Чтение 18–й страницы книги ~Алмазная колесница (том 2)~

- Не царапают? - спросил Фандорин. - Я про шипы.

- Царапают, еще как. Но это боль такого свойства, что от нее лишь слаще живется, - подмигнул миллионщик. - Напоминает о блестящих камушках, о золотых слиточках. Можно и потерпеть.

- Вы держите золото и драгоценности дома? Но зачем? Ведь есть б-банковские хранилища.

Хозяин заулыбался, на круглых щеках появились ямочки.

- Знаю. У меня и собственный банк есть. С отличными бронированными подвалами. Но мы, пауки-кровососы, предпочитаем не выпускать добычу из своей паутины. Всего наилучшего, Фандорин-сан. Спасибо за любопытную информацию.

Титулярный советник откланялся, чувствуя себя несколько уязвленным: хотел быть спасителем, а вместо этого угодил всего лишь в информаторы. Но вышел наружу, посмотрел в сторону павильона, парившего над черной гладью пруда, и ощутил такой острый, такой всеохватный прилив счастья, что ерундовое огорчение немедленно забылось.

Однако "Натянутая тетива" звенела не только блаженством, и не все пущенные ею стрелы устремлялись в звездное небо. Некая мучительная нотка, некая ядовитая игла отравляла счастье Эраста Петровича. Ночью ему было не до страданий, потому что любовь живет только тем, что здесь и сейчас, но вдали от О-Юми, в одиночестве, Фандорин думал лишь об одном.

В первое же свидание, целуя О-Юми в прелестно оттопыренное ушко, он вдруг уловил легчайший запах табака - трубочного, английского. Отодвинулся, хотел задать вопрос - и не задал. Зачем? Чтоб она солгала? Чтоб ответила: "Нет-нет, между мной и ним всё кончено"? Или чтоб сказала правду и сделала их дальнейшие встречи невозможными?

Потом мучился от собственного малодушия. Днем приготовил целую речь, собирался сказать, что так больше продолжаться не может, что это глупо, жестоко, противоестественно, наконец, унизительно! Она обязана уйти от Булкокса, раз и навсегда. Раз или два пытался затеять этот разговор, но О-Юми твердила лишь: "Ты не понимаешь. Ни о чем меня не спрашивай. Я не могу говорить тебе правду, а лгать не хочется". Потом пускала в ход руки, губы, и он сдавался, забывал обо всем на свете, чтобы назавтра вновь терзаться обидой и ревностью.

Консул Доронин, несомненно, видел, что с его помощником происходит нечто из ряда вон выходящее, но с расспросами не лез. Бедный Всеволод Витальевич пребывал в уверенности, что Фандорин по ночам ведет расследование, и держал данное слово: не вмешивался. Из-за этого титулярного советника по временам мучила совесть, но гораздо меньше, чем воспоминание о запахе английского табака.

На шестую ночь (она же вторая, проведенная в павильоне без любимой) страдания вице-консула достигли апогея. Строго-настрого запретив себе думать о причине, по которой О-Юми не смогла нынче прийти, Эраст Петрович призвал на помощь логику: есть трудная задача, нужно найти решение - уж, казалось бы, что может быть проще для приверженца аналитической теории?

И что же? Решение немедленно нашлось, да такое простое, такое очевидное, что Фандорин поразился собственной слепоте.

Еле дождался вечера, явился в павильон раньше обычного, и как только заслышал приближающиеся шаги О-Юми, сразу кинулся ей навстречу.

- Я б-болван! - воскликнул Эраст Петрович, беря ее за руки. - Тебе нечего бояться Булкокса. Мы поженимся. Ты станешь женой российского подданного, и этот человек не сможет тебе ничего сделать!

Предложение руки и сердца было встречено неожиданным образом.

О-Юми расхохоталась, будто услышала хоть и не очень умную, но ужасно смешную шутку. Поцеловала титулярного советника в нос.

- Глупости. Мы не можем стать мужем и женой.

