты, но кружили над разъездом
ежедневно, и командование на всякий случай держало там две зенитные
счетверенки.

Шел май 1942 года. На западе (в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул
артиллерии) обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли
в позиционной войне; на востоке немцы день и ночь бомбили канал и Мурманскую
дорогу; на севере шла ожесточенная борьба за морские пути; на юге продолжал
упорную борьбу блокированный Ленинград.

А здесь был курорт. От тишины и безделья солдаты млели, как в парной, а
в двенадцати дворах оставалось еще достаточно молодух и вдовушек, умевших
добывать самогон чуть ли не из комариного писка. Три дня солдаты отсыпались
и присматривались; на четвертый начинались чьи-то именины, и над разъездом
уже не выветривался липкий запах местного первача.

Комендант разъезда, хмурый старшина Васков, писал рапорты по команде.
Когда число их достигало десятка, начальство вкатывало Васкову очередной
выговор и сменяло опухший от веселья полувзвод. С неделю после этого
комендант кое-как обходился своими силами, а потом все повторялось сначала
настолько точно, что старшина в конце концов приладился переписывать прежние
рапорты, меняя в них лишь числа да фамилии.

-- Чепушиной занимаетесь! -- гремел прибывший по последним рапортам
майор. -- Писанину развели! Не комендант, а писатель какой-то!..

-- Шлите непьющих, -- упрямо твердил Васков: он побаивался всякого
громогласного начальника, но талдычил свое, как пономарь. -- Непьющих и
это... Чтоб, значит, насчет женского пола.

-- Евнухов, что ли?

-- Вам виднее, -- осторожно говорил старшина..

-- Ладно, Васков!... -- распаляясь от собственной строгости, сказал
майор. -- Будут тебе непьющие. И насчет женщин тоже будут как положено. Но
гляди, старшина, если ты и с ними не справишься...

-- Так точно, -- деревянно согласился комендант. Майор увез не
выдержавших искуса зенитчиков, на прощание еще раз пообещав Васкову, что
пришлет таких, которые от юбок и самогонки нос будут воротить живее, чем сам
старшина. Однако выполнить это обещание оказалось не просто, поскольку за
три дня не прибыло ни одного человека.

-- Вопрос сложный, -- пояснил старшина квартирной своей хозяйке Марии
Никифоровне. -- Два отделения -- это же почти что двадцать человек непьющих.
Фронт перетряси, и то -- сомневаюсь...

Опасения его, однако, оказались необоснованными, так как уже утром
хозяйка сообщила, что зенитчики прибыли. В тоне ее звучало что-то вредное,
но старшина со сна не разобрался, а спросил о том, что тревожило:

-- С командиром прибыли?

-- Не похоже, Федот Евграфыч.

-- Слава богу! -- Старшина ревниво относился к своему комендантскому
положению. -- Власть делить -- это хуже нету.

-- Погодите радоваться, -- загадочно улыбалась хозяйка. -- Радоваться
после войны будем, -- резонно сказал Федот Евграфыч, надел фуражку и вышел.

И оторопел: перед домом стояли две шеренги сонных девчат. Старшина было
решил, что спросонок ему померещилось, поморгал, но гимнастерки на бойцах
по-прежнему бойко торчали в местах, солдатским уставом не предусмотренных, а
из-под пилоток нахально лезли кудри всех цветов и фасонов.

-- Товарищ старшина, первое и второе отделения третьего взвода пятой
роты отдельного зенитно-пулеметного батальона прибыли в ваше распоряжение
для охраны объекта, -- тусклым голосом отрапортовала старшая. -- Докладывает
помкомвзвода сержант Кирьянова.

-- Та-ак, -- совсем не по-уставному сказал комендант. -- Нашли, значит,
непьющих...

Целый день он стучал топором: строил нары в пожарном сарае, поскольку
зенитчицы на постой к хозяйкам становиться не согласились. Девушки таскали
доски, держали, где велел, и трещали как сороки. Старшина хмуро
отмалчивался: боялся за авторитет.

-- Из расположения без моего слова ни ногой, -- объявил он, когда все
было готово.

-- Даже за ягодами? -- бойко спросила рыжая. Васков давно уже приметил
ее.

-- Ягод еще нет, -- сказал он.

-- А щавель можно собирать? -- поинтересовалась Кирьянова. -- Нам без
приварка трудно, товарищ старшина, -- отощаем.

