Чтение 2–й страницы книги ~Перстень Калиостро~

Вы же из милиции, - пояснила я, - вот и предъявите документы.

- Ах ты!.. - Мордатый выругался матом.

- Иван! - послышалось из прихожей. - Полегче... - Из чего я сделала вывод, что прокуренный является в их маленькой группе старшим.

Мордатый сунул мне под нос красную книжечку.

- Федоров Иван Андреич, - прочитала я. - Вам первопечашик не родственник?

- Вот что, Михалыч, - обратился мордатый к своему коллеге, - мне это надоело, давай протокол составлять.

- Давай! - покладисто согласилась прихожая.

- Значит, так. После совместного распития спиртных напитков, - начал мордатый мерзким голосом.

- Где вы тут видите спиртные напитки? - удивилась я.

- А ты бутылки выкинула, - не растерялся мордатый.

- А запах выветрила? - ехидно спросила я.

Хоть я и не люблю детективы, но все же краем глаза по телевизору видела, что если в деле присутствует труп, то обязательно должен быть врач. Не знаю, кто были эти два козла, но уж точно не врачи. И потом, я определенно знаю, что они должны снять с меня официальные показания. У них там такая бюрократия, Тамару Васильевну после случая с украденной пенсией три раза вызывали. А эти у меня даже паспорта не спросили. Стало быть, это они нарочно пугают, думают, что я сразу со страху им признаюсь, что угробила того мужика. Не на ту напали!

Тот, что постарше, поморщился, посмотрел на часы и решительно поднялся.

- Пройдемте на кухню, - обратился он ко мне, - я сниму с вас официальные показания. А ты, Ваня, пока в комнатах все осмотри.

Пока он списывал данные с моего паспорта, я молчала.

- Одна здесь живете?

- С сыном. Он сейчас внизу, у соседки.

Прокуренный посмотрел на меня чуть помягче.

- Этот, на полу, - кто ж такой?

- А я знаю? - удивилась я. - Я же говорила дежурному: прихожу с рынка, открываю дверь, а он лежит мертвый.

- И никогда его раньше не видели? - недоверчиво спросил Михалыч.

- Никогда, - твердо ответила я.

- Так, и зачем же он сюда залез? Ключи вы не теряли?

- Нет.

- А еще у кого ключи есть?

- У мужа бывшего, но он тоже не терял. - По некоторым причинам я пока не хотела впутывать в это дело своего бывшего мужа.

- Вообще-то у вас такие замки, что пальцем открыть можно, - гнул свое прокуренный мент.

- У меня красть нечего! - отвернулась я.

- Кстати, вы проверили, ничего не пропало?

- Михалыч, - это вошел мордатый, - что ты с ней возишься. Ясно же: они поругались, она сама его и убила, а теперь нам лапшу на уши вешает.

- Ну, Ваня, - терпеливо возразил Михалыч, - ну ты сам посуди, удар ножом справа вверх, типичный сильный удар, так на зоне бьют. Ты на нее-то посмотри - в чем душа держится! Ну, допустим, я верю, что в злобе, в аффекте, так сказать.., но откуда она знает, как на зоне бьют?

Но мордатому Ване уж очень не хотелось расставаться со своей версией, он жаждал поскорее добиться от меня чистосердечного признания и закрыть дело.

- И потом, куда нож делся? - рассуждал Михалыч. - Здесь, в квартире, она его спрятала? Так ищи. Или в окно выбросила, потому что на помойку она сбегать бы не успела. Вон, бабули на солнышке сидят, мимо них не пройдешь.

- Они подтвердят, что видели, когда она домой шла?

- Конечно подтвердят, - вмешалась я. - Я с ними поздоровалась и сказала, сколько на рынке сахарный песок стоит.

Менты на мое вмешательство никак не отреагировали.

- Ну что там в комнатах? - спросил Михалыч.

- Искали что-то, - неохотно признал Ваня.

- Так ничего у вас не пропало? - Теперь они соизволили обратить свои взоры на меня.

- Вроде нет.

