не деловым образом. -- Мы хотели сначала выяснить ваше общее, принципиальное
отношение к вопросу.
Дмитрий Анатольевич. -- Знаете, Илья Ильич Мечников, наш знаменитый биолог,
создатель теории фагоцитоза. -- Морозов, к его облегчению, не попросил
пояснений к слову "также", и одобрительно кивнул головой.
жизнь? Может, и врет-с, да и незачем человеку очень долго жить, -- пошутил
он. -- Что-ж, идея института интересная. Но без записки и сметы, вы сами
понимаете, и говорить невозможно. Дело не в сумме, поднять я и один
мог-бы-с. Клинический городок Морозовы подняли. А знать всЈ надо в
совершенной точности-с. -- Ласточкину он не сказал о шестидесяти тысячах
своего дохода: в разговоре с 85 московским деловым человеком это было бы
слишком глупо. -- Представьте записку, прочту-с. И, разумеется, передам
ученым людям на рассмотрение. Скорого ответа не ждите-с: эксперты спешить не
любят.
лично заинтересован в создании биологического института. Бывали всЈ-таки и
просители совершенно бескорыстные. Стал еще любезнее и, прекратив деловой
разговор, -- лишних слов не любил, -- спросил о музыкальных вечерах, иногда
устраивавшихся в доме Ласточкиных:
Савва Тимофеевич? -- предложил Дмитрий Анатольевич. Посещение Морозова
считалось в Москве большой честью и поэтому Ласточкин пригласил его
сдержанно: "Еще подумал бы, что зазываю".
сразу же лезть с двумя просьбами". Вдобавок, ему теперь показалось особенно
глупым просить богача о деньгах на социальную революцию. Он взглянул на часы
и простился. Был доволен первыми результатами своего ходатайства, не очень
ему приятного. "Больше ничего Аркаша для начала и ожидать не мог бы, тем
более, что записки не составил, сметы не прислал, а с Мечниковым верно еще и
не поговорил!"
счастье", -- говорила Ребекка Вест. "Счастья у него было действительно
немного. Как у меня", -- думал Савва Тимофеевич. Ни его жена, ни его
любовницы нисколько на Ребекку не походили, и никакой затравленной Беаты в
его жизни не было. "Да и сам я всЈ-таки какой же Росмер! ВсЈ-таки пьеса
замечательная. По дрянному переводу и судить нельзя. Так и ГЈте, и Шекспиром
лживо восхищаются люди, не читавшие их в подлиннике. Если б я был немцем и
86 прочел "Евгения Онегина" по немецки, то сказал бы, "очень средняя поэма".
А о Лермонтове тем более сказал бы. Какие это биографы врали, будто
Лермонтов "искал смерти". И о других поэтах говорят то же самое. Коли б в
самом деле искали, то очень скоро нашли бы, дело нехитрое". В последний год
он читал главным образом те литературные произведения, в которых были
самоубийства. И ему попрежнему было не вполне ясно, почему Росмер покончил с
собой. "Может, просто по литературным соображениям автора-с", -- подумал он,
по инерции пользуясь "слово-ериком" и в мыслях. -- "Вот и Лев Николаевич по
литературным соображениям в "Записках Маркера" придумал самоубийство для
Нехлюдова, а через много лет, когда понадобилось, его воскресил"... Толстого
Савва Тимофеевич и мысленно называл по имени-отчеству. Горького в последнее
время в разговорах со знакомыми сухо называл "Максимом" или "Алексеем", а то
даже и "господином Горьким".
Часть вторая
Такие времена называются в истории "периодами процветания". Разумеется,
процветало не всЈ европейское население. Но и обездоленным людям в ту пору
жилось лучше, чем когда бы то ни было прежде. Отношения же между главными
государствами были либо превосходные, либо хорошие, либо -- в худшем случае
-- корректные. Монархи обменивались визитами и во дворцах или на яхтах
произносили дружеские, радостные, бодрые тосты. Министры очень вежливо
отзывались в парламентских речах о политике других стран и даже в тех
случаях, когда бывали ею не очень довольны, давали это понять лишь намеками
и чрезвычайно осторожно: одно невежливое слово неизбежно вызвало бы очень
серьезные неприятности.
государственные люди уже 87 начинали скучать. Разумных причин для войны не
было, как их впрочем не было в истории почти никогда. Основной причиной
возможного столкновения считалось в ученых книгах и в передовых статьях
экономическое соперничество между Англией и Германией; в связи с ним газеты
говорили, что Англия не может допустить увеличения германской экономической
мощи и военного флота. За океаном быстро рос не такой соперник для обеих
стран: скоро Соединенные Штаты своей промышленностью, богатством,
могуществом далеко превзошли Англию и Германию вместе взятые. Однако о войне
Европы с Америкой и позднее никто не говорил, кроме совершенных дураков.