Федот Евграфыч с сомнением повел глазом по туго натянутым гимнастеркам,
но разрешил:

-- Не дальше речки. Аккурат в пойме прорва его. На разъезде наступила
благодать, но коменданту от этого легче не стало. Зенитчицы оказались
девахами шумными и задиристыми, и старшина ежесекундно чувствовал, что попал
в гости в собственный дом: боялся ляпнуть не то, сделать не так, а уж о том,
чтобы войти куда без стука, не могло теперь быть и речи, и, если он забывал
когда об этом, сигнальный визг немедленно отбрасывал его на прежние позиции.
Пуще же всего Федот Евграфыч страшился намеков и шуточек насчет возможных
ухаживаний и поэтому всегда ходил, уставясь в землю, словно потерял денежное
довольствие за последний месяц.

-- Да не бычьтесь вы, Федот Евграфыч, -- сказала хозяйка, понаблюдав за
его общением с подчиненными. -- Они вас промеж себя стариком величают, так
что глядите на них соответственно.

Федоту Евграфычу этой весной исполнилось тридцать два, и стариком он
себя считать не согласился. Поразмыслив, он пришел к выводу, что все это
есть меры, предпринятые хозяйкой для упрочения собственных позиций: она-таки
растопила лед комендантского сердца в одну из весенних ночей и теперь,
естественно, стремилась укрепиться на завоеванных рубежах.

Ночами зенитчицы азартно лупили из всех восьми стволов по пролетающим
немецким самолетам, а днем разводили бесконечные постирушки: вокруг
пожарного сарая вечно сушились какие-то их тряпочки. Подобные украшения
старшина считал неуместными и кратко информировал об этом сержанта
Кирьянову:

-- Демаскирует.

-- А есть приказ, -- не задумываясь, сказала она.

-- Какой приказ?

-- Соответствующий. В нем сказано, что военнослужащим женского пола
разрешается сушить белье на всех фронтах.

Комендант промолчал: ну их, этих девок, к ляду! Только свяжись:
хихикать будут до осени...

Дни стояли теплые, безветренные, и комара народилось такое количество,
что без веточки и шагу не ступишь. Но веточка -- это еще ничего, это еще
вполне допустимо для военного человека, а вот то, что вскоре комендант начал
на каждом углу хрипеть да кхекать, словно и вправду был стариком, -- вот это
было совсем уж никуда не годно.

А началось все с того, что жарким майским днем завернул он за пакгауз и
обмер: в глаза брызнуло таким неистово белым, таким тугим да еще
восьмикратно помноженным телом, что Васкова аж в жар кинуло: все первое
отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на
казенном брезенте в чем мать родила. И хоть бы завизжали, что ли, для
приличия, так нет же: уткнули носы в брезент, затаились, и Федоту Евграфычу
пришлось пятиться, как мальчишке из чужого огорода. Вот с того дня и стал он
кашлять на каждом углу, будто коклюшный.

А эту Осянину он еще раньше выделил: строга. Не засмеется никогда,
только что поведет чуть губами, а глаза по-прежнему серьезными остаются.
Странная была Осянина, и поэтому Федот Евграфыч осторожно навел справочки
через свою хозяйку, хоть и понимал, что той поручение это совсем не для
радости.

-- Вдовая она, -- поджав губы, через день доложила Мария Никифоровна.
-- Так что полностью в женском звании состоит: можете игры заигрывать.

Старшина промолчал: бабе все равно не докажешь. Взял топор, пошел во
двор: лучше нету для дум времени, как дрова колоть. А дум много накопилось,
и следовало их привести в соответствие.

Ну, прежде всего, конечно, дисциплина. Ладно, не пьют бойцы, с
жительницами не любезничают -- это все так. А внутри -- беспорядок:

-- Люда, Вера, Катенька -- в караул! Катя -- разводящая. Разве это
команда? Развод караулов полагается по всей строгости делать, по уставу. А
это насмешка полная, это надо порушить, а как? Попробовал он насчет этого со
старшей, с Кирьяновой, поговорить, да у нее один ответ:

-- А у нас разрешение, товарищ старшина. От командующего. Лично.

Смеются, черти...

-- Стараешься, Федот Евграфыч?

Обернулся: соседка во двор заглядывает, Полинка Егорова. Самая
беспутная из всего населения: именины в прошлом месяце четыре раза
справляла.

-- Ты не очень-то утруждайся, Федот Евграфыч. Ты теперь один у нас
остался, вроде как на племя.

Хохочет. И ворот не застегнут: вывалила на плетень прелести, точно
булки из печи.

-- Ты теперь по дворам ходить будешь, как пастух. Неделю в одном дворе,
неделю -- в другом. Такая у нас, у баб, договоренность насчет тебя.

-- Ты, Полина Егорова, совесть поимей. Солдатка ты или дамочка какая?
Вот и веди соответственно.

-- Война, Евграфыч, все спишет. И с солдат и с солдаток.