Чтение 22–й страницы книги ~Самоубийство~

По тому, как он заказывал обед и как ел, Люда видела, что еда занимает
немалое место в его жизни. "И без рисовки человек", -- думала она. Ей
понравилось, что после красного вина, он заказал только полбутылки
шампанского, очевидно не боясь потерять уважение лакея. "Джамбул тоже не
рисуется, но он полбутылки не заказал бы".

-- Я ведь пить не буду, а вы целой бутылки не выпьете, -- пояснил
Тонышев.

-- Без вас и я не буду пить, -- сказала Люда. Ей очень хотелось
шампанского.

-- Тогда выпью бокал и я.

Разговор он вел очень приятно, слушал внимательно, говорил о себе в
меру. Ее спрашивал только о том, о чем можно было спрашивать при первом
знакомстве: любит ли она импрессионистов, что думает о Дебюсси, предпочитает
ли Малый театр Александрийскому?

-- О Художественном я вас не спрашиваю. На нем у нас коллективное
умопомешательство. Театр хороший, и артисты есть талантливые, но нет
гениальных артистов, как Давыдов. Он величайший актер из тех, кого я видел,
а я видел, кажется, почти всех. Да и актрис таких, как Ермолова или
Садовская, у них нет. Книппер или Андреева, если говорить правду, артистки
средние. И ничего не было уж такого умопомрачительного в постановке "Федора
Иоанновича". Не говорю о Станиславском, он большой талант. Но
Немирович-Данченко мало понимает в искусстве: достаточно прочесть его
собственные пьесы, это просто макулатура, и вдобавок макулатура à clef:
выводил своих знакомых!

-- Ось лихо! 111

-- Вы не украинка ли? По вашему говору не похоже.

-- Нет, я коренная великоросска. Но я обожаю украинцев! И еще
кавказцев, особенно осетин, ингушей. Малорусского языка я и не знаю, но
ужасно люблю вставлять украинские слова, обычно ни к селу, ни к городу, как
только что. И ругаться чудно умею. Вы не верите? "Щоб тебя пекло, да
морило!.." "Щоб тебя, окаянного, земля не приняла!.." "Щоб ты на страшный
суд не встал!.."

-- Да это всЈ великорусские слова плюс "щоб". Так и я умею, -- сказал
Тонышев. Обоим было весело.

-- А вы говорите "сиверко". Разве вы вологодский? Или где это у нас так
говорят?

-- Нет, это моя мать была родом из северо-восточной России, и у нас в
семье осталось это слово. А я родился в Петербурге.

-- Я тоже.

-- Но возвращаюсь к театру. Я когда-то видел в Киеве малороссийскую
труппу. Они тоже ставили макулатуру, такую же, как та, что преобладала и в
наших столичных театрах. Но как ставили и как играли! Заньковецкая могла
дать нашей Комиссаржевской "десять очков", как говорится в Чеховской
"Сирене".

Люда горячо вступилась за Комиссаржевскую:

-- Я ее обожаю! -- сказала Люда. Она по особенному произносила это
слово: "Аб-ба-жаю!". -- Комиссаржевская наша, она понимает чаянья нашего
времени. Божественная артистка!

-- Едва ли "божественная". Конечно, и она очень талантлива, хотя тоже
мало смыслит в литературе.

-- Уж очень вы строгий судья, Алексей Алексеевич! Да вы сами не пишете
ли?

-- Только докладные записки. Правда, веду дневник.

-- Вот как! О чем же?

-- Не о мировых проблемах. Просто о том, что вижу и слышу. И,
разумеется, только для себя.

-- Так говорят все авторы дневников, а потом печатают. Но вы любите
литературу?

-- Чрезвычайно. Имею библиотеку тысячи в две 112 томов. Я немалую часть
своего дохода трачу на книги и на переплеты. У меня слабость к переплетам,
есть даже работы самого Мишеля.

-- Но ведь как дипломат вы часто переезжаете. Неужели всЈ с собой
перевозите?

Он вздохнул.

-- Вы попали в больное место. Да, перевожу и книги, и обстановку. Я
думал, что в Париже пробуду долго, и устроился прочно. Нашел квартиру с
собственным садиком в Пасси, где еще мало кто живет. На отделку потратил все
свои сбережения, даже влез в долги магазинам. Теперь, конечно, всЈ уже
выплатил. Так вот, переезжай в Вену!

-- Хорошая у вас квартира?

-- Не сочтите за хвастовство: чудесная! И картины есть. Поверите ли вы,
что я купил Сезанна за сто франков? А он по гению равен величайшим
художникам Возрождения. Отчего бы вам не взглянуть? Сделайте одолжение,
побывайте у меня.

"Однако!" -- подумала Люда. -- "Темп берет уж очень быстрый! Даром
стараешься!"

-- Как нибудь с удовольствием.