- Но п-почему? Из-за того, что я дипломат? Так я подам в отставку! Из-за того, что ты боишься Булкокса? Я вызову его на дуэль и убью! Или, если... если тебе его жалко, просто уедем отсюда!

- Дело не в этом, - терпеливо, словно ребенку, сказала она. - Совсем не в этом.

- А в чем же?

- Посмотри, какая у тебя левая бровь. Она идет полукругом, вот так... И сверху, вот здесь, наметилась маленькая морщинка. Ее пока не видно, но лет через пять она проступит.

- При чем здесь морщинка? - таял Эраст Петрович от ее прикосновений.

- Она говорит о том, что тебя будет любить очень много женщин, а это мне вряд ли понравится... И еще вот этот чуть опущенный уголок рта, он свидетельствует о том, что в следующий раз ты женишься не раньше шестидесяти.

- Не смейся надо мной, ведь я серьезно! Мы с тобой поженимся и уедем. Хочешь, уедем в Америку? Или в Новую Зеландию? Локстон был там, он говорит, что это самое красивое место на земле.

- И я серьезно. - О-Юми взяла его руку, провела по своему виску. - Чувствуешь, где проходит жилка? На сун с четвертью от края глаза. Это значит, что я никогда не выйду замуж. А еще у меня есть родинка, вот здесь...

Она раздвинула края кимоно, обнажив грудь.

- Да, я знаю. И что она означает, согласно науке нинсо? - спросил Фандорин и, не удержавшись, наклонился поцеловать родинку под ключицей.

- Этого я тебе сказать не могу. Но, пожалуйста, больше не говори со мной ни о женитьбе, ни об Алджи.

В ее глазах уже не было улыбки - в них мелькнула строгая и грустная тень.

Эраст Петрович не знал, что задело его больше: "Алджи", твердость отказа или нарочитая смехотворность приведенных резонов.

"Она превратила меня в недоумка, в молокососа", пронеслось в голове у Фандорина. Он вспомнил, как давеча Доронин сказал: "Что с вами творится, душа моя? Свежеете и юнеете прямо на глазах. Когда приехали, смотрелись лет на тридцать, а теперь вполне выглядите на свои двадцать два, даже с седыми височками. Японский климат и опасные приключения вам явно на пользу".

Быстро, почти скороговоркой - чтобы не дать себе опомниться - он выпалил:

- Раз так, больше мы встречаться не будем. До тех пор, пока ты с ним не расстанешься.

Сказал - и закусил губу, чтобы немедленно не забрать свои слова обратно.

Она молча смотрела ему в глаза. Поняв, что больше ничего не услышит, опустила голову. Натянула приспущенное кимоно на плечи, медленно вышла.

Фандорин ее не остановил, не окликнул, даже не посмотрел вслед.

В себя пришел от боли в ладонях. Поднес руки к глазам, непонимающе уставился на капельки крови и не сразу догадался, что это след ногтей.

"Ну вот и всё, - сказал себе титулярный советник. - Лучше так, чем сделаться совершенным ничтожеством. Прощай, сон золотой".

И накаркал: сон действительно его оставил. Вернувшись домой, Эраст Петрович разделся, лег в постель, но уснуть не смог. Лежал на боку, смотрел в стену. Ее сначала было почти не видно - лишь что-то неясно сереющее сквозь мрак; потом, с приближением рассвета, стена стала белеть, на ней проступили смутные разводы; вот они сфокусировались в бутончики роз; ну а затем в окно заглянуло солнце, и нарисованные цветы вспыхнули позолотой.

Нужно было вставать.

* * *

Эраст Петрович решил жить так, как если бы в мире всё было устроено осмысленным и спокойным образом - только этим можно противостоять клубящемуся в душе Хаосу. Сделал всегдашнюю гиревую экзерцицию и дыхательную гимнастику, поучился у Масы сбивать ногой катушку ниток с кроватной стойки, причем довольно чувствительно зашиб ступню.

И физические упражнения, и боль были к месту, способствовали волевой концентрации. Фандорин чувствовал, что он на правильном пути.

