Чтение 8–й страницы книги ~НКВД. Война с неведомым~

Разведчик он был опытный, хваткий, знающий, моментально увидел у них у всех на груди "разговоры". Знаете, эти разноцветные полосы, нашитые на гимнастерках, на груди, поперек? Вот это в просторечии и есть "разговоры". Немец прекрасно помнил, что буденовки в Красной Армии еще носят, а вот "разговоры" отменены давненько... Так что форма не правильная, такой давно уже нет...

И тут, говорил он, понял, чего не хватает картине...

Звуков!

Едущий рысью всадник производит довольно много шума - а здесь лошади копытами не стучали, уздечки не звякали, не доносилось вообще ни единого звука. Ни единого...

Что на него нашло, он объяснить затруднялся - это с его-то привычкой умело и быстро анализировать происходящее вокруг... Что-то определенно нашло, словно столбняк напал. Он стоял, как истукан, а всадники в старой красноармейской форме, давным-давно отмененной, ехали мимо него в безукоризненном строю, эскадрон за эскадроном, не обращая ни на немцев, ни на машину, ни малейшего внимания, совершенно бесшумно ехали, и сквозь них легонечко просвечивали деревья, все окружающее... Ага, вот именно.

Сквозь них немец видел деревья. Не люди это были вовсе, а натуральнейшие призраки. Привидения былой красной кавалерии, про которую былинники речистые ведут рассказ...

Сколько он так стоял, не помнит. Просто вдруг как-то так оказалось, что всадники все проехали, и никого больше нет на дороге, кроме него и водителя. Водитель, тут же выяснилось, тоже наблюдал эту призрачную кавалерию. Точно так же обмерши до полной оцепенелости.

Как, говорил, они оттуда вжарили! Наудачу, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Ничего удивительного. Вполне возможно, я бы на их месте точно так же...

Своих они нашли под утро, но это уже неинтересно, это бытовуха. Нашли и нашли.

Вот такая история. Верю ли я ему? Вопрос деликатный... Сам я в жизни не сталкивался ни с какой чертовщиной - ни в форме призраков, ни в какой иной форме. Поэтому экспертом и свидетелем быть не могу.

А что до степени достоверности показаний... Знаете, почесавши в затылке согласно старому проверенному обычаю, можно со всей откровенностью сказать: дело ясное, что дело темное... Чтобы оставить себе на всякий случай свободу для возможного маневра, скажу обтекаемо: хрен его ведает... Вообще-то эта история с призраками - единственная, выламывающаяся своим содержанием и мистической подоплекой из содержания наших с ним долгих и обстоятельных бесед. Если ее исключить, можно с уверенностью говорить, что более он ни разу не пытался подпустить какой-то мистики. И, по моему глубокому убеждению, был не из тех, кто любит сочинять завлекательные байки, пускать пыль в глаза. Не тот человеческий типаж. Этакий приземленный пруссак. В те времена еще не было компьютеров, но теперь я бы сказал, что в нем было больше от компьютера, чем от человека, типичнейший пруссак, материалист, рационалист, и все такое прочее. Атеист, между прочим. С таким контингентом работать гораздо легче. Понимаете, верующий еще строит какие-то расчеты на загробную жизнь, свято считает, что в случае героической смерти от рук супостатов на облачко воссядет с арфой. А материалист - дело качественно иное. Он-то уверен, что потом не будет ничего. Совсем. И его гораздо легче поломать. Я ведь майора доломал в конце-то концов, работал он на нас безукоризненно. Орденок я получил потом, по результатам.

А те призраки... Конечно, если поддаться полету фантазии... Я как-то специально перепроверил. Уточнил, вернее. Именно по тем местам наша конница в двадцатом году шла на Польшу.

Может, это ездят те, которые не вернулись.

А что, версия как версия... Не к ночи будь помянута.

4. ГАЗЕТА ПОД ВЕТЕРКОМ

Случилось это странное приключение со мной в Варшаве, недели за две до окончания войны.

Варшава, разумеется, уже была прочно наша.