-- Отчего же "как-нибудь"? Поедем ко мне хоть сегодня, отсюда, --
предложил он и сам опять смутился. "Прямо Мопассановский вивер с
гарсоньерками!" -- подумала она. Другому ответила бы: "Отстань, нет мелких".
-- Вот и отдадите мне визит, -- пошутил Тонышев. -- Или вы по вечерам не
выходите?

"Это значит: "Или вы замужем?" -- перевела она его вопрос. Ей не
хотелось говорить ему о Рейхеле, особенно об их гражданском браке; в своем
кругу она об этом сообщала новым людям с первых слов, но там на это никто не
обращал внимания.

-- Отчего не выхожу? В самом деле можно было бы куда-нибудь еще поехать
после обеда. Разве в театр?

-- В театр уже поздно.

-- Значит, вы меня сегодня "вывозите"? Если так, то знаете что? Мне
давно хочется взглянуть на ночной Париж. Вы его видели?

-- Разумеется, видел. Но Монмартр с его кабачками 113 уж очень банален.
Хотите побывать на "Bal d'Octobre?"

-- Какой "Bal d'Octobre"?

-- Это одна из самых популярных трущоб Парижа. Я всюду бывал: и у
Fradin и в "Ange Gabriel", и в "Le Chien qui fume". "Bal d'Octobre" самая
жуткая. Не пугайтесь, никаких убийств там не бывает, есть много апашей, но
сидят и полицейские. Туда ездят наши великие князья. Недаром в Париже всЈ
такое теперь называется "la tournée des Grands Ducs". Только туда в
одиннадцатом часу ехать еще рановато. И уж на минуту мне всЈ равно пришлось
бы заехать домой. Переодеваться ни вам, ни мне не нужно, а вот мой цилиндр
там был бы принят недружелюбно.

-- Ваш цилиндр не только в трущобах, но и на мою консьержку, верно,
произвел сильное впечатление, -- сказала Люда. -- "Где наша не пропадала!
Вернусь к часу. Аркадий беспокоиться не будет, привык".

-- Я и сам не люблю этот странный головной убор. Ничего не поделаешь,
все носят.

-- Не в моем ученом квартале, -- сказала она. Говорила бессознательно в
единственном числе: "Мой квартал, моя консьержка". "Так она ученая? Надеюсь,
хоть не медичка?" -- подумал он. -- Но вы были верно еще элегантней в
мундире. Вы имеете придворное звание? -- спросила Люда. "Точно я ему всЈ
учиняю допрос! Тогда необходимо сказать хоть что-либо и о себе". Ей не
хотелось говорить и о том, что она социалистка.

-- Никакого придворного звания не имею... Вы верно меня считаете
человеком из романа какого-нибудь Болеслава Марковича? -- спросил он,
засмеявшись. -- Это неверно. Уж если говорить на политическом жаргоне, то я
просто либерал, разве с легким уклоном в сторону... Как сказать? Не
славянофильства, а в сторону нашего покровительства балканским странам с
целью объединения славян. Видите, я жаргон знаю. И, само собой, я сторонник
введения в России конституции. Мы к этому и идем со времени убийства Плеве.
114

-- Значит, вы сочувствовали его убийству? -- насмешливо спросила Люда.

-- Я не могу сочувствовать убийствам, как не могу сочувствовать и
казням. Но если говорить совершенно искренне, то мое первое чувство, когда я
узнал о смерти Плеве, была радость.

-- Довольно неожиданно для царского дипломата.

-- Мне самому было совестно, да что-ж делать, это было именно так. Вы
говорите: "царский дипломат". Да, я царский дипломат и монархист. Вы еще
больше удивитесь, если я скажу, что убийству Плеве рады были многие "царские
дипломаты". Он, помимо прочего, был одним из главных виновников этой
бессмысленной и несчастной войны с Японией. Дипломат по самой своей природе
не должен стоять за войну... Не должен, хотя часто стоит. По моему, наша
единственная задача, даже наше ремесло, в том, чтобы предотвращать войны.
Офицеры другое дело, хотят и из них немногие сознаются, что в глубине души
хотят воевать.. А вы очень левая? -- весело спросил он.

-- Очень. Но я не хочу говорить о политике.

-- Признаться, и я не хочу. Понимаю, что мы во взглядах не сходимся. Не
всЈ ли равно, каких вы взглядов, если...

-- Если что? -- спросила Люда. "Вот теперь для него прекрасный случай
сказать какую-нибудь галантерейность о моем уме или о моем очаровании", --
подумала она.

-- Если можно говорить о чем угодно другом, о том, что людей не
разъединяет, -- докончил он. Люда смотрела на него чуть разочарованно. Ее
несколько разочаровали и его либеральные взгляды. Почему-то с самого начала
она его представила себе "холодным аристократом"; между тем он на "холодного
аристократа" не походил, и ей было досадно расстаться со своим
представлением. "Уж не просто ли бесцветная личность? Впрочем, симпатичный.
В старости верно будет носить великолепную окладистую бороду à la... Не знаю
à la кто"... И это его испортит. Он недурен собой".

-- Шампанское очень хорошее. Вы обещали 115 выпить бокал, -- сказала