Чтение 27–й страницы книги ~Слово~

- А сам-то где? - озираясь, спросил старик.

- Ушел, - после паузы сказал Степан и отвернулся.

- Скоро ли будет?

Степан пожал плечами, промолчал.

- Чего молчишь-то? - насторожился старик. - Куда ушел?

- Неизвестно, - выдохнул Степан. - Скорее всего, навсегда ушел...

- Неужто помер? - ахнул старик. Степан порывисто вскочил и пошел на кухню. Старик за ним.

- Когда? Давно ли? - со страхом спрашивал он, - Эх, как же я не застал, как не застал его?.. Я Илья Потехин... Может, слыхал от родителя про меня? Слыхал?

Имя было знакомо, но Степан никак не мог вспомнить, когда слышал его. Кажется, давно, в детстве, что-то из той поры, когда он разбил зеркало... Да! Точно! Несколько дней отец с матерью только и говорили - Илья, Потехин... Как молитву повторяли, как проклятие шептали... Кажется, он что-то должен был подтвердить, и от его подтверждения решалась судьба отца...

Старик неожиданно замолк, неловко сел на пол в кухне и замер, изредка вздыхая и подрагивая телом. Гудошников-младший включил чайник. Память не успокаивалась. Было что-то еще, связанное с именем Илья, Илюха...

- Я-то думал, износу ему не будет, - размышляя, проговорил старик. - Инвалиды-то, они живучие, терпеть-страдать привышные...

В передней громыхнула дверь, застучали тяжелые, торопливые шаги.

- Степан? - в проеме кухонной двери показался Аронов, багровый от мороза. - Ты что же, приехал и глаз не кажешь. Я тут волнуюсь... Ну, что?

- Похоронил, - бросил Степан. Аронов снял шапку, опустил плечи, расслабленно вздохнул.

- Да только не его. - Степан вскинул голову. - Какой-то безродный инвалид, милостыню собирал по вокзалам... Хранитель мотнул головой, снял пальто.

- Впустую, значит, съездил? - спросил он, разглядывая старика.

- Да нет, не впустую, - неопределенно проронил Степан.

- А это кто у тебя?

- Гость, к отцу пришел...

- М-м-м... - Аронов покачал головой. - Видишь, человека нет, а к нему гости ходят.

Старик насторожился, прислушиваясь к разговору, вытянул шею.

- Да, пришел вот, - сказал он. - У меня к Никите Евсеичу дело большое. Я его по всей России искал, а он в Сибири очутился... Поговорить с ним хотел, да, вишь, как...

Аронов со Степаном переглянулись.

- Я, Степа, думал-думал без тебя, и какая мне мысль пришла в голову? - вдруг заговорил Аронов. - Не там мы его ищем. Он либо в скит подался, к кержакам, либо...

- Что? - напрягся Степан.

- Ты заметил, Степа, как он на Толстого походил? Да и эти народные библиотеки...

- Я уже думал, - бросил Степан. - Что толку...

- О чем это вы говорите? - перебил его старик. - Что-то я никак не пойму.

- О Никите Евсеиче, мил человек, - пояснил Аронов. - О нем все... Так вот, понимаешь, Степа, все это можно объяснить его болезнью. Он подражал Толстому - здесь вся суть. Уход из дома...

- Что, и Толстой был болен? - спросил Степан, срывая крышку с кипящего чайника.

- Я так не сказал! - хранитель развел руками. - Другое дело - подражание, навязчивые идеи...

- Выходит, что Никита живой?! - вскочил старик. - Скажите толком - где Никита?!

- Никита Евсеич ушел из дома и не вернулся, - терпеливо объяснил Аронов.

- Что же вы его хороните? - возмутился старик. - Чего вы тут собрались и лясы точите, как бабы? Искать надо!

- Искали уже, - вздохнул Степан. - Милиция до сих пор ищет. Был бы жив - нашли...

И тут вспомнил Степан, с чем связано имя Илья, Илю-ха! "Ты - предатель! - ударил в уши голос отца. - Ты ведь страшнее Илюхи! Его хоть мучили, а ты..."

Это тот самый Илья, что помогал подвиливать отца на дыбу!

Степан вздрогнул, отпрянул от старика.

- Плохо искали! - кричал старик, - Да вы Никиту Евсеича не знаете! Он просто так, тихонько, не помрет! Он помирать станет - всем чертям тошно будет!.. Экие вы, сидят, живого человека отпевают!

