Чтение 20–й страницы книги ~Камин для Снегурочки~

- Нам ехать надо!

- Ща скорый пойдет, еще быстрей до столицы домчит.

- С какой стати пассажирские ездят, а электрички нет? - не успокаивались тетки.

- Вам скандалить или ехать? - не растерялась кассирша. - Покупайте билет.

- Дорого небось!

- Тогда идите пешком!

Бабы завозились в карманах, завздыхали, заохали, пересчитали мятые ассигнации, сунули их в крохотное окошечко и получили взамен длинные розовые бумажки.

- Ой, - заорала одна из них, - тринадцатое место! Поменяйте билет.

- Да какая разница, - обозлилась кассирша.

- Несчастливое число, - скуксилась тетка, - неприятности приносит, еще, не дай бог, в аварию попадем, нет другого местечка, а?

- Вот уж глупости, - пролаяла кассирша, - на тринадцатой полке беда случится! Раскинь мозгами, чучундра, если скорый с рельсов сойдет, и двенадцатому, и четырнадцатому номеру капец придет. Или, полагаешь, тебя одну вышвырнет, а остальные счастливо домой прикатят? Давай бери билет, ща поезд примчится!

Я просунулась к кассе.

- Мне один, тоже до Москвы, на этот скорый, место любое, я совершенно не суеверна.

Кассирша, пожилая матрона весом больше центнера, с губами кроваво-красного цвета, схватила деньги и выпихнула из-под решетки билет со словами: "Это хорошо, что ни в какую глупость не веришь! Накось седьмое место, говорят, самое счастливое".

Домой я приехала вовремя и первым делом спросила у Риты:

- Вроде Ваня работал еще с первой Глафирой, Настей Звягинцевой?

- Ага, - зевнула певица, - а чего?

- Да так просто, - вывернулась я, - думала, ему немного лет.

- Так он и правда молодой, - засмеялась Рита. - Настя-то недолго пела, она быстро ушла. Свин в нее вложился, раскрутил, а девка бац - и свильнула. Семен не растерялся и другую Глафиру приволок. Вот она больше работала и пела бы дольше, если бы порошком не увлеклась. Но что одному горе, то другому счастье. Лично я собираюсь использовать представившийся шанс на все сто! Пить не начну, колоться и нюхать дурь тоже, хочу славы и денег! Много! Без края!

Я хмыкнула и отправилась собирать шмотки для выступления. Слава и деньги! Это, конечно, хорошо. Вопрос: чем придется заплатить за исполнение желаний? Ничто и никому в этой жизни просто так не досталось.

Первый концерт сегодня предстоял в клубе "Рокко". На служебном входе роилась толпа охранников. Крепкие парни ощупали нас и велели открыть портпледы.

- Там костюмы, - удивилась я, - вы чего, ребята, в первый раз артистов видите?

- Ступай себе, - буркнул один из секьюрити, - нашлась Тина Тернер!

Следовало достойно ответить наглецу, но огромным усилием воли я сдержалась.

"Рокко" оказался паскудным местом, за кулисами не было ничего хорошего. Обшарпанный грязный коридор, темная, холодная гримерка. Впрочем, я уже хорошо поняла, что жизнь артиста имеет две стороны. Яркую, блестящую, феерическую, ту, что видят зрители. Перья, блестки, кружева, сияющие глаза, румянец, роскошные машины, украшения, бешеные заработки... в общем, не жизнь, а праздник. Но слава богу, что обычный зритель никогда не заглядывает за кулисы. Там все иначе. Перья, блестки и кружева костюмер спрячет в кофры. С лица звезды удалят косметику, и хорошо, что фанаты не видят своего кумира в такую минуту. Кто этот бледный до синевы, замученный бесконечными концертами человек? Вот он, обжигаясь, быстро ест из лоточка лапшу неизвестного производства, запивая ее маловкусным напитком, гордо именуемым кофе. В гримерке жуткий холод, по столику бегают тараканы, злая уборщица, наплевав на звездный статус, колотит в запертую дверь:

- Эй, долго еще ждать? Мне домой пора!

- Давай, Коля, - торопит администратор, - у нас еще одна площадка, отпоешь - и свободен.

Звезда мрачно кивает:

- Ладно, только превратите меня в суперстар, фанаты ждут!

Через пятнадцать минут из служебного входа выныривает молодой человек самого роскошного вида. Толпа с визгом бросается к кумиру.

- Дайте пройти, - мрачно цедит охрана.

- Погодите, ребята, - укоризненно останавливает бодигардов певец, - это же моя публика, я люблю ее.

Секьюрити сурово смотрят, как вверенное им тело братается с народом. Потом один из них, решив, что объятия затянулись, выхватывает "объект" любви и всовывает его вместе с разлохмаченными букетами в роскошный автомобиль. Следует приказ шоферу:

- Гони, опаздываем.