Такая война, просто по непривычке, не возникала в сознании политических
деятелей, ученых экономистов и даже самых воинственных газетчиков. Вдобавок,
американские правители редко встречались и почти не соперничали с
европейскими. И главное, они неизмеримо меньше интересовались тем, что по
существу и определяло политику правителей Европы: злосчастной идеей
престижа, наделавшей столько бед человечеству.
какую-либо общую идею, или сколько нибудь прочный интерес, во внешней
политике главных европейских держав того времени. В 1901 году Чемберлен
предложил Германии заключить англо-германский военно-политический союз. Это
предложение показалось немецкому министерству иностранных дел столь важным и
заманчивым, что к Вильгельму, находившемуся тогда в Гомбурге, был специально
послан с запросом граф Меттерних. Идея императору понравилась. Он искренне
любил свою бабку, королеву Викторию. Ее преемника Эдуарда VII, правда,
недолюбливал, но его брата, герцога Коннаутского, любимого сына Виктории и
хранителя ее традиций, считал в числе своих ближайших друзей. Император -- и
не он один среди монархов -- признавал европейскую политику отчасти как бы
семейным делом. ВсЈ же он задал вопрос: "Союз против кого?" Из Лондона
пришел немедленно ответ: "Против России, так как она хочет овладеть Индией и
Константинополем". Это объяснение, 88 тоже больше по семейным
обстоятельствам, понравилось императору меньше. Он велел ответить, что его
связывает тесное родство с домом Романовых, личная дружба с царем и вековое
братство по оружию с Россией. Таким образом из английского предложения
ничего не вышло. Император в обществе своего друга Эйленбурга посетил в
Мюнхене инкогнито известную гадалку и спросил ее, может ли он положиться на
одного своего русского друга (разумел Николая II). Гадалка ответила, что
вполне может. Это успокоило Вильгельма.
мире. Незнакомые с ним люди часто писали об его необыкновенном уме,
талантах, образовании. Правда, фельдмаршал Вальдерзее говорил, что император
почти ничего не читает и вообще почти не работает, а любит только охоту,
церемонии и болтовню. Особенную рекламу ему делали его приближенные,
страстно подкапывавшиеся друг под друга в борьбе за его милость. "Все они
кусаются, дерутся, ненавидят и обманывают один другого. У меня всЈ больше
укрепляется чувство, что я живу в доме умалишенных", -- писал один из них.
не знаем. Но ориентация германской внешней политики внезапно изменилась.
Теперь канцлер Бюлов при личном свидании запросил короля Эдуарда, не
согласилась ли бы Великобритания заключить с Германией военный союз. При
английском дворе раболепства, грызни, гадалок, "дома умалишенных" не было, и
политику делали преимущественно министры. Однако, обиделось ли британское
правительство за первый отказ или по другой, непонятной простому разуму,
причине, на этот раз ответило отказом оно.
изменилась. Король ответил, что отношения между Англией и Германией
превосходны, в мире всЈ совершенно спокойно, и что он в военном союзе
никакой надобности не видит.
секретные соглашения строились главным образом на взаимном обмане, при чем
каждое правительство обманывало и своих союзников. В 1907-ом году новый
русский министр иностранных дел Извольский посетил Вену. Его осыпали знаками
внимания, он был принят Францем-Иосифом, получил большой крест ордена св.
Стефана и установил дружеские отношения с Эренталем. Извольский хотел
добиться для русского черноморского флота прохода через проливы. После
Крымской войны проливы были закрыты для военных судов всех стран. В течение
полувека, особенно после Берлинского конгресса, в Петербурге были в общем
довольны этим соглашением, защищавшим всЈ русское черноморское побережье от
возможного, в случае войны с Англией, нападения британского флота. Один из
русских государственных людей говорил в 1897 году: "Нам нужен швейцар в
турецкой ливрее, Дарданеллы ни в каком случае не должны быть открыты: Черное
море -- русское mare clausum". Затем то, что считалось выгодным
преимуществом, было признано непереносимым злом.
Японией; о своем еще не создавшемся личном престиже он, разумеется, не
говорил. Этот остроумный, раздражительный человек считал себя много выше
других министров иностранных дел, -- позднее своего французского собрата
называл "человеком универсальной некомпетентности", что, конечно, тому
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Якубенко Николай
Жюль Верн
Володихин Дмитрий