Точнее, то, что от нее осталось. Немцы размолотили город так качественно, что те, кто бывал в Сталинграде, говорили: сравнивать можно только со Сталинградом. По-моему, еще и с Минском.

Бывал я и в Сталинграде, и в Минске.

Словом, город лежал в развалинах. Зрелище то еще... Люди, правда, туда возвращались вовсю, устраивались, как могли. Ну, что делать, если бы мой родной город так развалили, я бы все равно туда вернулся, даже на развалины. Родной город все-таки...

Армия - та, что не ушла дальше, осталась - могла себе позволить определенное безделье. А мы работали вовсю. Смерч, как говорится, не имеет ни перерывов, ни выходных...

Поехали мы втроем, на "виллисе". В тот район, что назывался Мокотув. Нужно было отыскать одного человечка, зачем - не суть важно. Дело даже не в военной тайне - с тех пор столько воды утекло, что все эти мелкие, рутинные дела уже никому толком не интересны. Рутина, одним словом. Нужно было выяснить, не появлялся ли наш человечек в том квартале.

Ну, приехали. Машину загнали во двор - этакий колодец старинной постройки, еще, по-моему, дореволюционной. Четыре глухих стены, единственный въезд под аркой. Дом был из тех, что у нас в старые времена назывались "доходными".

По-польски это будет "чиншова каменица". Многоквартирный, одним словом.

Дом, знаете, сохранился почти целиком. Повезло ему. Ну, конечно, были кое-где следы попаданий - и снарядов, и пулеметных очередей. Но по сравнению с грудами развалин, в которые превратилась масса других, он, честное слово, смотрелся, как палац. Дворец, я имею в виду. Крыша цела, и даже некоторые окна остались невыбитыми взрывной волной. Живи - не хочу, роскошествуй...

Тишина стояла, безлюдье. Спутники мои пошли осмотреться по подъездам, порасспрашивать народ. Я остался караулить машину. Отношение к героическим воинам-освободителям в Польше тогда было, мягко выражаясь, неоднозначное.

Постреливали порой и все такое прочее. Да и дело не обязательно в политике - обычные уголовнички могли машину разуть или вообще попятить...

Ну, стою я в этом самом дворе-колодце, возле машины. Покуриваю, таращусь вокруг лениво. Но бдительности не теряю, не расслабляюсь особенно - этот наш человечек отнюдь не горел желанием ехать к нам для откровенного разговора. Мог и устроить вооруженное сопротивление. Так что я и прислушивался, и присматривался к окружающему, вдруг придется бежать на поддержку...

Вот тут оно и началось.

Заметил я краешком глаза шевеление слева, в глубине двора, у самой стены. Повернулся туда.

Сначала ничего необычайного в происходящем не отметил: всего-то навсегда ветерком мотало газету. Целую газету, только скомканную. Большой такой получился комок. Он и подпрыгивал.

Я уже было отвернулся - но тут меня как ударило...

Понимаете, я про ветер подумал сначала, чисто автоматически. А потом понял, что никакого ветерка там нет. Совершенно не чувствуется. Колодец, а не двор, закрыт со всех четырех концов, внутри стоит полное безветрие...

А газета тем не менее прыгает. На одном месте, часто и регулярно. Подскакивает, как мячик, примерно на полметра, шлепается назад, полежит пару секунд и опять начинает прыгать. Все это было совершенно не правильно. Не было внешней силы, которая бы могла привести газету в движение. Я подумал сначала, что туда, внутрь, забралась крыса. Скажем, в газету сало было завернуто. Она учуяла, залезла, и прыгает теперь...

Нет, на это решительно не походило. Газета так вот прыгала и прыгала с некоей механической повторяемостью. Взлетала с одного конкретного места и точнехонько туда же приземлялась. Как маятник. Как поршень. Скок-прыг-скок-прыг...

Я подошел. Легонько поддал ее носком сапога. Она отлетела немного дальше, да так там и осталась валяться. Обыкновенный комок мятой газеты.

Но когда я вернулся к машине, газета опять запрыгала: скок-прыг, скок-прыг... Вот это уже было насквозь необычно.