Суперстар отбрасывает цветы и стонет:

- Уберите букеты, у меня аллергия началась.

Ночью уставшего, как ездовая собака после пятидесятикилометрового перегона по льдам, певца заносят в дом.

- Ты спи, котик, - фальшиво-ласково советует администратор, - отдыхай вволю, машина в восемь утра придет.

- Зачем? Сейчас-то три утра уже, - пугается кумир.

- Забыл, зайчик, - укоряет администратор, - мы на Север летим, с гастролями. Тридцать городов за двадцать пять дней.

Едва за ним захлопывается дверь, как звезда рушится в койку. Но сна нет, желудок начинает ныть, усталые ноги гудят, спину ломит, а в голову лезут тяжелые мысли. Может, старость подкрадывается тихим шагом? Редко кто доживает на эстраде до пятидесяти. И кому ты будешь потом нужен? Уйдешь на покой - мигом забудут все. Перестанешь петь, плясать, светиться на экранах и кричать из радиоприемников - публика тут же тебя похоронит. Если потом и вспомнят и позовут лет через пять в какую-нибудь передачу типа "Наши ветераны", зрители с удивлением начнут шептаться:

- Это он? Мы думали, давно умер! А ведь эстрадный артист зарабатывает ногами и горлом, следовательно, надо успеть до пенсии сделать все, что хочется, обеспечить свою старость. Для этого нужно работать, как вол, ездить по стране, спать в ужасных гостиницах, дрожать от холода или задыхаться от жары в каком-нибудь Энске, где о кондиционерах никто даже не слышал. Семьи, как правило, нет, мало кто способен подстроиться под график звезды. Если же находится супруга среди самых верных фанаток, то даже она не выдерживает и начинает "катить баллоны":

- Что за жизнь! Ты одиннадцать месяцев в разъездах.

Еще хуже, если в брак вступили коллеги, ничего хорошего, как правило, из такого тандема не выходит. "За все цена одиночество, иначе не получается", - поется в одном шлягере. Но это еще не самое плохое. Отвратительно сознавать, что не можешь полностью реализоваться в творческом плане. Многих певцов подминает под себя продюсер, заставляя петь "кассовые" песни, а не те, которых просит душа. Все надеешься: вот сейчас "напоешь" денег, и можно сделать нечто этакое, нетленное. Но золотые дублоны тают, гениальные мелодии так и не появляются на свет. Кто виноват? Что делать? Вечные вопросы. А еще в душе живет страх: что будет, если придет болезнь? Пропадет голос? Или капризная публика перестанет ходить на твои концерты? Вдруг новая песня "не пойдет"? Как быть тогда?

Но наступает вечер, и ты снова во всем блеске, молодой и счастливый, на эстраде. Партер гудит, воет, топает, размахивает зажженными зажигалками или свечами. Публика хочет видеть звезду. Но и певцу необходим зал, ему до дрожи нужно слышать крики, аплодисменты, чувствовать прилив энергии, который льется на сцену. Ради этого он, в конечном счете, и взошел на нее, из-за этого терпит неудобства, по этой причине лишил себя нормальной жизни, он счастлив в свете софитов, с микрофоном в руке, больше нигде и никогда не испытать подобных чувств, ничто не заменит шквала зрительской непостоянной, но огромной любви. Спросите у певца, доживающего век в честно заработанном гастрольными поездками доме: что он готов отдать, дабы вернуться хоть на короткое время на подмостки? Девяносто актеров из ста ответят: - Все!

И не надо осуждать обитателей кулис за пьянство и любовь к наркотикам. За стимуляторы и алкоголь тут хватаются в надежде подстегнуть угасающие силы. Запись новой песни, три концерта в день, интервью, телевидение, радио... Вот бы иметь побольше времени, не спать, тут-то и тянется рука к таблеткам и ампулам. Это шоу-биз, в нем выживает самый сильный, самый упорный, самый бешеный, готовый ради успеха пробить лбом бетонные стены, не всегда самый талантливый и умный, но всегда наиболее работоспособный. Лентяю на сцене делать нечего, тут никого не пожалеют. Вон вчера девочки из "Конго" рассказали, как к Гале Богачевой, нашей неувядаемой звезде, в тот момент, когда она собиралась выпорхнуть на сцену зала "Россия", где ей предстояло отпеть огромный сольный концерт, подошел идиот-администратор и заорал:

- Эй, Галя! Ну и горе! Только что умерла твоя мама!

За кулисами замерли все: подпевка, балет, музыканты. В головах у них одновременно мелькнула одна мысль: сейчас певица впадет в истерику, концерт, естественно, сорвется, придется платить неустойку, публика, разозлившись на кумира, проигнорирует следующие выступления - одним словом, хуже некуда.

