Чтение 40–й страницы книги ~Самоубийство~

-- На редакционном заседании нашей газеты... Там встретила Джамбула...

-- Какого Джамбула?

-- Это тот революционер, с которым я тебя как-то познакомила на
Лионском вокзале.

-- Редакционное заседание кончилось в два часа ночи?

-- Нет, оно кончилось раньше. Потом я с Джамбулом ужинала в ресторане.

-- Вдвоем?

-- Да, вдвоем.

-- Если он посмеет опять тебя звать, то я вышвырну его вон! -- закричал
Рейхель. Ей стало смешно, что он "вышвырнет" Джамбула.

-- Поговорим спокойно, -- сказала она, стараясь осторожно отделаться от
Пусси. -- Я давно хотела тебе сказать и то же самое верно ты хотел сказать
мне. Нам обоим с некоторых пор ясно, что мы больше жить вместе не можем. Я
предлагаю тебе сделать вывод. Пожили и будет. Расстанемся друзьями. Для чего
тебе жить с дурой?.. А может быть, ты и прав, -- искренно сказала Люда, --
я, если и не дура, то сумасшедшая!

Он хотел ответить грубостью, но не ответил. "Ведь в самом деле она
предлагает то, чего я хотел, о чем только что думал".

Ничего больше не сказал и потушил лампу. "Вот всЈ и кончилось очень
просто. Завтра же куда-нибудь перееду. К нему и перееду", -- думала она с
восторгом.

Вернувшись домой, Джамбул расстегнул воротник и сел в кресло. На столе
стояла бутылка коньяку. Он выпил большой глоток прямо из горлышка.

"Она прелестна, но попал я в переделку! И так скоропалительно. Еще
сегодня утром думал о ней как о прошлогоднем снеге"...

"Переделок", и обычно "скоропалительных", у него в жизни бывало много,
и он драматически к ним не относился. "Верно, она поехала бы со мной и на
Кавказ. 201 Никогда я не введу ее в такие опасные дела. И что у нее с
Кавказом общего? Об этом и речи быть не может!

Он бросил на столик рубль, загадав, выйдет ли всЈ хорошо с Людой.
Вышло, что всЈ будет отлично. Счел остававшиеся у него деньги. Было всего
пятьдесят семь рублей. "Не беда, пошлю отцу телеграмму. Будет старик
ворчать, пусть ворчит", -- думал он.

III

В начале декабря в Москве началось восстание.

Московская интеллигенция растерялась. Происходили если не бои, то
что-то на бои очень похожее. На окраинах города трещали пулеметы, везде
стреляли из револьверов. Улицы стали пустеть. По ним ходили, крадучись,
странного вида люди, в большинстве в кожаных куртках, надолго ставших
революционным мундиром. Лавки открывались на час или на два в день и ничего
на дом не доставляли. Выходить из дому было опасно и всЈ-таки выходить
приходилось. Затем и в лавках товары почти исчезли: всЈ было расхватано,
подвозили из деревень очень мало. Несмотря на кровавые события, отсутствие
еды было главным предметом телефонных разговоров, -- телефон действовал.
Передавались страшные слухи. Говорили, что из Петербурга на Москву двинута
гвардия и что восстание очень скоро будет потоплено в крови.

Большинство москвичей в душе не знало, кому желать победы.
Сочувствовать правительству люди за долгие десятилетия отвыкли, да хвалить
его было не за что: из окон многие видели, как на улицах убивают людей и
избивают их нагайками до полусмерти. Но и сочувствовать революционерам почти
никто из интеллигенции не мог: все считали восстание бессмысленным, плохо
понимали, кто собственно и по чьему решению его устроил, к чему оно должно
привести и что делали бы революционеры, если б и справились с московскими
властями.

Ласточкин был совершенно угнетен. От его веры в графа Витте ничего не
осталось. Прежде можно было думать, что главе правительства, по принятому
выражению, "вставляют палки в колеса". Теперь ясно было, 202 что всЈ
делается по его приказу, хотя руководит подавлением восстания адмирал
Дубасов. "Но что-же всЈ-таки должен был делать Витте?" -- с тягостным
недоумением спрашивал себя Дмитрий Анатольевич.

Не могло быть и речи о том, чтобы на улицу выходила Татьяна Михайловна.
Он сказал ей это так решительно, что она не спорила. В самом деле из
знакомых дам ни одна на улицах не показывалась.

-- Митя, но тогда и ты не выходи! Умоляю тебя!

-- Посылать Федора мы имеем моральное право только в том случае, если
буду выходить и я, -- ответил Ласточкин.

В их районе, довольно далеком от центра, беспорядки были особенно
сильны. Федор не очень желал выходить, но пример барина и очевидная
необходимость на него подействовали. Они отправлялись утром вдвоем и
покупали всЈ, что можно было достать, преимущественно консервы, сухое
печенье, и тотчас возвращались домой уже на весь остаток дня. Однажды издали
видели, как неслись по улице казаки с поднятыми нагайками. В них откуда-то
стреляли из револьверов. Дмитрий Анатольевич вернулся сам не свой. "Это
неслыханно!.. Этому имени нет!" -- говорил он растерянно жене, которая тоже
повторяла: "Неслыханно!" и думала, как устроить, чтобы Митя больше не
выходил.