Я хотел подойти снова. Но остался на прежнем месте. Газета уже не прыгала, двигалась, однако совсем по-другому Выписывала на земле большие, чуточку не правильные круги, явственно доносилось самое обыкновенное бумажное шуршание. И опять стала подпрыгивать: скок-прыг, скок-прыг...

Мне стало не по себе. Очень непонятное было ощущение. Стою я посреди этого колодца, в совершеннейшей тишине, никого вокруг и близко нет, ни одно окно во двор не выходит. А эта чертова газета передо мной то прыгает, то выписывает по земле круги и другие фигуры...

Вам, может быть, и смешно, но мне в тот момент было не до смеха. Откровенно говоря, мне стало страшно, но этот страх не имел ничего общего с обычными страхами. Я ведь не чего-то определенного испугался - боялся этой непонятности. Не правильности.

Обыкновенные вещи самостоятельно двигаться не способны. Не занимаются подобными фокусами. Комок газеты при совершеннейшем безветрии так себя не ведет. Ему полагается по всем законам физики смирнехонько лежать на месте, а не виртуозить, как нечто живое и обладающее самостоятельностью движений...

Она ко мне не приближалась, оставалась на том же месте, в том же углу двора. Но решительно не унималась - прыгала вверх-вниз, как резиновый мячик, кружила по земле...

Не было видно никакой ниточки или, скажем, лески, за которую ее могли бы дергать. Я ведь подходил только что, поддавал ее сапогом, и никакой нитки при этом не увидел. Да и потом, где прятался бы тот, кто тянул за эту воображаемую нитку? Ни одного окна. Негде спрятаться. И никого нет...

Думайте что хотите, но я в некоторый момент передвинул кобуру вперед, а потом и вовсе расстегнул. Сам не знаю, чем бы мне помог пистолет против комка газеты, но я именно так поступил. Жутковато было. Происходящее пугало как раз своей необычностью. Я не верю во всевозможную нечистую силу, никогда ничего подобного не видел - хотя от других слышал разное - но тут самым, по-моему, пугающим стало то, что это была именно газета. Не привидение какое-нибудь зеленое и клыкастое за мной гналось ночной порой, глухим лесом - средь бела дня, посередке огромного города, пусть и варварски разрушенного, прыгал и крутился комок газеты... Несообразность этакая!

Так не положено! Газеты не прыгают сами по себе!

Не знаю, чем бы все кончилось. Очень возможно, я бы по ней в конце концов пальнул. Не выдержав несообразности происходящего. Вспоминая мое тогдашнее настроение - вполне мог открыть огонь, потому что стоять, ничего не предпринимая и наблюдать было вовсе уж мучительно...

Только, на мое счастье, вышли наши. Не нашли они этого типчика, зато им какая-то то ли добрая, то ли трусоватая душа дала следок. Мы и уехали. Благо газета перестала елозить.

Вот и все. Ребятам я ничего тогда не рассказал - еще чего не хватало... Не поверили бы.

А ведь все так и было, как я описываю...

Хроника пикирующего бомбардировщика

Пикировщик попал в грозу и потерял своих, как наверное, и остальные, строй рассыпался...

Гроза была - всем грозам гроза, не из слабеньких. Пронзительно белые ветвистые молнии вспыхивали по всем направлениям, и от их ослепительных зигзагов становилось ничуть не светлее, а наоборот, словно бы еще темнее. Вода заливала фонарь так, что казалось, будто они ненароком нырнули куда-то под воду и шпарят где-то над дном на полной скорости наподобие подводной лодки. Если бы не высотомер, можно так и подумать...

От компаса было мало толку, стрелка плясала, как свихнувшаяся, остальные приборы тоже работали абы как. Командир был уверен лишь в одном - что с грехом пополам выдерживает прежнее направление полета. И в том, что высота приличная, хотя "пешку" порой швыряло так, что она с маху проваливалась метров на сто вниз.

Самолет трясло, он содрогался так, что ощущалась каждая его заклепочка, каждое соединение.

