Чтение 25–й страницы книги ~Три мешка хитростей~

- Если заключенный умрет, вам сюда сообщат?

- Если смерть произошла в момент отбытия наказания, то обязательно.

- Значит, Сироткин вышел здоровым? Очевидно, у Вероники Николаевны была железная выдержка, я бы давным-давно выгнала наглую посетительницу, тупо повторявшую один и тот же вопрос. Но начальница приемной терпеливо ответила:

- Насчет здоровья никакой информации дать не могу, но жив был абсолютно точно, даже получил материальную помощь.

- Куда же он делся?

Вероника Николаевна развела руками.

- Разве бывшие заключенные не обязаны вернуться по месту прописки и потом отмечаться в милиции?

Секунду высокопоставленная сотрудница ГУИН, не мигая, смотрела мне в лицо, потом сухо сказала:

- Человек, отбывший наказание, искупил свою вину, он восстанавливается в гражданских правах, получает паспорт и волен жить так, как хочет, и где пожелает. Главное - это больше не нарушать закон. Многие, вернее подавляющее большинство, естественно, возвращаются к своим семьям, но кое-кто предпочитает начать новую жизнь с нуля. Очевидно, ваш брат из таких. Увы, ничем помочь не могу. Других сведений у нас нет.

Я вышла на улицу, добрела до "Макдоналдса", купила биг-мак и стала разворачивать хрусткую бумагу. Интересная, однако, складывается картина. По сведениям из милиции, господин Сироткин прописан по Слободской улице, в квартире, где прошли его детство и юность. Клавдия Васильевна имеет на руках бумажку о смерти сына... А в ГУИНе преспокойненько сообщают, что он живым освободился аж в 1994 году. При этом Рюриков врет своей жене, будто встретился с Сироткиным в Коломне, где парень и скончался, скорбя о своей матушке. Но у меня-то другие сведения. Милейший Яков Петрович отбывал наказание в Коми, в городке Бобров... Ну и что делать? Где искать этот живой труп? Времени-то совсем не осталось...

Внезапно у женщины, сидевшей за соседним столиком, зазвонил телефон.

- Да, - отозвалась та, - ой, спасибо, что напомнил, тут рядом телеграф, пойду отправлю ему поздравление на художественном бланке.

Услыхав эти слова, я так и подскочила. Телеграмма! Боже, какая я дура! Ведь совсем недавно сидела в "Макдоналдсе" вместе со страстным любителем женщин Андреем Бенедиктовым. Мы звонили тогда тетке, похоже, пьяной, которой Сироткин отправил телеграмму. Венедиктов записал ее телефон, адрес, имя и отчество на салфетке... А я сунула этот клочок бумаги в сумку... Господи, сделай так, чтобы он не потерялся!

Я быстро вытряхнула на столик содержимое баульчика и принялась трясущимися руками перебирать .. Носовой платок, расческа, ключи, пара карамелек, невесть откуда взявшийся пятиграммовый пакетик с сахарным песком, шариковая ручка, помятый блокнотик, еще один платочек, на этот раз бумажный... Нет, о радость, это салфетка...

Я развернула скрученный комок и с облегчением увидела несколько цифр и пару строчек, написанных крупным, четким почерком.

Глава 26

Телефон-автомат нашелся на углу. Я запихнула карточку в железное нутро и принялась считать гудки: раз, два, три. На десятом подумала: "Небось на работе", но тут в ухе раздалось недовольное, сонное:

- Алло...

- Ковалева Людмила Сергеевна?

- Надо чего? - весьма невежливо буркнула женщина. - Ну, слушаю!

- Вас беспокоят с Центрального телеграфа...

- Кого?

- Вас беспокоят с Центрального телеграфа...

- Кому?

- Вас беспокоят с Центрального телеграфа! - заорала я.

- Зачем?

- Знаете Якова Сироткина?

- Где?

И тут только до меня дошло, что милейшая дама пьяна в дым.

- Яшка, - неожиданно протянула Людмила, - ты, что ли? Хрена звонить? Отвали, урод!

В трубке противно запищали гудки. Я тяжело вздохнула, делать нечего, придется ехать к Ковалевой. Надеюсь, она одна.

Надежды оправдались, Людмила Сергеевна открыла дверь и, чтобы не упасть, ухватилась за косяк.

- Блин, ты кто такая?

- Оператор с телеграфа.

- Оператор, - протянула Людмила, потом икнула и спросила:

- Значит, снимать приехала?.. Ну и где твоя камера, блин?

- В машине, блин, - ответила я и, отодвинув даму плечом, бесцеремонно вошла в богато убранную квартиру.

- Эй, эй, куда? - забормотала заплетающимся языком хозяйка.

- У тебя есть марганцовка?

- Ну...

- Где?

- В ванной, - вновь икнула хозяйка, потом нетвердой рукой ухватила бутылку коньяка и попыталась скрутить пробку.