Богачева глянула сквозь щель в занавесе в зал и громко возвестила:

- Значит, так, я ничего не слышала! О смерти мамы вы мне сообщите после концерта!

И, сверкая улыбкой, вылетела на подмостки, спела, сплясала, потом рыдала и выла в гримерной. Не знаю, правильно ли она поступила, но именно такое поведение за сценой называют "профессиональным". Наплевать, что с тобой: болезнь схватила за горло, а горе за сердце, работай, это шоу-биз, мясорубка, сцена, которая безжалостно раздавит тебя, но и даст минуты невероятного подъема, ощущение счастья и безграничной власти над тысячами людей. Эстрадные актеры - самые счастливые и самые несчастные люди на свете...

- Эй, Танька, - пнула меня Рита, - чего стоишь с открытым ртом? Живо зашей дырку на юбке, вот тут.

Вынырнув из некстати налетевших на меня философских размышлений, я привела в порядок костюм, приволокла Рите кофе и отправилась искать Ваньку. Он курил, сидя на подоконнике.

- Ну и помойка этот "Рокко", - с возмущением сказал он, увидев меня.

- Не хуже других, - хмыкнула я, устраиваясь около него.

- Тут буфета нет! Только в зале!

- Хочешь бутербродов? У меня есть, и кофе в термосе.

- Потом, - вздохнул Ваня, - если честно, больше всего я хочу спать! Один! Трое суток!

- Отоспишься когда-нибудь, - пообещала я.

- Ага, - мрачно ответил Ванька, - после дождичка в четверг, когда рак на горе станцует!

- По-моему, он там свистеть должен. - Кто?

- Рак на горе.

- О господи! - дернул плечом Ваня и замолчал.

Я посидела некоторое время молча, а потом спросила:

- Куда деваются те, кто сходит со сцены? Чем они потом занимаются?

Ваня швырнул окурок на затоптанный пол.

- Фиг их знает. Кто-то в бизнес идет, если денег накопил. Иногда в продюсеров превращаются; если очень большим "старом", в смысле звездой, был, то могут на телик позвать или на радио передачку какую-нибудь отстойную вести. А так доживают тихонько, мужики женятся, детей заводят, бабы тоже семью сколотить пытаются.

- Ну не все же в старости сходят со сцены, - возразила я, - вот, например, Настя Звягинцева ушла в расцвете лет.

- Подгнивший с одного бока бутон, - скривился Ваня, - осетринка второй свежести.

- Но ведь она еще и не совсем плохая!

- Ну верно.

- И где она сейчас?

- Фиг знает, небось домой подалась, не москвичка же.

- Помнишь, откуда Настя прикатила? Ваня почесал в затылке:

- А тебе зачем?

- Очень надо.

- У Свина спроси, он ее вывез.

- Я Семена боюсь, еще заорет.

- И правильно, - одобрил Ваня, - народ только крик понимает, по-хорошему никто шевелиться не станет.

- А где Настя в столице жила?

- В поселке, у любовника.

- У тебя ее телефона нет?

- Ну... имелся номерок.

- Можешь найти?

- Вот пристала, - возмутился Ванька, - отдохнуть не дала перед концертом.

- Поищи, пожалуйста, - ныла я.

Парень вытащил растрепанную донельзя записную книжку и начал осторожно перебирать листочки.

- Пиши, - заявил он, - у меня два телефона.

Глава 21

Получив заветные номера, я, трясясь от возбуждения, дождалась, пока Рита отправилась на сцену, забилась в пустую гримерку, заперлась изнутри и позвонила.

- Алло, - ответил мужской голос.

- Можно Настю? - Кого?

- Звягинцеву.

Из трубки полетели гудки. Решив, что разговор прервался по техническим причинам, я еще раз набрала тот же номер, на этот раз ответила женщина:

- Слушаю.

- Будьте любезны, позовите Настю.

- Тебе же сказали, - зло отозвалась незнакомка, - нет тут такой! Чего трезвонишь!

- Простите, но мне дали номер...

- Выброси его!

- А он давно у вас?

- Твое какое дело? - прошипела дама, и трубка снова стала издавать гудки.

Тяжело вздохнув, я решила попытать счастья с другим номером и, набрав его, услышала тихий, робкий голосок:

- Говорите.

- Позовите Настю.

- Какую?

- Звягинцеву.

- Такой здесь нет.

Но я все же не оставляла надежды. В конце концов, Настя могла выйти замуж и сменить фамилию, я ищу Звягинцеву, а она давным-давно Иванова.

- А какая есть? Позовите ее.

- Никакой, тут я живу, Светлана.

Я топнула ногой, ну и люди! Если живет одна, зачем спрашивать: "Какую"?

- Это ваша квартира? - решила я продолжить расспросы.

