достигло предела. Он то писал распоряжения, то ходил по комнате, то лежал на
диване, что-то про себя бормоча. Беспокойно прислушивался к шороху за
стеной, за входной дверью. Пил большими глотками чай, оставлявшийся для него
Фофановой.
посоветовал. Работа над планом Петербурга надоела: пользы от нее мало. Он
понимал, что восстание подготовлено плохо, хотя люди работали целый день.
Военно-революционный комитет, непосредственно руководивший подготовкой, сам
в точности не знал, да и не мог знать, какие вооруженные силы находятся в
его распоряжении, на кого, на что можно рассчитывать более или менее твердо.
Не было и плана, хотя бы такого, что бывает на войне у командующих войсками.
В решительный день нужно было импровизировать в зависимости от
обстоятельств. "Да, всЈ "более или менее". Но ведь так всегда бывает с
восстаниями", -- отвечал он себе, -- "никогда не было революций,
разыгрывающихся по нотам. Революция не маневры! И, конечно у них, (он
разумел Временное Правительство) не предусмотрено и не подготовлено ровно
ничего. Они даже еще не уверены, что мы готовим восстание!"
террориста было бы совсем 416 глупо! "Тогда, разумеется, всЈ пошло бы к
чорту. Даже и попыточки восстанья не было бы! Многие из наших спят и во сне
видят, как бы похоронить это дельце, даже некоторые из тех, что будто бы
идут за мной". В душе он, конечно относился с насмешкой почти ко всем своим
"сподвижникам", да и не мог относиться к ним иначе: все они, Рыков, Пятаков,
Луначарский, Калинин, Молотов, Сталин, Бухарин, Стеклов пошли за ним не
сразу; другие, во главе с Троцким, и большевиками стали со вчерашнего дня, а
прежде были какие-то "интернационалисты" или как-то так, чорт знает кто;
мелкая сошка, вроде Ярославского, еще совсем недавно сотрудничали с
меньшевиками и проповедывали что-то либеральное, реформистское, совершенную
ерунду. В лучшем случае, они просто ничего не поняли в революции; в худшем,
просто трусили и не желали рисковать жизнью. "Могут и опять уйти в кусты!
Троцкий, Сталин, правда, в кусты не уйдут, но их обоих в партии терпеть не
могут. Вдобавок, оба инородцы. В партии и это есть, особенно антисемитизм.
Социалистический строй -- да, но пусть во главе стоит русский человек! Если
меня укокошат, то уж все объявят, что восстание противоречит марксизму".
мысли, что нужно будет бежать за границу, если восстание провалится: и в
этом случае, даже в мыслях для него непереносимом, партии был нужен вождь --
для третьего восстания. "Делал же в эмиграции столько лет свое дело -- и
наполовину сделал, без меня и партии не было бы! Будут, конечно, издеваться,
как Плеханов издевался двенадцать лет тому назад, а из него тогда еще
песочек только начинал сыпаться. Да плевать мне, пусть издеваются".
правительство? Зная, что выбор не велик, предполагал не отказываться ни от
кого. "Конечно, возьму Зиновьева и Каменева, чорт с ними! Струсили, но после
победы расхрабрятся. Не сразу, а погодя дам им какие-нибудь "портфели". Это
слово всегда его забавляло; он знал, каким обаянием оно пользуется среди
людей: "Был всю жизнь адвокатишкой или маклером 417 -- и вдруг министр!"...
Пьянице Рыкову дам внутренние дела. Болвану Луначарскому народное
просвещенье, то-то будет нести ерунду и поощрять искусства, в которых он
смыслит не больше моего. Для Сталина создам министерство по делам
национальностей, он туповатый человечек, но в этом разбирается, если ему
несколько раз объяснить, что нужно делать. Троцкий? Этот пусть берет что
хочет. Умный человек и способный. Везде будет "блеск", а кое-где, может,
будет и толк. Всю жизнь он хотел быть первым, но не в деревне, а именно в
Риме. Ничего, пусть будет вторым в Риме. Он потому ко мне и примкнул, что
понял: "С одними интернационалистами кашки не сваришь, такой кашки! --
"Ничего не поделаешь, примкну к проклятому Ленину!" -- В ближайшие дни
"блеск" покажет большой, только за этот "блеск" его все будут ненавидеть еще
больше. Конечно, будет жестокая гражданская война, туда сунем Крыленко,
Овсеенко, Дыбенко, если пойдет. Они хоть не трусишки. У всех трех фамилии на
"ко", будут путать... ВсЈ равно и гражданской войной придется руководить
мне. Я в военных делах ничего не понимаю, но и другие не понимают,
как-нибудь научимся, глупее Полковниковых не будем... Если левые эс-эры
примажутся, дадим что-нибудь и им, хоть они уж все совершенные дубины.