Степан справился с волнением, стиснул зубы. Отец несколько раз, когда бывал в тяжелом настроении, рассказывал ему о Северьяновой обители. И имя это называл - Илья, и жалел почему-то его, клялся разыскать его или хотя бы узнать о его судьбе.

- Никиту Евсеича мы знаем, - сказал Аронов. - Вы нас не удивили. Это вы его не знаете, потому и горячитесь...

- Я? Я не знаю? - отчего-то взъярился старик, и Степану показалось, что он сейчас бросится в драку. - Да я его с двадцать второго знаю! Я его на дыбу вешал! И тогда еще узнал, что за человек Никита Евсеич! Эх вы...

- Ага, так это ты - Илюха? - протянул Аронов. - Ну как же, знаем, знаем... Вот оно что!

- Я и есть, - подтвердил старик.

- Теперь что, в грехах каяться пришел? - напирал хранитель.

- Не твое дело! - отрубил старик. - Это мы с Никитой сами...

- Ну а ты, мучитель, знаешь, что Гудошников книги свои поджигал? Сам? Своими руками? - в упор спросил Аронов.

Старик заслонился рукой, дернулся.

- Неужто?..

- А какого дьявола кричишь здесь? - раздраженно бросил Аронов. - Не знаешь, так молчи.

Потехин нашарил руками стенку, сполз по ней на пол выбелив себе спину, сжался.

- Искать надо по станциям, - сказал Аронов. - Наверняка сидит где-нибудь и прячется. Я согласен, он так просто не умрет, ему надо с шумом, с громом...

Степан сжал голову руками, молчал, закусив губу.

- В хрйста-мать... - выругался старик. - Это как же пытали Никиту, если он сам книги запалил?..

Утром следующего дня к дому Гудошниковых подъехал автобус, похожий на катафалк, только без стола в кузове, Человек шесть студентов внесли со двора ящики и под руководством Аронова стали упаковывать книги. В доме поднялась суета, стучали молотки, кружила книжная пыль.

Гудошников-сын, сцепив руки на груди, задумчиво бродил по комнатам, трогал вещи, книги - молчал.

- Ты не беспокойся, - увещевал его Аронов. - Мы сами справимся, ребята все сделают...

Старик Потехин сидел в углу кабинета Никиты Евсеича и отчего-то сильно потел, часто вытирая лысую голову простреленной ладонью.

К обеду все было кончено. Упакованные книги и бумаги лежали в автобусе, готовые к переезду на новое место жительства. Степан безучастно сидел в своей комнате и вспоминал.

Как-то однажды, когда отцу совсем было худо - шалили нервы, Степан укорил его, что тот сильно и понапрасну волнуется, а в его бы годы следовало спокойнее относиться к жизни, мудрее, что ли. И что это за отрава - книги. Почему, где бы они ни появились, вокруг них начинается брожение, разгораются страсти. Казалось бы, наоборот, где древние книги - там покой, тишина, умиротворение. Они, книги, должны нести мудрость, одухотворять человека. "Это по-твоему, - отмахнулся тогда отец. - Не от книг страсти разгораются. От слова, что в них написано. Слово рождает мысль. А мысль - борение... Это не нами придумано, это диалектика... Тихо и покойно бывает только в келейке у творца, в писцовой избе. А как вышло от него слово да пошло гулять в народ, тут и разгораются страсти..."

- Ну что, поехали? - предложил Аронов, заглядывая в комнату Степана. - Нужно оформить документы о передаче собрания... Работы еще много...

"Ведь без собрания своего, без этих материалов, я для них ничего не значу, - вспомнил Степан слова отца. - Они же меня в порошок сотрут, растопчут. А так - пусть попробуют. И они примут, примут мои предложения! Так что эти книги - заложники мои..."

- Я понимаю: тебе, Степа, тяжело, - говорил Аронов. - Но это твой гражданский долг. Ты поступил правильно... А что еще делать в этом положении? Завещание... - он вздохнул. - Не передавать же их детскому дому, правда?

- Что? - вскочил Степан. - Что вы сказали про завещание? Детскому дому? Какому дому? Вы что, знаете... - Нет-нет, успокойся, - улыбнулся Аронов. - Ничего я не знаю! Я так сказал...

- Бросьте! - не поверил Степан. - Заикнулись - говорите! Вы знаете, что написано в завещании? Передать детскому дому?