Переоделся в полосатое трико, отправился на обычную утреннюю пробежку - до парка, и потом двадцать витков по аллее, вокруг крикетной площадки.

Соседи по Банду, по большей части англосаксы и американцы, успели привыкнуть к причудам русского вице-консула и, завидев ритмично отмахивающую локтями полосатую фигуру, лишь приветственно приподнимали шляпы. Эраст Петрович кивал и бежал себе дальше, сосредоточенно считая выдохи. Сегодня бег давался ему тяжелее обычного, дыхание никак не желало обретать размеренность. Упрямо стиснув зубы, титулярный советник прибавил скорости.

...Восемь, девять, триста двадцать; раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, триста тридцать; раз, два, три, четыре...

На крикетной площадке, несмотря на ранний час, уже играли: команда Атлетического клуба готовилась к состязаниям на Кубок Японии - спортсмэны поочередно посылали мяч в виккет и потом стремглав неслись на противоположную сторону.

Обежать поле Фандорину не удалось. На середине первого же круга вице-консула окликнули.

В густых кустах стоял инспектор Асагава - бледный, осунувшийся, с лихорадочно горящими глазами, то есть, собственно, очень похожий на Эраста Петровича.

Тот оглянулся - не смотрит ли кто.

Вроде бы нет. Игроки увлечены тренировкой, а больше в парке никого не было. Титулярный советник нырнул в заросли акации.

- Ну что? - с ходу, безо всяких "здравствуйте" и "как поживаете" накинулся на него инспектор. - Я жду ровно неделю. Больше не могу. Вы знаете, что вчера Сугу назначили интендантом полиции? Прежний снят с должности за то, что не сумел уберечь министра... У меня внутри всё горит. Не могу есть, не могу спать. Вы придумали что-нибудь?

Эрасту Петровичу стало стыдно. Он тоже не мог есть и спать, но совсем по иной причине. Про Асагаву же за минувшие дни ни разу даже не вспомнил.

- Нет, не п-придумал...

Плечи японца понуро опустились, словно он лишился последней надежды.

- Да, конечно... - мрачно произнес инспектор. - По-вашему, по-европейски, здесь ничего не сделаешь. Ни улик, ни доказательств, ни свидетелей. - Он сделался еще бледнее, решительно тряхнул головой. - Ну и пусть. Раз по-европейски нельзя, поступлю по-японски.

- Как это - "по-японски"?

- Напишу письмо его величеству государю императору. Изложу все свои подозрения в адрес интенданта Суги. И убью себя, в доказательство своей искренности.

- Себя? Не Сугу? - потрясенно воскликнул Фандорин.

- Убить Сугу значило бы не покарать преступника, а совершить новое преступление. У нас есть древняя, благородная традиция. Хочешь привлечь внимание властей и общества к какому-нибудь злодейству - сделай сэппуку. Лживый человек резать себе живот не станет. - Взгляд Асагавы был воспален и тосклив. - Но если б вы знали, Фандорин-сан, как ужасно делать сэппуку без секунданта, без человека, который милосердным ударом меча прервет твои страдания! Увы, мне не к кому обратиться с этой просьбой, мои сослуживцы ни за что не согласятся. Я совсем один... - Он вдруг встрепенулся, схватил вице-консула за руку. - А может быть, вы? Всего один удар! У меня длинная шея, попасть по ней будет нетрудно!

Фандорин отшатнулся.

- Г-господь с вами! Я никогда не держал в руках меча!

- Всего один удар! Я научу вас. Часок поупражняетесь на бамбуковом шесте, и у вас отлично получится! Прошу вас! Вы окажете мне неоценимую услугу!

Заметив выражение лица собеседника, инспектор сбился. С усилием взял себя в руки.

- Ладно, - сказал он глухо. - Извините, что попросил. Это было слабостью. Мне очень стыдно.