- Н-да, очевидно, вошли двое, тут из-за чего-то поссорились, один другого пырнул ножом, испугался и убежал. Иного объяснения я не нахожу, - задумчиво пробормотал Михалыч. - Сейчас врач приедет, еще люди, так надо бы пойти, соседей поспрашивать, кто что видел. Бабушек на лавочке подключить, по квартирам походить.

Я хотела спросить, кто будет ходить по квартирам - если мордатый Ваня, то ничего не получится: увидав его кирпичную рожу, люди и дверь-то не откроют, - но промолчала.

Действительно, через некоторое время квартира моя наполнилась народом, но перед этим у меня выдалась пятнадцатиминутная передышка, потому что Михалыч все же отослал Ваню расспрашивать старушек, а сам разложил на кухне какие-то бумажки и спросил у меня разрешения закурить. Я сказала, что пожалуйста, пусть курит на кухне, только я выйду, потому что не выношу запаха табачного дыма.

- Беременная, что ли? - ворчливо спросил он.

- Уже нет. - Я усмехнулась.

Он посмотрел на меня повнимательнее, видно, заметил мои худобу и бледность да и мешки под глазами. Уж не знаю, какие мысли появились в его прокуренной голове, но он разрешил мне находиться в комнате, только ничего там не трогать.

В комнате все было по-прежнему, только беспорядка еще прибавилось, потому что мордатый Ваня еще больше разбросал книги и газеты. Я на цыпочках прошла в "тещину" комнату и запихнула свою единственную драгоценность в коробку со старыми Лешкиными игрушками. Будем надеяться, что. милиция не станет устраивать в моем доме обыск. Показывать им ценную вещь я не собиралась: еще заберут как вещественное доказательство, а потом поминай как звали!

Возвращаясь обратно, я споткнулась о кипу старых журналов, валявшихся на полу, и увидела, что под ними что-то блестит.

Оглянувшись на дверь кухни, я нагнулась и подняла с пола связку ключей. Это, несомненно, были ключи от моей квартиры, однако совершенно новые. И еще одна странность - ключей было четыре, тогда как замков на, моих двух дверях всего три. То есть четвертым замком мы уже полтора года не пользовались, потому что он не работал.

Ай да Ваня, как хорошо все осмотрел, даже ключей не заметил, а они валялись чуть ли не под ногами! Отдать Михалычу? Я вспомнила, как краснорожий Ваня орал на меня благим матом, а Михалыч делал скучающее лицо и поглядывал на часы. Нет уж, не буду я с ними связываться, а то опять начнут орать. И я спрятала ключи в ту же коробку.

После ухода милиции и когда увезли труп мужика (забыла сказать, что он был совершенно рыжий, прямо морковного цвета), я на негнущихся ногах спустилась к Тамаре Васильевне за Лешкой. Тамара, увидев меня, только руками всплеснула. Вид у меня был, верно, жуткий, да и чувствовала я себя отвратительно. В голове стучали тысячи отбойных молотков, глаза слезились, к горлу волной подступала тошнота.

"Это от стресса, - твердила Тамара, - выпей чаю, тебе станет легче".

Но мне не хотелось чаю, а хотелось вернуться к себе, открыть все форточки и лечь на диван лицом к стене. Тем не менее я посидела немного у соседки, рассказала ей вкратце о моих неприятностях, и мы с Лешкой потащились домой. Лешка не капризничал, быстро вымылся и почистил зубы, а потом отправился в свою комнату и заснул.

Только-только я собралась последовать его примеру, а обо всем происшедшем подумать завтра на свежую голову, как в дверь позвонили.

По этому звонку - одновременно неуверенному и хамскому - я сразу узнала своего бывшего мужа. В нем это вылезло с того самого времени, когда у него появилась та баба. Он стал каким-то растерянным, слабым.

И словно для того, чтобы компенсировать свою слабость, скрыть ее, он стал ужасно хамить, как будто хамство его могло кого-то ввести в заблуждение...

Мне бы, конечно, не впускать его в дом, но после сегодняшних событий, особенно учитывая найденные мной на полу ключи, я очень хотела взглянуть ему в глаза, прижать его к стенке и добиться правды. Поэтому дверь я открыла.

Мой бывший выглядел отвратительно: плохо выбрит, рубашка несвежая, брюки такие мятые, будто он ночевал на вокзале.

