издательства Плон, специализировавшегося на таких трудах и вдобавок самого
старого в мире. В свое время из Вены снесся с этим издательством, и оно "в
принципе" согласилось выпустить его книгу. Он упомянул, что гонорар его мало
интересует, но спросил и об условиях, чтобы его не считали дилетантом.
Писать по-русски не имело смысла: слишком мало читателей оказалось бы для
такого труда в России, едва ли даже нашелся бы русский издатель.
государственном деятеле. По-прежнему он почитал Кауница и собирался
противопоставить его нынешним бетманам и берхтольдам, но, написав чуть не
половину книги, с неудовольствием увидел, что, собственно, определенной
русской политики у 381 знаменитого канцлера не было -- или она так же часто
менялась, как у Вильгельма II. Кроме того он чувствовал, что теперь эта
книга, если б ее и можно было кончить, оказалась бы мало интересной даже тем
пяти или шести тысячам людей, которые вообще читали такие труды: настоящее
бросало тень на прошлое. Перед отъездом на этапный пункт Алексей Алексеевич
положил свою рукопись в "сэйф": в местечке она могла и погибнуть.
которого от времени его увлечения мастерской, оставались пишущие машинки
всех существующих в мире систем, подарил ему Гаммонд:
она совершенно не нужна, видишь, сколько их здесь, -- сказал со вздохом
Дмитрий Анатольевич. -- Я не понимаю, как культурный человек может жить без
машинки! Ты знаешь, Льву Толстому в последние годы его жизни переписывали на
машинке всЈ, что он писал. По своим взглядам он должен был бы "отрицать"
машинку, говорить, что она не нужна мужику, и так далее. Но как писатель, он
не мог ведь не понимать, что это для него огромное облегчение, что всЈ
становится ему самому яснее, когда он читает свою работу в переписанном
чистеньком виде, с полями для новых изменений.
шедевры? -- смеясь, сказал Алексей Алексеевич.
обзавестись машинкой еще в Париже или в Вене: тогда можно было бы при
составлении секретных бумаг обходиться без посольских переписчиц. Теперь он
попробовал было писать на Гаммонде письма к жене: писал ей каждый день, а
раза два в неделю вкладывал страницу и для Ласточкиных. Однако, от Нины
тотчас пришел протест: она желала, чтобы он по-прежнему писал ей пером. Зато
всЈ другое Алексей 382 Алексеевич писал на машинке с копией; было приятно
через несколько месяцев перечитывать свои письма, особенно когда они
касались политических дел.
министерства иностранных дел. В местечке переписчиков не было, во всяком
случае не было вполне надежных. Записку, написанную пером, министру было бы
не очень легко прочесть. Тонышев написал страниц двадцать об одном
происходившем в Лондоне совещании, где между других дел обсуждалась будущая
участь славянских народов Австро-Венгрии. Газеты сообщили об этом совещании
кратко, докладов в министерство и его инструкций послам Алексей Алексеевич
не видел, кое-что знал из писем сослуживцев. Но состав участников был ему
известен, и он приблизительно догадывался, что могли думать Грей, Никольсон,
Делькассе, и пока еще бессильные, но много обещавшие эмигранты, как Масарик,
Бенеш и другие.
Несмотря на свою любовь к Вене и уважение к Францу-Иосифу, Алексей
Алексеевич в записке высказывался за расчленение "Лоскутной империи". На
западе этот взгляд особенно горячо защищали Масарик и Бенеш. Некоторые
другие склонялись к тому, что сохранение Габсбургской империи желательно,
так как иначе ее немецкие земли рано или поздно воссоединятся с Германией.
Бенеш в разговорах высмеивал это мнение и объяснял его полным невежеством
иностранцев. Тонышев был близок к этому взгляду, но вносил некоторое
компромисное предложение: из этих немецких земель должно быть образовано
австрийское королевство во главе с наследником, эрцгерцогом Карлом. Кончины
Франца-Иосифа давно ждали со дня на день, а молодой эрцгерцог, наверное,
удовлетворился бы сравнительно небольшим королевством. Можно было бы даже
оставить ему и Венгрию. Эти католические страны с католическим королем
составили бы оплот против Берлина. Все славянские земли, разумеется, должны
были отделиться. Австрийская Польша, как и германская и русская, должны
войти в единое королевство под 383 скипетром Романовых, хорватские земли
отойдут к Сербии, а Чехия станет самостоятельной республикой.