Скоро загремела и артиллерийская пальба, которой Москва не слышала с
1812-го года. Началась паника. Затем пальба затихла, перестали трещать и
пулеметы. Стало известно, что Пресню, главный очаг восстания, разгромил
пришедший из Петербурга Семеновский полк. А еще немного позднее телефоны
разнесли весть, что восстание подавлено, что революционеры частью
истреблены, а в большинстве скрылись.

Нормальная жизнь восстановилась с удивительной быстротой и на окраинах.
В лавках появилась еда, точно подвозившие мужики отлично разбирались в
событиях. На улицы выехали извозчики, даже лихачи. Москвичи не только стали
выходить из дому, но проводили на людях чуть ли не весь день, -- так всем
хотелось обменяться впечатленьями. 203

К Ласточкиным первый, в необычное время, еще утром, приехал профессор
Травников. Татьяна Михайловна обрадовалась ему чрезвычайно. Хотела всЈ
узнать и надеялась, что Митя хоть немного развлечется. Гостя усадили в
столовой и зажгли электрический кофейник. Федор с радостным видом принес
первые, еще горячие булочки и свежее масло.

-- Господи! С неделю этого не видел! Ну, дела! -- сказал профессор. Он
поправел, хотя и не совсем уверенно.

-- И мы до нынешнего утра не видели. Кушайте на здоровье, и, умоляем
вас, рассказывайте поскорее всЈ, что знаете!

-- Убиты тысячи людей!.. Может быть, цифру и преувеличивают, но жертв
великое множество. Вот что сделали эти господа! Я собственными глазами
видел, как...

Вопреки своему обычаю, Татьяна Михайловна его перебила:

-- Какие господа? Ради Бога, объясните, кто они и чего они хотели?

-- По имени, барынька, я их знать не могу. А чего они хотели, это я у
вас хочу спросить. Говорят, какие-то большевики и еще эсэры. Один чорт их
разберет!

-- Но на что же они надеялись! На правительство Троцкого или Носаря?

-- Господа вожди были, к счастью, вместе со всем Советом Рабочих
Депутатов, арестованы чуть не накануне восстания. Кстати, этот Бронштейн,
именующий себя Троцким, и они все дали себя арестовать как бараны, -- сказал
Травников и спохватился, вспомнив, что Татьяна Михайловна еврейского
происхождения.

-- Догадался, наконец, ваш граф Витте!

-- Он не "мой", -- мрачно ответил Ласточкин.

-- Кто же руководит этими большевиками?

-- Я слышал, какой-то Ленин. Он у них самый главный. Троцкий, тот,
кажется, меньшевик. Большевики хотят, барынька, сцапать у нас всЈ, а
меньшевики, спасибо им, только половину... А как же, Дмитрий 204
Анатольевич, Витте не ваш? Вы его всегда зело одобряли.

-- Теперь никак не могу. Действия наших властей были совершенно
возмутительны!

-- С этим я не спорю, но, во-первых, одно дело власти, а другое Витте.
А во-вторых, что же властям было делать, когда в городе начался кровавый
бунт?

-- Во всяком случае не то, что они делали.

-- Тьер и французские республиканцы подавили восстание коммунаров никак
не с меньшей жестокостью. В 1871-ом году было убито и казнено, помнится,
около тридцати тысяч человек.

-- Очень французские богачи испугались тогда за свои капиталы! --
сердито сказал Дмитрий Анатольевич.

-- Да, именно, -- подтвердила Татьяна Михайловна.

-- Я нисколько их не защищаю, но ведь и вы, барынька, не так
порадовались бы, если б у вас всЈ это отобрали, -- сказал профессор,
показывая взглядом на обстановку комнаты.

-- Не порадовалась бы, но казней не требовала бы!

-- Да я и не требую. Однако, и грабежей никак не одобряю. Помните, как
сказано в "Дигестах": "Nemo ex suo delicto meliorem suam conditionem facere
potest".

-- Я не помню, как сказано в "Дигестах", и даже не знаю, что это такое.

Профессор добродушно засмеялся.

-- Не сердитесь, барынька. И Дубасова уж я никак не защищаю.
Действительно, расправа была жестокая. Представьте, я видел своими глазами,
как....

Почта опять стала работать правильно. В первый же день Ласточкины
послали двоюродному брату успокоительную телеграмму: "Оба невредимы как и
все друзья знакомые домашние точка ждем письма обнимаем таня митя". Ответ
пришел: "рад обнимаю аркадий".

-- Странная редакция. Почему в единственном числе? Аркаша мог бы
подписать и Люду, -- сказала с недоумением Татьяна Михайловна. 205