У меня он в таком виде из дому не выходил.

В довершение всего этого великолепия от него еще и спиртным попахивало. Пива выпил... У меня он опять-таки себе такого не позволял.

- Чему обязана? - спросила я, демонстративно оглядев гостя с ног до головы. - Или просто соскучился?

- Ишь, размечалась, - рот его расплылся в мерзкой ухмылке, - нужна ты мне!

В зеркало на себя посмотри! Я к тебе пришел за своей фамильной вещью, которую ты у больной старухи украла!

Надо сказать, я здорово разозлилась. Я, конечно, ко многому привыкла, жизнь меня приучила не расстраиваться по ерунде, но сегодня мне уже хамства хватило досыта, один Ваня-мент чего стоил. А тут этот подонок смеет еще про старуху выступать. Да я, можно сказать, только и скрашивала последние бабкины дни, а он, сволочь: "украла"!

- Ты, скотина, говори да не заговаривайся! - перешла я на бешеный шепот. - И не ори тут у меня! Ребенок спит, твой, между прочим, ребенок. Или ты уже забыл о его существовании? А насчет зеркала - на себя бы посмотрел! Рожа небритая, рубашка как из помойки! И про воровство - извини, дорогой, не тебе бы говорить!

- Ты на что это намекаешь? - заорал было он, но, покосившись на дверь Лешкиной комнаты, тоже перешел на громкий шепот. - Ты как мне смеешь такое говорить?

- Ты пафоса-то поубавь! - прошипела я, тесня его обратно к дверям. - Не ты ли тут в мое отсутствие по квартире шаришь?

И не твой ли дружок здесь сегодня хозяйничал? И не ты ли, друг любезный, его прирезал? Ты не очень-то на меня наезжай. А то я живо в милицию тебя сдам, ты еще Ваню моего знакомого не видел! Хамство быстро с тебя слетит, потому что тебе до Вани еще расти и расти!

Услышав мою тираду, бывшенький явно растерялся.

- Какой еще Ваня? Какая милиция? Кто кого прирезал? Ты что мелешь-то?

Я, развивая успех, прижала его вплотную к двери и прямо в ухо зашипела:

- И не делай вид, будто ничего не знаешь! Сегодня у меня в квартире какой-то взломщик хозяйничал, и с ним еще кто-то был. Я думаю, что ты, больше некому, и потом ты дружка своего прирезал прямо здесь, в коридоре! Милиция недавно только уехала, того рыжего увезли, а тут ты являешься. Верно говорят, что убийцу тянет на место преступления.

Он, чувствую, снова наливается хамством, как клоп кровью, и опять начинает меня от двери теснить:

- Ты меня к этим делам не припутывай!

Я про все твои штучки знать ничего не знаю!

Сама небось какого-нибудь уголовника привела, а теперь на меня вешаешь? Не выйдет!

Я у тебя месяц не был, а уж сегодня-то и говорить нечего!

- Не был? - говорю. - Да ты здесь уже два раза без меня хозяйничал - в прошлый четверг точно был. Думаешь, я совсем дура, не пойму, что в доме без меня кто-то был.

И кроме тебя некому!

- Да как я к тебе попасть мог? У меня и ключей нет, ты же сама у меня их забрала!

Как он про ключи сказал, я уж совсем рассвирепела: ключи от моей квартиры, похоже, у каждой второй сволочи есть. Правда, те ключи, что я днем нашла, были не мужнины, но злости моей не убавилось, и я снова оттеснила его к двери.

- Я-то у тебя ключи забрала, да ты-то, сокол ясный, новые себе сделал, это как пить дать! И можешь мне мозги не пудрить, все равно не поверю, что ты у меня не был!

И до сегодняшнего дня был, и сегодня этого рыжего ты убил! И если сейчас немедленно не уберешься, и если посмеешь еще надоедать и жизнь портить, которую ты уже и так раз и навсегда мне испортил, так я тебя, не задумываясь, милиции сдам!

А он вдруг спрашивает каким-то странным голосом:

- Рыжего? Какого рыжего?

- Что? - Я в запале не сразу поняла, о чем он спрашивает. - А, этот рыжий, которого сегодня в моей квартире угробили, морковного цвета, с наколкой на руке...