- Да боже упаси! - замахал руками Аронов. - Откуда мне знать? Завещание запечатано, лежит у нотариуса... Надо ехать, Степа, собирайся.

- Я никуда не поеду, - отрезал Степан. - Делайте без меня...

- Хорошо, - поспешно согласился Аронов, - Я потом акт привезу, подписать...

"Все правильно, - думал Степан, когда хранитель уехал. - В любом случае книги принадлежат государству. Завещание - не завещание... Все равно передавать мне..."

- Распорядился, значит? - неожиданно спросил старик Потехин. - Что ж, ладно. Я пойду искать Никиту Евсеича. Найду, поди. Куда он денется?..

Пока выносили ящики с книгами - дом выстыл, пар изо рта, зябко, холодно. Степан кутался в край одеяла и думал. Кажется, он задремал либо забылся так, что не слышал, как ушел старик Потехин, и в доме совсем стало пусто. Нужно было встать, стряхнуть с себя сон, затопить печь или пойти на работу. Там люди, там скорее можно забыть все...

Но вставать не хотелось, дрема в холодном доме всегда бывает сильнее и слаще. Он помнил это еще по детскому дому...

Сквозь сон он слышал какой-то голос, твердящий одно и то же слово - книги, книги, книги... На мгновение ему показалось, что это говорит его мать. Когда она отправляла его в эвакуацию, то это слово не сходило с ее уст: куда я дену книги? А с книгами как? А что с книгами будет?

У матери была возможность эвакуироваться из Ленинграда. Школу, где учился Степан и работала мать, эвакуировали вместе с учителями...

Потом он разлепил глаза и резко вскочил. Возле его кровати, накинув на плечи пальто, сидела девушка.

- Вы кто?

- Я была у вас... Не узнаете? - спросила она. - Я еще записки писала...

- Да-да, помню...

- Я книги принесла, - она протянула ему три толстые книги. - Вот, все в сохранности... Вот рукописная, вот старопечатная... И вот букварь... Возьмите.

Он машинально взял их, подержал в руках, осторожно положил на кровать.

- Мне пора, уже поздно, - сказала девушка. - Я и так долго ждала, пока вы проснетесь...

За окнами было темно. Кажется, мороз ослаб и мела метель.

- Стойте! Не уходите! - попросил Степан. - Почему так холодно?

- У вас не топлено...

- Я сейчас, сейчас, - пробормотал Степан. - Затоплю, будет тепло.

Он открыл книгу, что лежала сверху, - рукописный букварь, похоже, переписан не так и давно. Еще не выцвели чернила, и старательно выведенные буквы кириллицы читались легко и просто складывались в слова...

КАНУНЫ И КАНОНЫ

...От голоса диктора вздрогнули огромные массы народа. То был слишком знакомый голос, пугающий и радующий одновременно.

От запада на восток и от юга на север замерли люди, с тревогой ожидая конца паузы.

Пауза длилась ровно столько, чтобы отделить ею одну эпоху от другой. На околоземную орбиту вышел первый искусственный спутник Земли.

Потом была радость. Люди выходили под ночное небо с отчаянной надеждой увидеть летящую мерцающую звезду в океане других, вечно неподвижных звезд.

До полета человека в космос было еще три с половиной года, но космическая эра уже началась.

По крутой деревянной лестнице торопливо простучали детские шаги, скрипнула входная дверь, и на пороге очутилась внучка Надя.

- Баба Вера! Ты слышала? Нет, ты слышала? - задыхаясь от бега, взахлеб заговорила внучка. - По радио объявляли.

- Что? - напугалась Вера Георгиевна, глянув на круглый, черный диск динамика. - У меня радио не включено...

- У тебя бумага, тряпки и кости есть? - вращая глазенками по стенам и углам, продолжала Надя. - На базаре, передавали, принимают, а взамен воздушные шары и глиняные свистульки дают!

- Господи! - вздохнула Вера Георгиевна. - Напугала...

- Давай скорее, баба Вера! - торопила внучка. - Я дома вот только газеты нашла... Мама книги не велела трогать. А там воздушные шары и свистульки! Воды нальешь - и свистишь!

- Так и у меня нет... - беспомощно оглядевшись, сказала Вера Георгиевна. - Разве что старые газеты... И журналы "Огонек"...