Но Эрасту Петровичу было еще стыдней. В мире столько вещей более важных, чем уязвленное самолюбие, ревность или несчастная любовь! Например, стремление к правде и справедливости. Нравственная чистота. Самопожертвование во имя справедливости.

- Послушайте, - взволнованно заговорил титулярный советник, стискивая вялую руку японца. - Вы умный, современный, образованный человек. Что за дикость - разрезать себе живот! Что за пережитки средневековья! Право, девятнадцатый век на исходе! К-клянусь вам, мы что-нибудь придумаем!

Но Асагава не слушал его.

- Я не могу так жить. Вам, европейцу, этого не понять. Пускай без секунданта! Мне не будет больно. Наоборот, я высвобожу боль, которая сжигает меня изнутри! Этот негодяй предал великого человека, который ему доверял! Отшвырнул меня носком сапога, как комок грязи! И теперь упивается победой! Я не могу видеть, как торжествует злодейство. Преступник Суга - начальник полиции! Красуется перед зеркалом в новом мундире, обустраивается в своем новом поместье Такарадзака! Он уверен, что весь мир у его ног. Это невыносимо!

Эраст Петрович наморщил лоб. Такарадзака? Где-то он слышал это название.

- Что за п-поместье?

- Шикарная усадьба, близ столицы. Суга выиграл ее в карты, несколько дней назад. О, он везуч, его карма крепка!

И тут Фандорину вспомнился разговор, подслушанный в кабинете Булкокса. "Что ж, Онокодзи, это очень по-японски, - сказал тогда англичанин. - Дать выговор, а через неделю наградить повышением". Князь ответил: "Это, дорогой Алджернон, не награда - лишь занятие освободившейся вакансии. Но будет ему и награда, за ловко исполненную работу. Получит в собственность загородную усадьбу Такарадзака. Ах, какие там сливы! Какие пруды!" Так, выходит, речь шла о Суге!

- Что с вами? - спросил инспектор, удивленно глядя на Фандорина.

Тот медленно произнес:

- Кажется, я знаю, что нужно делать. У нас с вами нет улик, но, возможно, будет свидетель. Или, по крайней мере, осведомитель. Есть человек, который знает истинную подоплеку убийства.

И Фандорин рассказал о пройдошистом денди, продавце чужих секретов. Асагава жадно слушал, будто приговоренный, которому объявляют о помиловании.

- Онокодзи сказал, что Суга "ловко исполнил работу"? Значит, князю и в самом деле многое известно!

- Уж во всяком случае больше, чем нам с вами. Интереснее всего, кто это вознаградил интенданта столь щедрым образом. Нельзя ли выяснить, кому поместье принадлежало прежде?

- Одному из родственников сверженного сегуна. Но Такарадзака давно выставлена на торги. Ее мог купить кто угодно и тут же проиграть в карты. Выясним, это нетрудно.

- А как быть с князем? Глупо надеяться, что он добровольно даст показания.

- Даст, - уверенно заявил инспектор. - Добровольно и чистосердечно. - На щеках японца выступил румянец, голос стал бодрым и энергичным. Трудно было поверить, что всего минуту назад этот человек походил на живого покойника, - Онокодзи изнежен и слаб. А главное подвержен всевозможнейшим порокам, в том числе запретным. До сих пор я его не трогал, полагая, что этот бездельник, в сущности, безобиден. К тому же у него множество высоких покровителей. Но теперь я его возьму.

- За что?

Асагава задумался не более чем на пару секунд.

- Он чуть не каждый день таскается в "Девятый номер". Это самый знаменитый йокогамский бордель, знаете?

Фандорин помотал головой.

- Ах да, вы ведь у нас недавно... Там имеется товар на все вкусы. Например, есть у хозяина так называемый "пансион", для любителей молоденьких девочек. Попадаются тринадцати-, двенадцати-, даже одиннадцатилетние. Это противозаконно, но поскольку в "Девятом номере" работают одни иностранки, мы не вмешиваемся, не наша юрисдикция. Онокодзи - большой любитель "малюток". Я велю хозяину (а он у меня в долгу) дать знать, как только князь уединится с девчонкой. Тут-то его и надо брать. Я сам, к сожалению, не смогу - арест должна произвести муниципальная полиция.