- Якорь? - переспросил муженек и, видимо, тут же пожалел о том, что у него вырвалось, да слово-то не воробей.

- А, - я даже обрадовалась, - значит, знаешь ты этого взломщика? А только что отпирался.

- Да никого я не знаю! У каждого второго уголовника якорь на руке наколот!

Я вижу, что он очень забеспокоился, сам уже к двери отступает и явно готов убраться вон из моей квартиры. Я, чтобы закрепить победу, его добиваю:

- Думаешь, так я тебе и поверила? Я же вижу, как ты в лице переменился. И про якорь ты наверняка знал! А ну выкладывай, кто такой тот мужик? Наверняка ты этого рыжего знаешь! Если даже не ты убил, то наверняка ты его подослал! Или краля твоя ненаглядная!

Чувствую, что попала в точку: он завертелся как уж на сковородке и скорее за дверь. А я, честно говоря, за этот день уже так устала - мало мне незнакомого трупа в собственной квартире, так извольте еще получить полноценный скандальчик с бывшим мужем! - так устала, что преследовать отступающего противника не было никаких сил, и я только мечтала дотащиться до постели и хоть ненадолго забыть обо всех своих неприятностях. Однако сон не шел.

* * *

С мужем мы прожили почти семь лет.

Сначала жили вместе с его родителями в большой квартире на улице Марата, потом переехали сюда. Я родила сына Алешку, потом сидела с ним, долго не работала, а потом так получилось, что я снова забеременела. Сначала у меня и в мыслях не было рожать - в наше-то время, когда и одного-то не знаешь, как вырастить. Но в определенные моменты мозг у нас, женщин, отказывает напрочь, и в дело вступает инстинкт материнства. Одним словом, я решила, что будет второй, и обязательно девочка. Мужу было все равно, он только рукой махнул.

Я сидела дома с Лешкой, потому что он был несадиковский ребенок, так не все ли равно, с одним сидеть или с двумя? - сказал муж и согласился.

Он работал тогда в мелком бизнесе, то есть крутился: то торговал вентиляторами и обогревающими приборами, то содержал на паях с приятелем продуктовый ларек на Северном рынке, то перегонял из-за границы купленные там подержанные автомобили.

Какие-то деньги он зарабатывал, на жизнь вполне хватало. И вот, когда я была уже на восьмом месяце, муж уехал в Турцию за шмотками или еще за чем-то я уж не помню. И там в гостинице он познакомился с одной бабой. Баба была молодая и очень деловая. Мужа моего она сразу же словно околдовала. Возможно, потому, что была полной противоположностью мне. Он совсем раскис, но ей-то он был на фиг не нужен, потому что ни денег особых, ни внешности приличной у него никогда не было. Тогда он решил ковать железо, пока горячо, и покорить ее своей страстью - откуда только что взялось?

В общем, по приезде из Турции он на минутку забежал домой, чтобы взять кое-какие вещи, и, наспех запихивая в чемодан трусы и рубашки, сообщил мне между делом, что нашел, как он выразился, человека, что не может без нее не то что жить, а даже дышать, и что главное для него сейчас - не упустить такой случай, иначе потом он всю жизнь будет жалеть.

Пока я, слегка обалдевшая от его выражений, которых он никогда раньше не употреблял, молча хлопала ресницами, он застегнул чемодан и ушел, оставив, правда, мне денег на первое время, о чем он крикнул уже на лестнице. Все случилось так быстро, я совершенно не успела ему сказать, что на следующий день меня кладут в больницу на сохранение, и нужно отвезти Лешку к свекрови. Чувствовала я себя в последние месяцы беременности неважно, были слабость, головокружение. Врачи велели принимать витамины, кололи укрепляющее, но ничего не помогало. В последний раз врачихе не понравилось мое давление, она хотела отправить меня на "скорой" прямо из консультации, но я все ждала возвращения мужа.., вот и дождалась.