- А тряпки? Кости? - напирала Надя. - Там все принимают. У тебя старое пальто в коридоре висит. Все равно же висит! А за него три шара могут дать!

Вера Георгиевна сняла со шкафа стопку газет, спрессованных и выцветших на солнце, принесла свое старое осеннее пальто и стала завязывать в узел.

- А журналы? - напомнила внучка.

- Да жалко их, - улыбнулась бабушка. - Постой! Я же старую шпалеру-то, кажется, не выбросила. Должна в кладовке лежать... - Она заспешила в кладовую и скоро вернулась с толстым рулоном блеклой, потерявшей цвет шпалеры. - Вот хорошо, что не выбросила, - радовалась она. - Вот и пригодилась...

- Баба, а у тебя в шкафу тетрадей много! - выпалила внучка. - Что они валяются? Все равно исписанные.

- Тетради я отдать не могу, - строго сказала Вера Георгиевна. - Это же моих учеников тетради, я их тридцать, лет собирала... Так и быть, отдам тебе журналы.

Когда узел завязали, оказалось, что девочке одной его не донести до базара, и бабушка, оставив домашние хлопоты, пошла ее провожать. На улице стояла осень, на немощеных тобольских улицах хлюпала грязь, внучка помогала тащить узел, но больше висла на нем и путалась под ногами.

- Купим шариков, ты мне их надуешь, а я с ними на демонстрацию пойду, - трещала Надя. - Хорошо бы еще на четыре свистульки хватило. Я бы маме с папой дала, тебе и себе. И мы бы в воскресенье собрались и свистели, правда?

Вера Георгиевна улыбалась, то и дело оттаскивая внучку от луж, и согласно кивала. Она радовалась, что дожила до времени удивительного, до времени, в котором, как в калейдоскопе, смешалось прошлое, настоящее и будущее. Смешалось, но одновременно жило само по себе, и человек жил как бы сразу в трех временах. Где-то в небе, за низкими осенними облаками, за воздушной оболочкой Земли, летел искусственный спутник - разве это не чудо? Кажется, только вчера Вера Георгиевна такой же девочкой, как Надя, ходила с отцом смотреть на первый аэроплан. Тогда они жили во Владимире, и глянуть на чудо сбежался весь город. Аэроплан кружил в воздухе, качал крыльями, скользил как бы под горку, заставляя публику восхищенно ахать и хвататься за сердце.

И тогда же по Владимиру ездил татарин на худой, мосластой лошаденке, запряженной в телегу, и кричал натруженно и лениво: "Халат-халат! Халат-халат!" Заслышав его, дети тащили из дому бумагу, тряпье, кости и меняли на те же воздушные шары и свистульки. Помнится, бегала за свистульками и шарами и Вера с сестренками и братом. Однажды они утащили из шкафа дорогое пальто отца, но татарин-старьевщик его не взял и привел детей к матери. Мать отблагодарила его серебряным рублем, а старьевщик на радостях вручил каждому по свистульке.

Удивительное время! Одно в нем изменялось стремительно и необратимо; другое, наоборот, оставалось неизменным, вечным. Когда Вера Георгиевна пришла с внучкой на базар и отыскала сарайчик, где принимали макулатуру и вторсырье, ей пришлось удивиться еще раз. За наскоро оборудованным прилавком сидел точь-в-точь такой же старьевщик, что приводил их к матери и приносил отцово пальто. И лицом был похож, и тоскливо-равнодушным голосом, хоть и не кричал, как раньше: "Халат-халат!" На прилавке длинной вереницей стояли птицы-свистульки, висели под потолком надутые пестрые шары, а в глубине сарая возились возле груды бумаги двое рабочих, которые прессовали ее и увязывали в тюки.

- На тряпка шар даем, - объяснял старьевщик. - На бумага свисток. На кости - то другой.

В приемном пункте толкались дети, кое-кто за неимением макулатуры выклянчивал шары и свистульки за деньги. Старьевщик отказывал и посылал за старьем домой.

- Эх, были бы у нас кости, - мечтательно сказала внучка. - На кости мы бы шары и свистульки взяли...

Старьевщик работал быстро, шутил, успевал свистеть в свистульку, подзадоривая и раздразнивая ребятишек. Когда подошла очередь Веры Георгиевны и Нади, старьевщик велел развязать узел и взвешивать бумагу и тряпки отдельно. Увидев рулон старой шпалеры, он замотал головой из стороны в сторону и столкнул его с весов.