- Значит, снова поработаем с сержантом Локстоном, - кивнул Эраст Петрович. - А скажите, нет ли среди малолетних п-проституток российских подданных? Это оправдало бы мое участие в деле.

- Кажется, есть одна полька, - припомнил Асагава. - Не знаю только, какой у нее паспорт. Скорее всего никакого, ведь она несовершеннолетняя.

- Царство Польское входит в состав Российской империи, а стало быть, несчастная ж-жертва разврата вполне может оказаться моей соотечественницей. Во всяком случае, долг вице-консула это проверить. Ну что, инспектор, передумали резать себе живот?

Титулярный советник улыбнулся, но Асагава был серьезен.

- Вы правы, - сказал он задумчиво. - Сэппуку - пережиток средневековья.

В спину Фандорину ударило что-то маленькое и жесткое. Он обернулся - крикетный мяч. Кто-то из спортсмэнов послал его слишком далеко от цели.

Подобрав упругий кожаный шарик, Эраст Петрович размахнулся, зашвырнул его на противоположную сторону площадки. Когда же снова обернулся к кустам, инспектора уже не было - лишь покачивались белые гроздья акации.

Кружит голову,

Сводит с ума белая

Акации гроздь.

Кусочек счастья

- Что ж, стоит попробовать, - сказал Всеволод Витальевич, щуря свои красноватые глаза. - Если вам удастся разоблачить интенданта, это будет мощным ударом по партии войны. А ваше участие в расследовании не только снимет с нас подозрение в причастности к убийству Окубо, но и существенно поднимет российские акции в Японии.

Фандорин застал консула в халате, за утренним чаепитием. Редкие волосы Доронина были обтянуты сеточкой, в открытом вороте рубашки виднелась тощая кадыкастая шея.

Обаяси-сан с поклоном предложила гостю чашку, но Эраст Петрович отказался, соврав, что уже почаевничал. Ни есть, ни пить по-прежнему не хотелось. Зато исчезла апатия, сердце билось сильно и ровно. "Инстинкт охоты не менее древний и могучий, чем инстинкт любви", подумал титулярный советник и обрадовался, что к нему возвращается привычка рационализировать собственные чувства.

- Господину посланнику о вашей новой затее мы сообщать не станем. - Доронин, оттопырив мизинец, поднес ко рту чашку, но не отпил. - Иначе он поручит дело капитан-лейтенанту Бухарцеву, и тот отличным образом всё провалит.

Эраст Петрович пожал плечами:

- Зачем же тревожить его п-превосходительство по пустякам? Большое дело: вице-консул защищает интересы несовершеннолетней жертвы растления. Речь ведь пока идет только об этом.

И здесь Всеволод Витальевич произнес весьма опрометчивую фразу.

- Знаете, что такое настоящий патриотизм? - Поднял палец и изрек. - Действовать на благо Родины, даже если при этом идешь против воли начальства.

Титулярный советник обдумал эту рискованную максиму. Кивнул, соглашаясь.

- Спасибо за афоризм, я чувствую, что он мне в жизни еще не раз п-пригодится. Раз так, я, пожалуй, ничего больше вам рассказывать не стану. Буду действовать, как настоящий патриот, то есть без санкции начальства, по собственному разумению. Если что, сам за всё и отвечу. Пока будем считать, что этого нашего разговора не было.

Доронин вспыхнул, вскочил со стула, сорвал с волос сеточку.

- Что за низкую роль вы мне отводите, милостивый государь! Прибыль, значит, пополам, а в случае убытка не извольте беспокоиться? Я русский дипломат, а не биржевой спекулянт!

Бедная Обаяси, испуганная внезапным криком, замерла, прикрыла рот ладонью.

Эраст Петрович тоже поднялся со стула.

- Вот именно, - сухо сказал он, покоробленный "милостивым государем". - Вы дипломат, консул Российской империи, и должны думать не о вашей роли, а о благе отечества.

