замедления уезжайте из Москвы. Сюда французам не дойти, а
все-таки...
- Куда же ехать?
- А хоть бы в вашу коломенскую или, еще лучше, подалее, в
тамбовскую вотчину. Повторяю, французам не дадут, может быть,
перейти и границу, но здесь, княгиня, будет неспокойно, -
вполголоса заключил Растопчин, - не в ваши лета это переносить.
Начнутся вооружения, сбор войск, суета...
Княгиня молитвенно взглянула на белый, мраморный, итальянской
работы, бюст спасителя, стоявший в молельне среди ее семейных,
старых, потемневших образов.
- Не понимаю! - сказала она, разведя руками. - Неужели же в
первопрестольной столице, среди угодников и чудотворцев божьих и
под вашим начальством, граф, мы не будем в безопасности?
"Ишь, храбрая! - подумал Растопчин. - Грозы боится, а Бонапарта
не трусит, даже его шелковый портрет привесила у себя!"
- Как знаете, княгиня, - ответил граф, вставая и откланиваясь, -
мое дело было вас предупредить. Я вам поведал по секрету мое
личное мнение. Дождались наши вольнодумцы с величанием
Бонапарта!.. Злость берет, как подумаешь. На Западе
вольнодумствуют сапожники, стремясь стать богачами, а у нас баре
колобродят и мутят, чтобы во что бы то ни стало стать
сапожниками... И все это - их вожак Сперанский.
- Ну, вы все против Сперанского. Что он вам? - спросила княгиня.
- Что он мне? а вот что... Его хвалили, но это - чиновник
огромного размера, не более, творец всесильной кабинетной
редакции. Канцелярия - его форум, тысячи бумаг - и превредных -
его трубы и литавры. И хорошо, что его упрятали и что он сам
теперь стал сданною в архив бумагою, за номером... Ну, да вы не
согласны со мной, прощайте.
Растопчин поцеловал руку княгини и направился к двери.
- Да, - сказал он, остановясь, - еще слово... Мое утреннее
предсказание о господине Перовском, искателе руки вашей внучки,
сбылось, к сожалению, ранее, чем я ожидал.
- Боже мой, что такое?
- Я застал дома указ - всем штаб- и обер-офицерам, где бы они и
при чем бы ни были, без малейшего замедления отправиться к своим
полкам. Вызываю его на завтра, да пораньше. Могу ему дать, если
попросит, два-три дня для сборов, не более.
Княгиня протянула руку к звонку и, растерявшись, не могла его
найти.
Утром следующего дня Перовский узнал о вызове всех офицеров к
полкам.
Не столько разнились между собой оживленная и полная, в
веснушках, с золотистыми локонами и голубыми глазами Ксения и
задумчивая, черноволосая и сухощавая Аврора, сколько были несхожи
видом и нравом близкие друг другу с детства Илья Тропинин и
Базиль Перовский.
В ранние годы Базиль был увезен из Почепа, украинского поместья
своего отца, в Москву, где под надзором гувернеров и
дядьки-малоросса сперва был помещен в пансион, потом в Московский
университет и, кончив здесь ученье, уехал в Петербург на службу,
которой ревностно и отдался. Хорошо начитанный, он знал в
совершенстве французский и немецкий языки и любил музыку. Будучи
смел и честолюбив и увлекаясь возвышенными военными идеалами, он
питал, как и многие его сослуживцы, тайное благоговение к общему
тогдашнему кумиру, укротителю террора и якобинцев, цезарю-плебею
Наполеону, которого в то время многие прозорливые люди начинали
уже осуждать и бранить.
В числе других истых петербургских "европейцев" Базиль мысленно,
а иногда с оглядкой и вслух, искренне осуждал непринятие нашим
двором сватовства Наполеона, незадолго перед тем искавшего руки
великой княжны Екатерины Павловны, сестры государя Александра
Павловича. Отвергнутый русскою императорскою семьей, Бонапарт, по
мнению Базиля, рано или поздно должен был подумать о возмездии и
так или иначе отплатить грубой, как выражались тогда в
Петербурге, косневшей в предрассудках России за эту несмываемую
тяжелую обиду.
Высокого роста, темноволосый, широкоплечий и с тонким, стройным
военным перехватом, Базиль был всегда заботливо выбрит, надушен и
щегольски одет. С отменно вежливыми, усвоенными в столичной среде
движениями и речью он всех привлекал умным взглядом больших,
карих, мечтательно-задумчивых глаз, ласковою улыбкой и веселою,
своеобразною, остроумною речью. Среди товарищей Перовский слыл
душой-весельчаком, среди женщин - несколько загадочным, у
начальства - подающим надежды молодым офицером. Страстно любя
пение и музыку, он, будучи еще студентом, самоучкою стал
разбирать ноты и недурно играл на клавикордах и пел не только в
кругу товарищей, но и в обществе, на небольших вечерах. Некоторое
время, состоя с другими колонновожатыми в какой-то масонской
ложе, он с ними затеял было даже переселиться на дальний японский
остров Соку, как тогда звали Сахалин, и основать там некую особую
республику. Эта мысль вскоре, впрочем, была брошена за
недостатком денег для такого дальнего вояжа.
Что же до сердечных увлечений Перовского, то никто о них в
Петербурге не слышал. Он сам даже посмеивался над волокитством
столичных фатов. И потому все были крайне удивлены, когда прошла
нежданная весть, что этот юный и, по-видимому, вовсе еще не
думавший о прочной любви и о женитьбе красивый и всегда беспечно
веселый гвардеец, так же лихо гарцевавший на петербургских
маневрах и смотрах, как и ловко скользивший на столичных
паркетах, влюбился и готовился посвататься. О происхождении
Перовского в его служебной среде и в обществе еще мало кто знал.
Его звали просто "наш красавец малоросс".
Базиль живо представлял себе последний, памятный, вторничный
вечер у Нелединских-Мелецких, в их доме на Мясницкой, куда его
привез университетский его товарищ, Илья Тропинин. Здесь было так
весело и шумно. Старики в кабинете и в цветочной сидели за
картами; молодежь в гостиной играла в фанты и в буриме, а в зале
шли танцы. На этом вечере блистало столько роскошных, выписанных
из Парижа нарядов и чуть охваченных краем платьев обнаженных
дамских и девичьих шей и плеч. Шел бесконечный котильон, о
котором тогда выражались поэты:
- Cette image mobile De l'immobile eternite.
(Этот подвижной образ неподвижной вечности.)
Базиль с другими танцевал до упаду. Здесь-то, среди цветущих
лилий и роз, под гром оркестра Санти, он впервые увидел сухощавую
и стройную, незнакомую ему брюнетку, сидевшую в стороне от
танцующих. Возле нее стоял, пожирая ее глазами и тщетно стараясь
ее занять, известный москвичам любитель пения и живописи, длинный
и мрачный эмигрант Жерамб, всех уверявший, что он офицер тогда
возникавшего таинственного легиона hussards de la mort" ("гусаров
смерти"), почему он носил черный доломан с изображениями на
серебряных пуговицах мертвой головы, так шедший к его исхудалому
и желтому лицу. При взгляде на незнакомку в мыслях Перовского
мелькнуло: "Так себе, какая-то худашка". Но когда он ближе
Глуховский Дмитрий
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Конюшевский Владислав