Когда за ним захлопнулась дверь, я посидела немножко, уговаривая себя не волноваться, - это может повредить будущему ребенку. Главное - это ребенок, твердила я себе, остальное сейчас не важно. Клянусь, я была абсолютно спокойна, когда отправилась на кухню выпить чая с мятой, потому что внезапно у меня сильно заломило затылок. Принимать таблетки от головной боли во время беременности нельзя. И вот, когда я стояла там, в кухне, чайник с кипятком выскользнул у меня из рук, и горячая вода пролилась на ноги. Боли я не почувствовала, а видела только, как приближается кухонный пол. И больше я ничего не помню.

Все это случилось поздно вечером, когда Лешка крепко спал, поэтому он не видел заходившего отца и не слышал нашего разговора. Однако он проснулся от грохота, который я произвела на кухне своим падением.

Ребенок страшно испугался, он подумал, что я умерла. Соседи за стенкой услыхали его плач, но долго не придавали ему значения, пока кто-то не сообразил, что я беременная, и не случилось ли чего. К тому времени Лешка был уже в таком состоянии, что ни на что не реагировал и дверь открыть, конечно, не сумел. Пока искали инструменты, пока ломали замок, пока приехала "скорая"... Рассказывали, что, увидев меня, лежащую на полу, врач только с сомнением покачал головой. Но ребенок в утробе был еще жив, меня повезли в больницу, но по дороге начались преждевременные роды. Я пришла в сознание уже в операционной, помню жуткую боль, почему-то в левой ноге, что-то кололи мне в вену.

"Что там с ногой? - стонала я. - Посмотрите".

"Некогда за твоей ногой смотреть, - рычал кто-то, - ребенка надо спасать!"

Ничего они не смогли сделать, и девочка моя умерла. А нога две недели была совсем бесчувственная, хоть иголками коли. Пришел хирург, объяснил, что во время родов произошло какое-то ущемление нерва и что это пройдет со временем. К тому же эти сволочи в роддоме занесли мне какую-то инфекцию, от которой у меня чуть не началось общее заражение крови. Молоко после родов так и не пошло, хоть с этим проблем не было.

Я провалялась в больнице полтора месяца, к тому времени нога немного отошла, и я могла медленно ходить по больничному коридору, подволакивая ногу, как старик после инсульта. Во всем теле была жуткая слабость, а в голове никаких мыслей, кроме Лешки. Меня навещала мать, я все приставала к ней, как Лешка. Она отговаривалась, как могла, а лотом призналась, что Лешка все это время жил у свекрови.

И тут со мной случился припадок. Я сидела на кровати, раскачиваясь из стороны в сторону, и тупо повторяла одну фразу: "Зачем ты отдала им Лешку?"

Мать нервно объясняла мне, что она работает, ей некогда, а свекрови на пенсии все равно делать нечего, но это не помогало.

В конце концов мать махнула рукой и ушла, а меня перевели в неврологическое отделение этой же больницы. Прошел еще месяц, мне осточертели больничные порядки и грязь в туалете, я взяла себя в руки, и доктор с облегчением меня выписал.

В больнице у меня было время подумать, так что после выписки я сразу заехала к свекрови, забрала Лешку и ушла, не вступая в пустые разговоры Она тоже ничего не сказала, видать, очень уж поразилась моему внешнему виду.

Действительно, видок у меня был что надо: тощая, как из Освенцима, волосы во время болезни стали жутко лезть, пришлось их коротко обстричь, и все равно вид был какой-то общипанный. Ногу я подволакивать перестала, но все же немного прихрамывала.

По-прежнему мучили слабость и головные боли.

Не успели мы с Лешкой расположиться у себя в квартире, как пришел муж. "Очевидно, мой внешний вид произвел на свекровь такое сильное впечатление, что она позвонила сыну и прислала его меня проведать.

Увидев меня, муженек слегка поморщился. Допускаю, смотреть на меня тогда, да и теперь тоже, не очень-то приятно, но если бы он знал, как мало меня это волнует, то не стал бы морщиться так напоказ. Я, со своей стороны, очень внимательно его оглядела.

Все такой же, ничуть не изменился. И я осознала, что он был таким всегда, просто я по глупости не замечала в нем равнодушия и поверхностности. Дураков учат, это верно.

Только моя учеба стоила жизни моей дочери и едва не стоила жизни мне самой.