Сплошь и рядом такие вот полеты посреди жуткой грозы заканчивались печально, но ничего нельзя было сделать. Штурман представления не имел, как далеко протянулся грозовой фронт в ширину и в высоту. Во время войны с метеорологическими предсказаниями обстоит особенно скверно - чтобы более-менее успешно предсказывать погоду, нужно собирать данные практически со всей Европы. Что в условиях сорок четвертого года было, мягко скажем, затруднительно: вряд ли немцы или их союзники поделятся данными метеонаблюдений, даже если их об этом вежливо попросить...

Бомбардировщик шел наугад - на восток, все время на восток, хоть в этом можно быть уверенным. Ситуация была аховая, но в ней имелась и светлая сторона: точно известно, что они уже пересекли линию фронта и давно летят над своей территорией. По крайней мере, снизу можно было не ждать неприятностей в виде зенитного огня или появления чужих автоматчиков в случае вынужденной посадки. И на том спасибо судьбе...

По меркам гражданской авиации мирного времени, давным-давно следовало бы покинуть самолет, но времена который год уже стояли не мирные, и покидать боевую машину в воздухе - чревато. Даже если обойдется без последствий, можно надолго остаться "безлошадными". Поэтому командир начинал всерьез задумываться об аварийной посадке. Пусть даже самолет окажется поврежденным, это все же лучше, чем выпрыгнуть неведомо где, чтобы пустая машина рухнула неведомо куда. Бомб, правда, не осталось ни единой, отбомбились по железнодорожному узлу качественно, но все равно, мало ли что...

Беда только, что сажать самолет в такую погоду еще опаснее, чем лететь...

Он так и не успел ничего предпринять.

Все вокруг изменилось вмиг.

"Пешку" швырнуло вниз, так что сердце противно оборвалось, и все потроха метнулись к горлу. А в следующий миг им, всем троим, показалось, что вокруг нестерпимо светло.

Но это были всего лишь звезды, усыпавшие совершенно свободный от туч небосвод. Небо было все такое же, ночное, но - чистейшее. Не то что грозы, вообще ни единого облачка.

Командир растерялся на миг, машина даже вошла в пике - но он успел ее оттуда вывести.

И понял, почему лопухнулся, сманеврировал, как зеленый новичок...

Ему показалось сначала, что звезды - со всех сторон. И немудрено - кто бы мог подумать, что в сорок четвертом году на земле может наблюдаться столь яркая и беспечная иллюминация?

Бомбардировщик шел над городом - очень большим городом. И неимоверно ярко, невероятно беспечно освещенным. Так не должно было быть, так попросту не положено по военному времени...

И тем не менее внизу простиралось целое море огней - ярко освещенные улицы, россыпи разноцветных фонарей на больших площадях, причудливо подсвеченные здания - незнакомые, непонятные, никогда прежде не виденные...

Он услышал в наушниках, как вскрикнул штурман. И посмотрел, куда тот показывал.

Справа виднелась широкая река, очень широкая, не уступавшая Волге, а то и превосходившая.

На ней было три острова - один гораздо больше, овальный, вытянутый, два других поменьше, почти круглые. Меж собой и с берегами они были соединены широкими, длинными мостами, сиявшими двойными цепочками розовых и зеленоватых огней - и на другом берегу город продолжался, огни уходили за горизонт, во все стороны, насколько хватало взгляда...

Командир развернул самолет. Он и сам не знал, почему, но не хотел удаляться от того места, от той точки, из которой увидел это диковинное зрелище впервые. Быть может, оттого, что то место было уже чуточку знакомее, чем все остальное...

- Ребята, - послышался едва ли не панический голос стрелка-радиста. - Куда нас, нахрен, занесло?

Мозг командира работал с невероятной быстротой, прокачивая в секунду грандиозный объем информации, догадки и размышления сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой.

Такому городу - огромному, ярко иллюминированному, было неоткуда взяться. На пару тысяч километров вокруг таких городов просто не должно быть. Почти вся Европа по ночам прилежно погружается в затемнение. Предположим, на севере преспокойно существует нейтральная Швеция, не утруждающая себя затемнением, наоборот, заливающая свои ночные города огнями, чтобы по ним ненароком не отбомбились летчики той или иной воюющей стороны. На западе - нейтральная Швейцария, а еще дальше - Испания с Португалией.