Я выхватила "Мартель" и вылила содержимое в раковину.

Долгая жизнь среди нищих алкоголиков научила меня нескольким крайне простым, но эффективным приемам. Не успела Людмила опомниться, как перед ее носом оказался стакан со светло-розовой жидкостью.

- Это чего, блин?

- Пей, блин.

- Не хочу.

- Давай, давай, коктейль "Крепкий марганец"!

- Коктейль - это клево, - захихикала Людоедка, - уважаю, блин.

Двумя глотками она осушила емкость и прислушалась к своим ощущениям, потом пробормотала:

- Слабоват, не забирает.

- Еще один глотай, - приказала я, - сейчас кайф прилетит.

Алкоголичка послушно опрокинула следующую порцию марганцовки, потом проблеяла:

- Блевать тянет.

- Прошу, - отступила я в сторону, - давай бегом к фаянсовому другу.

- Куда? - прошептала Людочка.

- В сортир.

Хозяйка метнулась к двери санузла, я услышала жуткие булькающие звуки и пошла наливать ванну. Минут через десять побледневшая, но слегка посвежевшая женщина выпала из уборной в коридор.

- Иди сюда, - поманила я ее пальцем. Очевидно, алкоголь вовсю бродил в ее венах, потому что дама покорилась, не выказывая никакого удивления. Я ввела ее в ванную и сунула в воду.

- Холодно, - взвизгнула пьянчужка и попыталась встать.

- Сидеть, - велела я, - сейчас хорошо станет, на, выпей...

Наверное, спирт начал постепенно покидать организм, потому что Людмила почти нормально сказала:

- Что это? Воняет больно.

- Ничего, ничего, новая настойка.

- Какая?

- Нашатыровка в марганцовке.

- Чего?

- Пей!

Людмила Сергеевна опрокинула стакан и затряслась крупной дрожью:

- Ой, щас стошнит!

- Валяй.

- Пусти.

- Куда?

- В туалет.

- Давай сюда, - приказала я, подсовывая ей под нос тазик, - действуй, не стесняйся!

Хозяйка послушалась, потом попила ледяной воды из ванны и, продолжая трястись, поинтересовалась:

- Это когда же я опохмелщика вызвала? Не помню...

- Ты вообще чего-нибудь помнишь?

- Отцепись, - гавкнуло небесное создание, окончательно придя в себя, - дай полотенце. Что это у вас за методы такие? Раньше приезжали, всегда капельницы ставили, с улыбочкой, а теперь... Давай полотенце, живо!

- Не визжи, - сказала я и швырнула ей розовую банную простыню, - вылезай и иди ко мне.

Когда милейшая Людочка, вытирая голову, вошла в красиво обставленную кухню, на столе стояла чашка крепчайшего черного кофе с четырьмя кусками сахара.

- Пей!

Людмила машинально глотнула и поморщилась:

- Фу, сладко, просто сусло, я такое не пью.

- Конечно, ты привыкла принимать горькое, но сейчас послушайся и выпей. Ей-богу, лучше станет!

Людмила Сергеевна моргнула красными глазами и снова залпом опустошила емкость. Потом она рухнула на стул, обхватила голову руками и зарыдала:

- Ой горе, горе, горе!

- Что у тебя случилось? - спокойно поинтересовалась я. - Любимая канарейка умерла?

- Жизнь моя - сплошной ужас и катастрофа, - развешивала сопли дама, - одна сплошная катастрофа, одна катастрофа...

- Ты Якова Сироткина знаешь? Ковалева перестала стонать.

- Яшку? Конечно. Сволочь он.

- У тебя есть его телефон?

- Где-то был, - пробормотала Людмила, потянулась к записной книжке и спросила:

- Погоди, погоди, а тебе он зачем?

- Да вот, - пробормотала я, - он тебе телеграмму отправлял с Центрального телеграфа, дал пятьсот рублей, а сдачу не взял!

- Так ты не опохмелщик? - протянула Люда и захохотала. - Во, юмор, а я-то думаю, как это вызвала - и не помню!

Я деликатно промолчала. По-моему, в том состоянии, в котором она только что находилась, можно много наворочать, а потом и не вспомнить.

- Это ты из-за пятисот рублей так стараешься? - взвизгнула Людмила. - Ну дела! Возьми себе и забудь, цирк, да и только. И как ты только мой адрес узнала!

- Адрес в телеграмме указан.

- Умереть, не встать, - веселилась Ковалева, - первый раз такую дуру вижу! Слушай, давай выпьем за знакомство, а?

- Обязательно, - пообещала я, - только дай мне телефон Сироткина, а еще лучше адрес...

Людмила порылась в книжке, потом проговорила:

- А нету!

- Как это? - удивилась я.