Я собралась с силами и быстренько объяснила этому человеку, что не желаю его видеть здесь больше никогда. Он здесь не прописан, квартира моя, так что пусть катится. Он виноват в смерти ребенка, и если бы не моя живучесть наперекор всему, то я бы тоже могла окочуриться, и тогда его сын остался бы сиротой. Он слушал меня недоверчиво, до него никак не хотели доходить очевидные вещи. И я поняла: то, что умер ребенок, для него ничего не значит. Ведь не он отсчитывал недели, не он беседовал по ночам с живым существом, которое легонько шевелилось внутри, не он разглядывал в магазине костюмчики и погремушки. Для меня девочка давно была живой, я к ней привязалась, а для него по-прежнему не было никакого ребенка. А что я чуть не умерла, так, возможно, я преувеличиваю, к тому же "чуть" не считается.

В конце концов я сказала, что деньги на Лешку буду брать у него, пока не найду работу, на развод подам, когда будут силы собрать все справки, а сейчас пусть выметается из моей квартиры и отдаст ключи. Он пошуршал немного в кармане, бросил на стол деньги и ушел.

Мы помаленьку обживались с Лешкой.

Я чувствовала себя так плохо, что самые незначительные дела выполняла медленно, часто присаживаясь отдохнуть. Лешка заново ко мне привыкал, он признался, что когда увидел меня лежащей на полу в кухне без сознания, то подумал, что я умерла.

И хоть потом бабушка и говорила ему, что мама в больнице и скоро вернется, он не верил.

Через неделю муж явился снова - забрать остальные вещи. И вот тогда-то и зашла речь о единственной драгоценности в нашей семье - перстне Калиостро.

Когда я была беременна Лешкой, на последних месяцах я невероятно много спала.

Я могла заснуть когда угодно и где угодно, утром поднять меня раньше двенадцати было невозможно. Поэтому, когда я просыпалась, в квартире никого не было, кроме бабы Вари. С ней-то я и общалась поздними зимними утрами.

Баба Варя приходилась моему мужу двоюродной бабкой, и в семье все считали ее немного "ку-ку". Я вползала в ее комнату в халате, сонная и толстая, как слон, садилась в кресло и снова незаметно задремывала под ее бесконечную фантастическую болтовню, которую никто всерьез не воспринимал. Она ставила передо мной чашку чаю, банку варенья, и я, просыпаясь от своей спокойной мечтательной дремы, лезла ложкой прямо в банку и слушала ее байки.

Баба Варя рассказывала, как когда-то она работала в цирке: то ли ходила по канату, то ли ездила на высоком одноколесном велосипеде, то ли все сразу. Это было на самом деле - ее комната была вся увешана старыми цирковыми афишами, и на некоторых снизу мелкими буквами стояло ее имя. Но вот все остальное в ее рассказах было чересчур цветисто, чтобы быть правдой.

Она бесконечно рассказывала о каких-то необычайных любовных приключениях, о потрясающих зарубежных гастролях, о валявшихся у ее ног князьях и графах... В молодости она была красива - несколько старых фотографий стояли у нее на этажерке, - она и сейчас еще сохранила яркие выразительные черты, ее большие карие глаза казались на смуглом морщинистом лице необычайно молодыми. Но какие, интересно, князья и графы могли валяться у ног цирковой актрисы?

Еще чаще баба Варя рассказывала о романах со знаменитыми цирковыми артистами, укротителями, иллюзионистами. Она действительно показывала их фото с дарственными надписями, но я облизывала ложку с вареньем, улыбалась растительной улыбкой, слушала ее с известной долей недоверия и снова задремывала в кресле.

Все ее истории меня мало волновали, они казались мне красивой выдумкой. Потому что произошли невероятно давно, в какие-то баснословные времена, которые сами по себе казались нереальными.

Баба Варя, кажется, понимала, что я ее не очень-то слушаю, но ей нужен был любой слушатель, хотя бы такой, как я. Она доставала из старого буфета бутылку ликера, наливала себе крошечную, как наперсток, рюмку, предлагала мне - из вежливости, зная, что мне нельзя пить и что я откажусь.