Одно немаловажное уточнение: им не хватило бы горючего, чтобы долететь не то что до Испании, но даже до Швейцарии. До Швеции, быть может, и удалось бы дотянуть, но - сомнительно. Слишком недолго они летели в грозе.

Глупо и думать, что их подхватил некий неведомый вихрь, несущийся со скоростью этак километров тысячу в час - и забросил прямехонько к нейтралам...

И потом! Командир в свое время летал над Финляндией в ту войну. И, как водится, изучал прилегающие районы, то есть ту же Швецию.

Он прекрасно помнил, что такой реки - широченной, полноводной, с городом, расположенным по обеим ее берегам - в Швеции попросту не имелось. Получался заколдованный круг: в Швеции такой реки нет, а на своей территории не может быть такой иллюминации.., впрочем, он не помнил такой реки и в Советском Союзе. Не знал на Волге таких островов. Много городов видел сверху ночью, ярко освещенными - но этот ничуть на них не походил. Он был другой. Ему вообще не полагалось быть.

И тем не менее все происходившее с ними было самой доподлинной реальностью. Все чувства и ощущения об этом непреложно свидетельствовали. Размеренно шумели винты, знакомо урчали моторы, вокруг был не сон или бред, а знакомая до мелочей кабина...

- Командир, где мы? - послышался голос стрелка-радиста.

Командир сквозь зубы ответил, где - в рифму и насквозь нецензурно. А что еще оставалось делать? Как будто он знал, где они. Ничего он не понимал, просто-напросто привычно удерживал машину на определенной высоте, выписывая над городом исполинские круги. И видел, что внизу, полное впечатление, никто даже и не почесался.

Ни один уличный фонарь не погас, потоки машин с яркими фарами все также текли по улицам во всех направлениях, по-прежнему бесновались буйством красок, гасли и вновь вспыхивали непонятные огненные истины.

(Только через несколько лет, после войны, посмотрев кое-какие фильмы и иллюстрации в книгах, командир понял, что эти загадочные картины, фигуры, непонятные переплетения света могли быть просто-напросто уличной рекламой).

На появление бомбардировщика город отреагировал с потрясающей беспечностью - точнее говоря, не отреагировал никак. Не было никаких признаков, что здешние службы ВНОС <Служба воздушного наблюдения, оповещения и связи.> начали работать, что они вообще тут существуют. Иллюминация не погасла, лучи прожекторов не шарят по небу, не видно ночных истребителей, охраняющих небо над городом...

Внизу был мир. Иначе на земле отреагировали бы совершенно иначе.

Самое интересное, что командир при этой мысли ощутил лишь раздражение и даже, пожалуй, злость - окопались, мать их. В то время как...

Стрелок-радист (парень, в общем, твердый) снова начал ныть, чтобы ему объяснили, где они, собственно говоря, находятся - и командир послал его уже открытым текстом, приказал заткнуться и помолчать подольше. Спросил штурмана:

- А ты что думаешь?

Как-никак штурман имел гораздо более тесное отношение к ориентировке в пространстве, нежели остальные двое.

- Что это сон, - сказал штурман. - Или бред.

- А бывает так, что троим снится одно и то же? - спросил командир. - Или что трое бредят одинаково?

Штурман вынужден был сознаться, что он о подобном в жизни не слышал - но, рассуждая теоретически, склоняется к мысли, что так и в самом деле не бывает. Потом сказал каким-то незнакомым, чужим, поплывшим голосом:

- Вадька, а если мы уже.., того... Если мы... это...

И замолчал. Командир его прекрасно понял.

Он выматерился в три этажа с мезонином, покрепче привязывая себя к дальности. И спросил со всей язвительностью, на какую был способен:

- По-твоему, так и выглядит тот свет? Насквозь прозаически? Этак вот?

- Да, действительно... - сказал штурман пристыженно. - Извиняйте, херню споровши...

Попы это как-то иначе описывали - оба возможных тамошних аэродрома... Но что ж это такое-то, а? Может, пройдем пониже? Или вообще сядем?

