невозможным. Кроме вашего превосходительства да светлейшего, об
этом пока никто не должен знать.
- Без предисловий, излагайте скорее, - произнес Ермолов, сев на
скамью и, с понуренной головой, приготовясь слушать, - мы здесь
одни, - в чем ваше дело?
- Я служил в третьей легкой роте одиннадцатой артиллерийской
бригады, а в последнее время состоял в Тамбовской губернии
городничим, - начал Фигнер. - Движимый чувством патриотизма и
удручаемый всем, что случилось, я бросил службу и семью,
обращался в августе к графу Растопчину и к другим, а этими днями
снова проникал, переряженный, в Москву.
- Вы были в Москве? - спросил Ермолов.
- Так точно-с... блуждал, то в мундире французского или
итальянского офицера, то в крестьянской одежде, по пожарищу,
пробирался и в дома, занятые врагами, все высмотрел и нашел, что
легко и возможно разом положить человеческий предел не только
занятию первопрестольной, но, можно сказать, и самой войне, всем
бедствиям России и человечества.
- Вот как! - сказал Ермолов. - Кончить войну?
- Да-с, войну, - ответил Фигнер, - и это моя тайна...
"Что он, этот чухонец или жид, нелегкая побрала бы его,
сумасшедший? или нахал и себе на уме, дерзкий хвастун? - подумал
Ермолов, гневно глядя на стоявшего перед ним незнакомца. - Уж не
новый ли воздушный шар Лепиха придумал, или что-нибудь вроде этой
галиматьи? возись еще с этим штафиркою!"
- Вы произнесли такие слова... - сказал он. - Легкое ли дело
разом кончить громадную войну? Тут ухищрения стратегии, великих,
сложных сил... а у вас... Впрочем, в чем же эта ваша, столь
заманчивая, великая панацея?
Молча слушавший насмешливые возражения Ермолова Фигнер ступил
ближе к нему.
- Решаясь на самоотверженное и, смею выразиться, - проговорил он,
- беспримерное по отваге дело, я все обдумал строго и со всех
сторон... Но мой план, как и всякое человеческое предприятие,
может не удаться... Могу ли поэтому знать наперед, смею ли питать
надежду, что в случае неудачи этого плана, а вследствие того и
неизбежной моей гибели, царь и отечество не оставят без призрения
моей осиротелой семьи? Я человек недостаточный... мне довольно
одного вашего слова. ..
- Что же вам нужно прежде всего для исполнения вашего
предприятия? - спросил нетерпеливо Ермолов.
- Мой тезка, Александр Никитич Сеславин, предложил мне вступить в
его отряд, он ждет ответа; но я надумал другое. На основании
общего устава о партизанских отрядах я попросил бы дозволить мне
действовать самостоятельно, а именно, предоставить в мое
распоряжение и по моему личному выбору хотя бы человек
семь-восемь казаков.
- Ваша семья будет обеспечена, - сказал, подумав, Ермолов, -
теперь говорите, для чего вам казаки и в чем ваш план?
Серые, круглые глаза Фигнера зажглись странным блеском, и он сам
оживленно вытянулся и точно вырос. Его лицо побледнело, нижняя
челюсть слегка затряслась.
- Мой план очень прост и несложен, - произнес он, судорожно
подергивая рукой, - вот этот план... Я - кровный враг идеологов!
О, сколько они нанесли вреда! их глава и вождь...
Он остановился, пристально глядя на Ермолова, и, казалось, не
находил нужных слов.
- Я задумал, - проговорил он, помолчав, - и моя мысль
бесповоротна... я решился истребить главную и единственную
причину всего, что делается... а именно, убить Наполеона...
- Что вы сказали? - спросил, привстав, Ермолов. - Убить вождя
французов...
"Да, он не в здравом уме! - подумал, разглядывая Фигнера,
Ермолов. - А впрочем, почему же не в здравом? Не отчаянный ли
скорее фанатик, гонимый непреоборимою душевною потребностью? Да и
не он один. Лунин тоже предлагал отправить его парламентером к
Наполеону и вызывался, подавая ему бумагу, заколоть его
кинжалом". Ермолов поднялся со скамьи.
- Так вы действительно на это решились? - спросил он, все еще
недоумевая, что за человек стоял перед ним в эту минуту.
- Решился и не отступлю, - ответил Фигнер.
- Как же вы полагаете исполнить ваше намерение? Одно дело -
задумать, а другое - исполнить задуманное.
- Что бог даст: либо выручит, либо выучит! Я снова переоденусь,
смотря по надобности, нищим или мужиком, проберусь в Кремль или в
другое место, где будет злодей, и глаз на глаз лично нанесу ему
удар. Пособники мне будут нужны только для предварительных
разведок и приготовлений.
- Вы говорите, у вас семья? - спросил Ермолов. - Жена и пятеро
детей, мал мала меньше.
- Где они?
- Решась проникнуть в Москву, оставил их в Моршанске.
- Как вы проникли в Москву?
- С французским паспортом; они сами мне его дали, назвав меня
cultivateur, помещиком.
- Что вы делали там?
- Следил за выходом оттуда неприятельских фуражиров, разбивал их
под Москвой с охотниками и отнимал их подводы... в делах штаба
должны быть обо мне упоминания.
- Да, о вас доносили. И вы готовы на такой шаг, не боитесь?
- На всякую беду страха не напасешься - бог не выдаст, боров не
съест! - ответил Фигнер. - Брут убил своего друга Цезаря, мне же
корсиканский кровопийца не друг... Я день и ночь молился, клялся.
" Рисуется немчура, - подумал Ермолов, - а впрочем, посмотрим".
- Что же вы желаете получить в случае удачи? - спросил он. -
Говорите прямо.
Фигнер слегка покраснел. Его глаза глядели холодно и спокойно.
- Ничего, - ответил он. - Я приношу себя в жертву отечеству.
Россия вскормила меня; душою я русский.
- А родом?
- Остзеец.
- Есть с вами бумаги?
- Вот они...
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Самойлова Елена
Каргалов Вадим
Эриксон Стивен