лежала душа, и ему не хотелось, чтобы совершенно сошла со сцены тысячелетняя
габсбургская династия. Кроме того, ему действовал на нервы Бенеш, которого
он в свое время встречал. Этот бывший школьный учитель, невзрачный, плохо
говоривший по-французски человек, раздражал его своей необычайной
самоуверенностью, честолюбием, ясно чувствовавшимся в нем желанием стать
президентом чешской республики, либо первым (старик Масарик мог ведь и
умереть), либо, в крайнем случае вторым.
этом у него в Москве выходили часто споры с Ласточкиным, который с
раздражением доказывал, что турецкие земли, где никаких русских нет, России
совершенно не нужны, что из-за Айи-Софии турки все лягут костьми, как
русские люди сражались бы до последней капли крови за Кремль, и что вообще
не нужны никакие аннексии, -- достаточно глупо было и завоевывать в
восемнадцатом веке Польшу.
план найдет поддержку во Франции: там тоже очень боятся возможного в будущем
присоединения Австрии к Германии. В Англии будет и оппозиция, но часть
министров на план согласится, как и "Таймс" с могущественными лордом
Нортклиффом, и Уикхэмом Стидом; и между тем поддержка "Таймс" имеет больше
значения, чем мнение нескольких министров.
теперь то, которому идеи Тонышева, особенно австрийское королевство и
ограничение числа республик, были приятны. Записка Алексея Алексеевича
показалась чрезвычайно интересной самому министру. Она имела неожиданное
последствие. Министерство "вытребовало" Тонышева, и он был назначен
посланником в одну из небольших нейтральных стран. Это государство само по
себе не имело значения и даже не стремилось к этому, считаясь со старым
положением: 384 "счастливые народы не имеют истории". Но оно признавалось
очень важным наблюдательным пунктом и к тому же (или именно поэтому), как и
еще две-три страны в Европе, кишело секретными агентами воюющих держав.
надоела жизнь и служба на этапном пункте, ему предложили первый в его жизни
пост посланника, редко выпадавший дипломатам его возраста. И, главное, он
знал, что будет на этом посту очень полезен России. Правда, новый отъезд
заграницу должен был огорчить его жену. "Зато теперь опять будем вместе", --
написал он ей.
его поздравляла, -- угадывала его настроение. Сердечно поздравляли и
Ласточкины. Татьяна Михайловна только высказывала опасение: опять этот
переезд морем, подводных лодок у немцев всЈ больше.
предусмотрительные люди уже платили, вместо десяти, пятнадцать рублей и
больше за фунт стерлингов. Дипломатам, уезжающим заграницу, предоставлялись
некоторые привилегии по вывозу денег или, во всяком случае, делались
поблажки. Тонышеву было неловко ими пользоваться. Ни о какой революции в
России он и не думал, хотя его сослуживцы уже почти открыто ругали
императрицу. Но жалованье дипломатам вообще полагалось не очень большое;
обычно они имели собственные средства. А теперь, при росте цен во всех
воюющих странах, на одно жалованье жить было бы совсем трудно.
Сам он фунтов не покупал и не верил, что они могут еще подняться в цене. ВсЈ
же склонялся к тому, что не мешает Тонышеву при этом случае легально
перевести часть состояния заграницу и лучше всего в Англию: уж фунты-то
никак понизиться в цене не могут! Алексей Алексеевич откровенно 385
поговорил в министерстве и перевел -- во франки, а не в фунты -- довольно
значительную часть своего состояния.
объявления войны. Но за него хлопотали влиятельные социалисты, которых он
прежде ругал крепкими словами. Вдобавок, власти, услышав об его взглядах,
естественно признали, что такого человека совершенно не нужно держать в
тюрьме во время войны с Россией. Он был недели через две освобожден, и ему с
готовностью предоставили возможность переехать в Швейцарию.
Разумеется, его ярость была, главным образом, направлена против социалистов
всех стран. Он называл громадное большинство из них подлецами, лицемерами,
лакеями, мерзавцами, архипошляками, изменниками, полуидиотами, сволочью.
Свою программу выработал в первые же дни. "Неверен лозунг "мира", --
лозунгом должно быть превращение национальной войны в гражданскую...
Наименьшим злом было бы теперь и тотчас поражение царизма в данной войне.
Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма", -- писал он. Проклиная Второй
Интернационал, призывал к созданию Третьего. Требовал отказа от самого слова
"социал-демократия". Надеялся, что солдаты повернут штыки против офицеров. В
Швейцарии выступал на эмигрантских собраниях и всходил на эстраду "бледный
как смерть".
Италии) был в восторге от того, что началась европейская война: наконец-то,
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Шекли Роберт
Юрьев Сергей
Марко Джон
Каргалов Вадим