Командир промычал нечто отрицательное. Ему почему-то не хотелось спускаться ниже, тем более приземляться - хотя в окрестностях хватало ровных мест, где можно было без особого риска сесть на вынужденную.

- А что? - продолжал штурман. - Это ж не Германия. Сам подумай.

Командир и сам готов был дать руку на отсечение, что внизу - не Германия. Что угодно, где угодно, но - не рейх. В рейхе давненько уж так беззаботно свет не жгут по ночам...

Он так и водил самолет по кругу, не в силах ни принять решение, враз изменившее бы обстановку, ни даже выдвинуть хоть какую-то версию касаемо того, куда их занесло. Он замер в своем кресле, привычно выполняя нехитрые маневры, а внизу буйствовали загадочные огненные картины, по улицам струились потоки машин, и на реке, точно, проплывали ярко иллюминированные, мирные суденышки. Раскинувшееся внизу зрелище было невероятно красивым, но именно потому вызывало нешуточное раздражение, временами переходящее в злость - окопались, мать их...

И вдруг все кончилось независимо от них, помимо их хотения и воли. Слева поднялись над землей совершенно другие огни - десятки, а может, даже сотни ярко-зеленых огней, образовавших контур исполинского равнобедренного треугольника, вершиной касавшегося земли.

Треугольник и в самом деле был исполинским.

Он поднялся над доброй половиной города - так, словно открывался некий люк - надвинулся, и командир инстинктивно зажмурился, ожидая удара, показалось вдруг, что внутри, меж огнями, не пустота, что там что-то есть...

Удара не последовало. Когда полосы зеленых огней оказались по бокам самолета, произошло нечто. Словами это описать никак не удалось бы.

Просто-напросто нет таких слов. Нечто. А в следующие миг "Петляков" оказался в совсем другом небе - с редкими звездами, светившими в прорехи тающих грозовых туч...

Что бы там ни было, они миновали грозу. Горючее было на исходе, и командир, сверившись с приборами, стал снижаться, продолжая лететь на восток. Довольно скоро он прошел на бреющем над железнодорожной станцией с характерной водокачкой. Он знал эту станцию. До их аэродрома отсюда было километров полсотни, но, главное, территория была своя...

И он пошел на посадку, приземлился на лугу, даже шасси не подломил, обошлось...

У них хватило времени, чтобы в темпе обсудить случившееся и принять решение. Когда к самолету стали опасливо, не спеша приближаться цепью встревоженные красноармейцы из охраны станции, когда им стали орать, чтобы назвались, они уже совершенно точно знали, что следует говорить в полку. Точнее, о чем не следует говорить.

Не было никакого такого неведомого города.

Ничего подобного. Самолет просто-напросто попал в грозу, потерял ориентировку, и, пока определились, выработали горючее. Вот и все. Насквозь правдоподобная, жизненная история. Никто и не засомневался - подобное случалось сплошь и рядом, благо самолет был ничуточки не поврежден... И не было к ним никаких претензий...

***

За все прошедшие с тех пор годы у командира так и не появилось сколько-нибудь вразумительного объяснения. Он предпочитал не гадать попусту - коли ни одну догадку проверить невозможно.

А вот обида осталась - устоявшаяся, нешуточная. Выпуская дым, глядя куда-то в сторону, командир говорил глухим голосом, в котором эта старая обида звучала явственно:

- Полное впечатление, что они нас вышвырнули. Как нашкодивших котят. Чтобы не лезли, куда не надо. Вот так вот взяли за шкирку и вышвырнули, чтобы не болтались в ихнем мирном, чистеньком небе. А с другой стороны... А с другой стороны, они нам и не обязаны были цветки дарить. Хорошо хоть, не двинули из всех калибров...

Могли ведь, а? Но что это и где это, я гадать решительно не берусь...

Что бывает туманным утром

Я тогда служил на торпедном катере. В сорок четвертом. Хорошая была посудина по тогдашним временам - "гэ-пятый"...

Мы однажды ночью ставили мины в шхерах.