- Вишь, чего случилось, - потрясла растрепанным блокнотом Люда, - страничка на С потерялась, я ее посеяла, ума не приложу где!

- Дай сюда, - велела я и выхватила у нее из рук пухлую книжечку.

Страничка, где должны быть записаны сведения о людях, чьи фамилии начинаются на букву С, действительно отсутствовала.

- А не помнишь наизусть телефон Якова?

- Нет, конечно, - хмыкнула Людмила, - он мне человек посторонний.

- Да? - удивилась я. - Как же так? Говоришь, плохо знакомы, а в день рождения он тебе телеграммы шлет...

Ковалева расхохоталась.

- Знаешь, кем работаю?

- Нет.

- Санитарным врачом на Бутовском рынке.

Меня знаешь сколько народу с именинами поздравляет? Все дружить хотят, потому как я после начальника второй человек, могу весь товар завернуть, а могу и глаза закрыть, поняла?

- Конечно, - кивнула я, - только при чем тут Сироткин?

- Как это? - удивилась Людмила. - Он у нас бакалеей торгует, пять вагонов имеет, крутой бизнесмен. Мука, сахар, крупа, соль, подсолнечное масло... Ему со мной дружить надо, вот и старается, уважает!

Она хрипло рассмеялась.

- Где этот твой Бутовский рынок? - безнадежно спросила я.

- А тут, прямо за углом, - ответила Людмила, - аккурат возле метро. Эй, ты куда, а выпить?

- Извини, - крикнула я, выскакивая за дверь, - аллергия у меня на спиртное, даже нюхать не могу!

Рынок раскинулся в двух шагах от станции подземки. Железные вагончики со всякой всячиной стояли тесными рядами, по проходам толкались покупатели, у каждого второго в руках тележка на колесиках, набитая под завязку коробками, банками и пачками. Отыскав точку, торгующую мукой, я спросила у бойкой хохотушки:

- Слышь, девушка, твоего хозяина Яков Сироткин зовут?

- Не-а, - протянула гарная дивчина, зевая, - Мамед.

Не теряя надежды, я принялась бродить по оптовке, заглядывая в каждый магазинчик, где торговали бакалеей. Таких оказалось пятнадцать штук.

Из них десять принадлежало Мамеду, а пять Ибрагиму...

В полном отчаянии я поинтересовалась у тощего паренька, тосковавшего в насквозь пропитанном запахом корицы павильончике:

- Ну как же так, мне ваш санитарный врач Люда Ковалева сказала, что пять торговых точек с бакалейным товаром имеет Яков Сироткин, а тут повсюду Мамед и Ибрагим!

Продавец оторвался от газеты "Мегаполис" и словоохотливо пояснил:

- Может, и, правда, какой-то Сироткин торговлю держит, а наш Ибрагим у него арендует... Тут в хозяевах не разберешься без пол-литра. Мне, честно говоря, без разницы, чей вагон. Дают каждый вечер семьдесят рублей - и покедова. Мамед, Шмамед, Бамед, мне один леший, лишь бы платил исправно.

- А где можно найти Ибрагима?

- Вон шашлычная у входа...

Я пошла на запах жарящегося мяса. В маленьком трактирчике царил абсолютно восточный дух. Среди посетителей ни одной женщины, только черноволосые мужчины со смуглой кожей сидели за шаткими столиками. Слышался стук игральных костей, несколько человек коротали время за нардами, а откуда-то из-под потолка доносилась арабская музыка. "Я хабиби, - пел высокий то ли женский, то ли мужской голос, - я хабиби".

Когда я вошла в "чайхану", присутствующие даже не повернулись. Только продавец, тоненький юноша с маслеными глазками, заулыбался и спросил:

- Что кушать станем: шашлык-машлык? Пить хочешь? Чай, кофе?

- Скажите, Ибрагим тут?

- Какой такой Ибрагим? Вон у окна Ибрагим, и возле кухни Ибрагим, и чай пьет тоже Ибрагим... Кто нужен, фамилия знаешь?

- Тот, кто торгует бакалеей...

- Чем? - не понял парень.

- Ну, сахар, мука, крупа.

- А, - протянул буфетчик и гортанно выкрикнул несколько фраз.

Высокий гибкий мужчина, похожий на голодную пантеру, встал из-за маленького столика в самом углу.

- Я Ибрагим, что хочешь, красавица?

В темной бороде сверкали белые, прямо "сахарные" зубы.

- Это вы торгуете мукой? - спросила я, подходя к мужику.

- Точно, - ухмыльнулся собеседник, - дрожжами, специями, макаронами... Купить желаешь, оптом? Давай, хорошо уступлю, выгодно получишь...

- Спасибо, - как можно более ласково улыбнулась я, - мне нужен телефон Сироткина, у вас он, наверное, есть.

Ибрагим уставился на меня густо-черными, слишком честными глазами: