принести. Вернулась Татьяна Михайловна, быстро взглянула на них и поправила
мужу подушку.
еще.
утомительны, да и ни к чему.
Ласточкин слушал внимательно, но в самом деле скоро утомился.
лучше... вечного утешителя... Толстого.
Ну, пожалуйста...
слава Богу, не умираешь, и нет у тебя этих страшных болей...
было не то"... И я так думаю, и верно очень многие другие. "Да, "не то". Но
что же "то"? Этого Толстой не объяснил, и нечего ему было ответить... В
конце сказано: "Вместо смерти был свет... Какая радость!"... Нет света и нет
радости<.> Но ведь не мог же Толстой лгать... Он был полубог. Иван Ильич три
дня подряд кричал от боли ужасным непрекращающимся криком... И я буду так
кричать?.. Нет, не хочу. 495 Насколько разумнее покончить с собой!" -- думал
Ласточкин. -- "Только поскорее!"...
душе была с мужем согласна: действительно другого выхода нет. Понимала, что
долго так жить нельзя. "И нельзя, и незачем", -- шептал Дмитрий Анатольевич.
Вдобавок профессор Скоблин в разговоре с Татьяной Михайловной проговорился.
"Непосредственной опасности я не вижу. Я знаю людей, которые с такими
увечьями живут уже несколько лет", -- сказал он. И на доводы мужа Татьяна
Михайловна теперь с искаженным лицом только шептала:
люди... А если... если будем жить их милостыней... То деградируем, как все,
-- сказал Ласточкин и вспомнил о "теории самоубийства", которую приписывали
Морозову: самоубийство всегда для человека -- самый достойный способ ухода.
"Он так думал в то время, что же он сказал бы теперь, в моем положении?
Хорошо, что достал тогда яд. Без него было бы трудно: газ открыть --
взорвется весь дом. И заметят жильцы, закроют, будет леченье, грязь,
мука"...
скрывали друг от друга ужас и нестерпимую боль. Говорили спокойно. Дмитрий
Анатольевич говорил, что смерть от цианистого калия наступает мгновенно, без
мучений. Татьяна Михайловна отвечала, что не беда, если мученья продлятся
несколько минут: при естественной смерти бывает неизмеримо хуже. Деловито
обсуждали подробности. Написать ли Никите Федоровичу?
обязаны.
писать: "Дорогой друг, Никита Федорович. Нам тяжело причинять вам горе,
которое"... Но махнула рукой, и, несмотря на деловитость, вдруг заплакала.
Горе Никиты Федоровича было ничто по сравнению с мукой этого последнего дня
их жизни. Слезы полились и у Дмитрия Анатольевича. Она налила ему воды из
графина, налила и себе.
"спокойно". "Господи, зачем мы ждем? Сейчас, сейчас, сию минуту!"
спать жильцы. Они могли бы что-либо услышать, заглянуть, позвать врача,
полицию. Ласточкин знал, что цианистый калий легко разлагается: если хоть
немного разложился в мыльнице, то и смерть наступит не сразу.
Никиты Федоровича, -- говорила Татьяна Михайловна. -- И он поймет, почему мы
не написали. Не пишем ведь ни Люде, ни Нине, ни Аркаше... А вот властям надо
написать несколько слов. А то еще подумают, что нас отравили!
взволновался. -- Непременно!.. Я тебе... продиктую.
в мыльнице, на... ложечке... остатки яда... ВсЈ вымыть... Самым
тщательным... Убедительно просим... похоронить нас... непременно вместе...
Подчеркни "непременно".
подписать.
то подумают... ты меня убила, -- 497 сказал он и постарался улыбнуться;
вышла страшная гримаса.
Михайловна.
Даже номер очков... был общий. Так... Спасибо...
переплете, поднесла ему с пером. Он вывел. "Дм. Ласточкин"; по привычке
вывел даже росчерк, который делал столько лет на бумагах.
деле... я тебя убил, милая, дорогая моя, -- прошептал он. И слезы снова
покатились по его щекам.
выхода... Это я тебя убила... Тогда... Трамвай. -- Она теперь задыхалась
почти как муж. -- Митя, Митенька, выпьем сейчас.
размешай.
Расширенными глазами он следил за ней.
Так... Теперь... в последний раз...
назад... Прощай, дорогая... Нет, до свиданья... Есть вечная жизнь.
Митя.
головой: сосуды в очень плохом состоянии, сильный склероз. Советовали
поменьше работать и в особенности поменьше волноваться. Он смотрел на них с
усмешкой, но согласился уезжать иногда на отдых. Было выбрано имение Горки,
принадлежавшее до революции вдове Саввы Морозова.
очень роскошный: двухэтажное здание с шестью колоннами, в высоту обоих
этажей, с балюстрадой, с несимметричными пристройками слева и справа. Был
парк. Ленин велел устроить электрическое освещение. Выбрал себе комнату, --
вместе спальную и кабинет. В ней был хороший письменный стол, -- такой, о
каком он мечтал заграницей, с пятью ящиками, -- пожалуй, такого у него не
было и в Москве: в Кремле он поселился в самом скромном помещении. Другие
сановники тоже устроились там скромно, -- это было лучше: часто принимали
"представителей рабочих, крестьянских и общественных кругов", -- те всегда
назывались именно "представителями", -- так уж повелось с очень давних
времен. Зато многие сановники облюбовали себе для отдыха великолепные
княжеские подмосковные, -- туда "представители" не приглашались. Ленин же
исторических подмосковных не хотел. Горки были от Москвы всего в тридцати
пяти километрах, люди могли ездить к нему и туда, и он от них не скрывал:
да, утомлен, врачи велят отдыхать, как прежде буржуи, ничего не поделаешь.
499
меньшим вниманием, чем прежде, без прежнего страстного интереса, -- сам
Посняков Андрей
Корнев Павел
Белогорский Евгений
Майер Стефани
Андреев Николай
Володихин Дмитрий