"Портфель" и их зачарует, даже с некоторым риском виселицы: "От виселицы
успею во время ускользнуть, буду за границей "бывший министр". Да, люди
найдутся, ничем не хуже западных умниц".
другом кандидате в партии и мысль не могла возникнуть. Он предполагал
придать своей единоличной власти вид какого-то коллектива. После переворота
скромно отказывался от должности главы правительства. Так же поступал и
Робеспьер: в своих интимных бумагах, найденных после его казни, прямо
говорил, что нужна единоличная воля (разумеется, его собственная). Но когда
Сен-Жюст назвал его кандидатуру в диктаторы, отказывался еще более скромно:
зачем же непременно он? есть гораздо более достойные кандидаты. Но скучные
обязанности по представительству Ленин исполнять не желал. "Пусть
болванов-послов 418 принимает Калинин. Свердлов был бы лучше, он грамотнее.
Но опять еврей... Подумаем".
заводы рабочим и, главное, немедленный конец войны. "И как только эти
людишки не поняли, что против этой программы они устоять не могут!" -- думал
он, опять разумея Временное правительство. -- "Хорошо, что ничего не
понимают". -- "Война до победного конца". "Вопрос о земле разрешит
Учредительное Собрание", -- с наслаждением думал он. -- "Ну, ладно, а что,
если всЈ-таки убьют?" Жизнью особенно не дорожил: погибнуть теперь было
совершенно не то, что умереть с год тому назад: всЈ-таки сделана первая в
мировой истории попытка настоящей социалистической революции. Парижская
Коммуна в счет не идет. Великий опыт будет и в случае провала. История этого
не забудет. Печать будет поливать грязью. Впрочем Горький напишет
порицательно-снисходительно-сочувственную статейку: -- "Ошибался Ильич,
ошибался, но пОнимаете, был фанатик". -- Он благодушно представил себе
Горького, с его говорком на о. "Никакой социальной революции он не хочет и
не может хотеть: сам богатый буржуй. Проповедует, конечно, но так:
когда-нибудь да может быть. Квартирка же на Кронверкском хорошая вещь, это
тебе не будущее. Ничего не понимает, -- но, "пОнимаете, Ильич был бОль-шой
человек". Другие будут говорить "собаке собачья смерть", а он хоть этого не
скажет. Напишет, напишет статейку, Суханов как-нибудь поможет... В общем,
кроме Нади, никто особенно плакать не будет. "Инесса!" -- вдруг тоскливо
подумал он.
с дивана, на цыпочках пробрался в переднюю и прислушался. Звонок повторился
в другой, в третий раз. Затем раздался стук в дверь, но не тот, который был
условлен. "Так и есть, полицейские!"
звонивший: молодой человек услышал за дверью шорох.
голос.
Она не скоро придет?
опять позвонил с еще большим недоумением. Затем поспешно спустился по
лестнице. Внизу он встретил возвращавшуюся Фофанову.
двери, что-то сказал, но двери так и не отворил.
площадке, а то он удерет!
сидит, я его на минуту оставила, а он...
отворять никому, потому что... Молодой человек слушал с некоторым
удивлением.
не привел городового или как их там теперь зовут.
он. -- Очень спешу.
старичку".
пропасть, если б пришла полиция!" -- поднимаясь по лестнице, думала она с
радостным изумлением. Увидев ее, Ленин расхохотался. 420
этой случайности могла сорваться вся революция!
продолжая хохотать заразительным смехом. -- Нет случайностей, есть только
законы истории.
выехал на решающее конспиративное заседание. Оно могло бы оказаться одним из
бесчисленных в его жизни заседаний, не имевших никаких последствий; но
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Майер Стефани
Орлов Алекс
Лукин Евгений
Суворов Виктор