- Такой бумага не примам, - сказал он, показывая на засохший клейстер. - Грязный бумага, плохой.

Внучка чуть не заплакала: вся надежда была на этот рулон. К тому же старьевщик занизил цену, сославшись на пыльное пальто и сырую бумагу. Вера Георгиевна с этим спорить не стала, но попросила принять все-таки шпалеру, потому что выходило совсем уж скудно - два шара и свисток.

- Проходи - проходи, - торопил старьевщик. - Следующий!

- Мы в такую даль несли, - виновато улыбаясь, просила Вера Георгиевна, - Девочка вот несла, внучка... Примите ради бога.

- Грязный бумага не примам! - повторил старьевщик. - Брось его туда, мусор.

Он показал на мусорный ящик в углу сарая и принялся взвешивать макулатуру, которую принес очередной посетитель.

- На тряпка шар даем! - приговаривал он. - Надуешь - космос полетишь! Спутник будешь! Давай-давай!

Вера Георгиевна подхватила рулон и бросила его в мусорный ящик. Но в тот момент, когда опускала крышку, мельком заметила черный угловатый предмет, который валялся в недрах ящика. Она хлопнула крышкой и, взяв внучку за руку, вышла из приемного пункта. Однако этот черный предмет все еще стоял в глазах, вызывая какое-то непонятное беспокойство. Она остановилась в раздумье. Сходить глянуть? Но неудобно, вот, скажут, интеллигентная старушка, а по мусорным ящикам шарит...

- Идем, баба! - тянула внучка. - Идем, посмотрим... Может, еще что найдем, а?

- Погоди, Надя, - заговорщицки прошептала бабушка. - Пойди к ящику, в который я рулон бросила, и посмотри там... Там лежит черное такое, на книгу похожее. Достань и принеси.

Внучка нехотя направилась к сараю и вскоре вернулась оттуда с толстой черной книгой в руках.

- Вот, баба, - сказала она. - Тяжелая, а видно, тоже не приняли...

Вера Георгиевна взяла книгу и раскрыла.

- Господи, что это?

- Что, баба?

- Это же пергамент!.. Господи, откуда?

- Я в ящике взяла, - сказала внучка. - Ты же сама сказала... Ну пойдем, баб?..

- Наденька, миленькая, - руки у Веры Георгиевны затряслись, - Погоди, пойдем еще, пойдем... Господи, кто же это принес-то? Откуда?

Она вернулась в сарай, без очереди пробилась к старьевщику. Тем временем Надя открыла крышку мусорного ящика и стала ворошить его содержимое.

- Вас можно на одну минуту? - волнуясь, заговорила Вера Георгиевна, показывая книгу. - Скажите, откуда это у вас?

Приемщик бросил короткий взгляд, отмахнулся.

- Это плохой бумага, брось. Дома лучше поищи...

- Это не бумага! - беспомощно улыбаясь, сказала Вера Георгиевна. - Это же старинная книга! Это древний пергамент!

- Мы бумага примам! - занятый работой, бросил старьевщик. - Тряпка примам...

- Вы скажите мне, откуда это? Кто принес? Дети и подростки в очереди смотрели на бабусю недовольно и оттискивали ее от весов.

- Кто принес, кто принес! Библиотека принес! - сердился старьевщик. - Целый самосвал принес... Плохой бумага был, корка деревянный был, скидка делал. Совсем плохой бумага туда кидал...

Вера Георгиевна выбралась из очереди и, прижимая книгу к груди, вышла на улицу. Рядом оказалась Надя.

- Вот еще, бабушка, гляди!

Она протягивала несколько книжных корок - доски, обтянутые почерневшей от времени, полопавшейся кожей.

- А книг? Книг больше нет?

- Нету, баб, пойдем скорее! - потянула ее внучка. - А то народу много, нам шаров не достанется...

Дома Вера Георгиевна торопливо разделась, положила найденную книгу на стол и хотела рассмотреть ее как следует, но внучка, стоя у порога, чтобы не разуваться, канючила:

- Баб, ну давай поищем еще, а? Ну что это - два шарика и одна свистулька... Ну, не жадничай, баба Вера...

Вера Георгиевна засуетилась, запричитала - да что же я тебе найду, Господи? - а сама, не отрывая взгляда от книги, выложила из шкафа стопку старых журналов "Огонек".