Знаете, что такое шхеры? Настоящий лабиринт: прибрежные островки, заливчики, невероятно сложные фарватеры. Нужно быть настоящим асом, чтобы там работать. Ну, командир у нас был как раз такой...

Получилось, как в том анекдоте: "хорошо, да не очень", "плохо, да не совсем". Нас зацепили с берега немецкие пушкари, и чувствительно, катер потерял ход. Но, с другой стороны, мы сумели юркнуть в узость, оторваться, скрыться с глаз, прежде чем встали окончательно. Оказались в этаком узеньком проливчике меж двумя скальными стенами, приткнулись к одной. Замаскировали катер - мешковиной, брезентом, веток нарезали на берегу, камыша, травы... Получилось нечто вроде стога - но, главное, место, судя по всему, было малохоженое. Были шансы отсидеться, попробовать починиться. Если удастся, на следующую ночь уйти.

Чинились в бешеном темпе, сами понимаете.

Все были при деле. Но часового, понятное дело, выставили сразу - как в таких условиях без часового?

До сих пор не знаю, повезло мне, или нет.

С одной стороны, гораздо лучше бдительно торчать с автоматом на палубе, чем возиться впотьмах с двигателем в обстановке общей нервозности и матов-перематов. С другой - такое уж было мое везение, что эта гнида подвернулась именно мне...

Короче, я торчал на палубе. Палуба на торпедном катере чисто символическая, одно название, пятачок, но все же это именно палуба, у шлюпки и такой нет... - Уже шло к рассвету. Честно вам признаюсь, что я тогда курил. "Тогда" - в смысле стоя в карауле. Я, конечно, не юнга-первогодок, прекрасно знал, что часовому курить запрещается категорически, но, во-первых, часовым я был не вполне уставным - меня на пост ставили без караульного начальника, без разводящего. Я был импровизированный часовой, интеллигентно формулируя.

А это чуточку другое, по-моему... Коли не совсем по уставу...

А во-вторых, обстановка крайне благоприятствовала. Не было ни малейшего риска себя демаскировать огоньком папиросы или дымком.

Утро выдалось пасмурное, туман не то чтобы стоял - его волокло над водой, этакими полосами, огромными клочьями. Белесыми, как разведенное молоко. В таком тумане невозможно было в двух шагах разглядеть ни огонька, ни дымка. И потом, я папироску прятал в горсти - не окончательный дурак...

И самое, пожалуй, главное, что мне придавало нахальства нарушать устав - я ж не на открытой палубе стоял, я был внутри этого самого шалаша, стога, что мы соорудили. Оставалась щель шириной этак в две ладони, вроде амбразуры...

Если подумать, может, этот стог меня и спас.

Жуть подумать, чтобы могло быть, окажись я на палубе в открытую...

Все это произошло совершенно неожиданно.

Проливчик был шириной метров сорок - и вдруг, без малейшего всплеска, на поверхность поднялось что-то такое, что его перегородило почти что поперек. Если оно было меньше ширины проливчика, то ненамного...

Я отчетливо видел в разрывах тумана...

Сначала подумалось, что это подводная лодка всплыла и сейчас устроит нам амбец. Торпеду, конечно, в такой узости не выпустит, ее саму разворотит - но у них ведь и пулеметы с пушками имеются, и экипаж вдесятеро поболее нашего...

Длинное всплыло, темное.

И тут я увидел, что никакая это не подводная лодка. Живое оно было, вот ведь что. То ли огромная змеюка, то ли ящерица невероятной длины.

Лап я так и не видел, у него из воды торчала только верхняя часть туловища - а вот голову оно чуть приподняло из воды, и была эта банка размером чуть ли не с наш катер.

Как оно выглядело? Нет, никакой чешуи не помню. Больше всего шкура походила на кору. На толстую кору векового дерева - твердую, где бугры, где впадины, где ямки. Темновато-бурое. В точности как кора. И голова тоже покрыта этой "корой". Торчали какие-то толстые кривульки вроде рожек - но было их, по-моему, не менее полудюжины. Этак.., венчиком. Справа налево, поперек башки.

Нет, пасти оно не разевало - и слава богу.