* * *

Разговор с Локстоном прошел гораздо проще, без интеллигентских рефлексий.

- Значит, если покровители желтопузого сиятельства берут нас за задницу, я валю все на вас, - резюмировал американец. - Мое дело сторона: поступил вызов от русского консульства, обязан выполнять. Ноты и протесты, Расти, это по вашему ведомству.

- Именно так.

- Тогда я в игре. - Сержант ухмыльнулся. - Засадить настоящего даймё в кутузку - это по мне. Будет знать, как наших девчонок поганить! А если вам удастся прижучить ублюдка Сугу, с меня ящик настоящего бурбона, по доллар девяносто девять бутылка. Ишь, обезьяна, что придумал - белых людей за нос водить. Я со своими парнями, как идиот, стерег болото, пока он обтяпывал свои грязные делишки. Такого Уолтер Локстон никому не спустит, и уж особенно паршивому косоглазому туземцу!

Поморщившись на американскую манеру отзываться об иных расах, титулярный советник повторил суть:

- Вы ждете сигнала. Как только Онокодзи в очередной раз явится в "Девятый номер", хозяин подсунет ему полячку. Асагава немедленно дает вам знать. Вы спешите в бордель, производите арест на месте з-злодеяния. Потом вызываете русского вице-консула и начальника японской полиции.

* * *

"Очередного раза" ждать пришлось недолго.

В тот же вечер в консульство явился рассыльный, принес официальную записку от сержанта Локстона: несовершеннолетняя особа женского пола, вероятно, являющаяся российской подданной, стала жертвой растления.

Эраст Петрович немедленно отправился на вызов, для вящей формальности прихватив с собой письмоводителя Сироту.

В кабинете начальника муниципальной полиции российские представители узрели препикантную картину. Перед хищно улыбающимся сержантом сидели двое: князь Онокодзи и щуплая девчонка - размалеванная, но с косичками и бантами. Оба задержанных были в совершенном дезабилье. Очевидно, Локстон сопроводил прелюбодеев в участок именно в том виде, в каком они были застигнуты.

Облачение разъяренного даймё состояло из двух полотенец (одно вокруг чресел, второе наброшено на плечи) и шелковых носков на ремешках-эластик.

Предполагаемая российская подданная была завернута в простыню, впрочем, совсем неплотно, и, в отличие от соучастника, особенного волнения не выказывала - вертела во все стороны смышленым скуластым личиком, пошмыгивала носом, а при виде пригожего вице-консула закинула ногу на ногу и игриво покачала шлепанцем. Коленка у жертвы растления была тощая, как лягушачья лапка.

- Кто это? - возопил по-английски Онокодзи. - Я требовал присутствия японских властей! Вы ответите! Мой кузен - министр двора!

- Это представитель потерпевшего государства, - торжественно объявил Локстон. - Вот, господин вице-консул, передаю это несчастное дитя на ваше попечение.

Фандорин брезгливо покосился на растлителя и участливо спросил у девчонки по-русски:

- Как тебя зовут?

Та поиграла размалеванными глазенками, сунула в рот хвост косички и протянула:

- Баська. Баська Зайончек.

- Сколько тебе лет?

Немножко подумав, несчастное дитя ответило:

- Двадцать.

И, что было уж совершенно лишним, дважды показала две растопыренные пятерни.

- Она говорит, что ей двадцать лет? - немедленно оживился князь. - Она ведь про это сказала, да?

Не обращая на него внимания, Эраст Петрович медленно произнес:

- Очень жаль. Если бы вы были несовершеннолетняя, ну, малолетняя, Российская империя в моем лице защитила бы вас. И тогда вы могли бы рассчитывать на большую к-компенсацию. Вы знаете, что такое "компенсация"?

Что такое "компенсация", Баська явно знала. Она наморщила лоб, пытливо разглядывая титулярного советника. Дернула ногой, сбросив шлепанец, почесала ступню и заявила, глотая твердое "л":