- Нет, бабушкина.

- Вы тут давно живете?

- Полгода.

- А прежних жильцов знаете?

- Кого?

- Ну тех, кто до вас жил?

- Нет, - пролепетала девушка.

Я приуныла, кругом облом и полнейшее невезение, но тут собеседница совершенно неожиданно закончила:

- Это невозможно. - Что?

- Знать тех, кто до нас тут обитал.

- Почему же, - вяло возразила я, - иногда жильцы, уезжая, оставляют своим "сменщикам" новый адрес, просят сообщить тем, кто станет их разыскивать.

- Невозможно, - безмятежно повторила девушка, - потому что тут до нас никто не жил. Бабушка получила квартиру от завода в шестьдесят первом году, как въехала, так и живет.

Я расстроилась почти до слез, но на всякий случай решила уточнить:

- И квартиру она не сдавала?

- Пускала жильцов, - невозмутимо ответила девица. - А как прожить-то? Пенсия крохотная. Работала всю жизнь честно, на одном месте, а наше государство...

- Сделайте одолжение, позовите бабушку, - перебила я ее.

- Она спит.

- А во сколько она встает?

- В шесть, - последовал короткий ответ, - как привыкла с юности, так и живет.

Будильник я завела на полседьмого и, проснувшись от его противно-настойчивого писка, мигом схватилась за телефон. Конечно, крайне неприлично звонить в такое время, но вдруг милая старушка утопает в поликлинику и застрянет там на целый день.

- Алло! - гаркнули мне в ухо.

- Вы бабушка? - от неожиданности спросила я.

- В общем, да, - засмеялась женщина, - но не ваша.

- Простите, бога ради, мне нужна Настя Звягинцева.

- Ой, хорошо, что вы позвонили, - зачирикала старушка, - приезжайте.

- Куда?

- Пишите адрес, да поторопитесь. До одиннадцати успеете, а то мне на танцы уходить?

- На танцы? - растерянно повторила я.

- Ну да, я занимаюсь в студии "Латинос", - сообщила бабуся, - так что постарайтесь побыстрей.

Скажите честно, вы любите рано утром выползать на улицу? Лично меня от такой перспективы просто перекашивает. Вначале очень трудно проснуться, потом, когда глаза все же раскрылись, я, спотыкаясь, бреду в ванную, на меня нападает крупная дрожь, ни чай, ни кофе согреться не помогают, а от осознания того, что сейчас придется выныривать на улицу, делается совсем плохо.

Откуда ни возьмись у меня возникло видение. В тяжелом, неуклюжем пальто из несгибаемого драпа, еле-еле отдирая от земли обутые в грубые сапоги ноги, я бреду по заснеженному тротуару к метро. В одной руке у меня тяжеленный портфель, а в голове полная безнадега, предстоит еще один безрадостный рабочий день. На дворе темно, с неба сыплет то ли дождь, то ли снег, под подошвами чавкает каша из соли, песка и полурастаявшего льда. Больше всего на свете хочется спать, спать, спать, но я на автомате добираюсь до подземки. В нос ударяет теплый, влажный воздух, толпа мрачных и хмурых людей вдавливается в вагон, и, о радость, меня "доносят" прямо к свободному сиденью. Шлепаюсь в узкое пространство между толстой теткой в клочкастой шубе из невинно убиенного кролика и красноносым, нестерпимо воняющим чесноком мужичком.

- Нечего толкаться, - бубнит баба, сильно пихая меня локтем, - небось не одна тут!

Мужик рыгает, "аромат", исходящий от него, становится невыносимым. Но меня, несмотря ни на что, заливает ощущение вселенской радости. Господи, как мне повезло! Нашлось место, и теперь я могу еще полчаса поспать. Пусть толстая тетка пыхтит от злобы, а дядька испускает миазмы, наплевать на них, я сижу, дремлю, кайфую. Нет, все-таки я принадлежу к касте счастливчиков, не каждому так повезет утром. Кстати, у меня же с собой есть интересный детектив. Лезу в портфель, но внутри, в объемных отделениях, нет книги, там лежат... ноты! Очень старые, пожелтевшие тетради, похоже, изданные еще в начале двадцатого века.

Картинка, моргнув, исчезла. Я, стоя в вагоне у двери, изумилась до крайности. Интересно, откуда мне, лентяйке и эгоистке, до боли знакомы ощущения женщины, вынужденной таскаться каждый день на работу? И почему у меня с собой оказались ноты? С какой стати понадобились такие старые?

Продолжая размышлять, я добралась до нужного дома и позвонила в квартиру.

- Зря я вас торопила, - заявила маленькая, седенькая, похожая на тумбочку старушка, - занятия нам отменили! Ну да ничего, все, что ни делается, - делается к лучшему.