Она подносила рюмку к губам, ликера там не убавлялось, но баба Варя становилась еще веселее, ее истории становились еще более невероятными и приобретали фривольный оттенок... Она пила свой ликер долго-долго, а он почти не убавлялся. В конце концов мне становилось неудобно в кресле, я извинялась, шла к себе в комнату, где сворачивалась калачиком на диване и засыпала на час-другой. Мне снились импозантные усатые графы, пожилые князья с бакенбардами, стройные фокусники во фраках и добродушные нарядные улыбающиеся тигры, ловко перепрыгивающие с цирковой тумбочки на резной буфет бабы Вари и подписывающие свои фотографии, зажав в тяжелой когтистой лапе авторучку с золотым пером...

На следующее утро баба Варя снова ждала меня, потому что ей очень хотелось и дальше рассказывать кому-то свои истории.

Чаще других мужчин она вспоминала фокусника Сальватори. Настоящая его фамилия была Селиванов, фамилию Сальватори он взял по цирковой традиции. Когда юная Варенька познакомилась с ним, он был уже очень немолод, по правде говоря, стар...

- Но какой это был мужчина! - повторяла баба Варя, закатывая свои яркие карие глаза. - Какой мужчина! Любому молодому он дал бы сто очков форы. Какой элегантный, какой обходительный! Настоящий джентльмен! Как он умел ухаживать! Нет, такие мужчины перевелись, таких больше не встретишь.

Но и я кое-чего стоила, я была юна и прелестна, - в подтверждение своих слов баба Варя доставала свою очередную фотографию в костюме наездницы или гимнастки, и я вынуждена была согласиться, что да, она действительно была юна и прелестна.

- А как он меня любил! Он часто повторял: "Варенька, вы моя последняя любовь и вы сама большая любовь моей жизни..."

- Вы с ним были любовниками? - с простительной для женщины в моей положении прямотой поинтересовалась я.

- Да, милая... - Баба Варя потупила карие глазки. - Я уступила ему. Да перед ним ни одна женщина не смогла бы устоять!

- И тем не менее вы были на "вы"? - с неизъяснимым ехидством уточнила я, думая, что поймала смешную старуху на враках.

- А как же, милочка? - Баба Варя была искренне удивлена. - Он ведь был настоящий джентльмен! Разумеется, он обращался ко мне только на "вы". Если сегодняшним молодым людям это непонятно, я могу их только пожалеть!

- Покажите мне фотографию этого старого сердцееда, - попросила я старуху как-то раз.

Баба Варя со вздохом поднялась со своего стула, прошла к диванчику, на котором спала. Из-под подушки она вытащила маленькую сумочку из потертой красной кожи. Наверное, именно такую кожу называли сказочным словом "сафьян". Покопавшись в сумочке хрупкими пергаментно-желтыми пальцами, баба Варя вытащила на свет Божий маленький пожелтевший прямоугольник фотографии. На ней был изображен, как я и ожидала, седовласый ловелас в галстуке-"бабочке" и с гвоздикой в петлице черного пиджака. Глаза у него были чем-то похожи на глаза бабы Вари - такие же очень темные и очень выразительные. Я подумала, что хотя он и был уже совершенный старик, но с молодой Варенькой они составили бы занятную пару. Словно прочитав мои мысли, старуха сказала мечтательным голосом:

- Мы с ним были весьма красивой парой! У меня остались в память о нем только две вещи: эта фотография и еще перстень.

- А что за перстень? - оживилась я.

- О! - Старуха возвела глаза к потолку. - Это удивительный перстень! Аркадий Филиппович - я говорила тебе, что его звали Аркадием Филипповичем? - Аркадий Филиппович рассказывал, что в молодости встречался с самим графом Калиостро и граф подарил ему этот перстень за очень важную услугу... Что это была за услуга, он мне не говорил, да я и не расспрашивала...

Я не слишком разбираюсь в истории, но мне казалось, что граф Калиостро жил когда-то очень давно - лет двести назад, а то и больше. Я заикнулась об этом, и баба Варя снова, в который уже раз, возвела глаза к небу:

- Милочка! Этот граф тем и известен, что жил невероятно долго, никто, собственно, и не знает, когда он родился и когда умер, да и умер ли вообще. Настоящее его имя, скорее всего, Джузеппе Бальзамо, но это тоже не совсем достоверно...