не верится: надо бывает оглядеться, и вот только тогда начинаешь понимать.
Постепенно узнаешь все больше и больше. К тому же, - продолжала девушка, -
в это время года съезжаются самые худшие из них. Все эти фешенебельные
улицы буквально забиты ими. И говорят еще, что у нас много бедных! Ручаюсь
вам, кого у нас много, так это богатых! И с каждым днем появляются все
новые, и кажется, что они все богатеют и богатеют. И как еще они
прибывают, - вскричала она, подражая грубой интонации клерка и тешась этим
в душе, ибо была уверена, что мистер Мадж все равно ее иронии не поймет.
ответила девушка. - До чего же это увлекательно, - продолжала она, решив
его подразнить. Потом, так, как любила говорить миссис Джорден и как ей не
раз доводилось видеть в телеграммах, написанных иными из светских дам, она
добавила: - Это чересчур ужасно!
человеком твердых правил - он ненавидел всякую грубость и посещал
везлианские собрания (*11) - не позволял ему вдаваться во все подробности.
Однако, невзирая на это, кое-что из самых безобидных она сообщила ему
сама, рассказав прежде всего о том, как постояльцы Симпкина и Лейдла
швыряются деньгами. Ему это было как раз интересно услышать: прямого
отношения к нему это, правда, не имело, но всегда ведь чувствуешь себя
увереннее там, где деньги находятся в движении, чем там, где они тупо и
бестолково прозябают. Он вынужден был признать, что круговорот этот далеко
не в такой степени ощутим в районе Чок-Фарм, как в том, где в силу
каких-то причуд его возлюбленной так нравилось оставаться. От нее не
укрылось, что он начинает проявлять известное беспокойство по поводу ее
знакомств, которыми отнюдь не следует пренебрегать, будь это всего лишь
зачатки, подступы, едва заметные предвестья, бог знает что еще,
знаменующее собою вхождение в тот круг, который может оказаться полезным с
течением времени, когда в одном из таких райских уголков у него будет свой
собственный магазин. Его просто окрылило - и это не трудно было заметить -
одно сознание того, что ей ничего не стоит напоить его свежестью всех этих
воспоминаний, помахать перед ним, словно веером, шелестящею пачкой
банкнотов и убедить, как это хорошо, что на свете есть класс людей,
который Провидение создало для того, чтобы осчастливить приказчиков. Ему
приятно было думать, что класс этот существовал всегда, существует и
теперь, и что она в меру своих возможностей способствует тому, чтобы он
продолжал оставаться тем, что есть. Сформулировать это умозаключение свое
он бы, вероятно, не мог, но процветание аристократии создавало немалые
преимущества для коммерции, и все оказывалось связанным воедино в том
поразительном сочетании обстоятельств, которое ему дано было увидеть
вблизи. Его радовала уверенность, что нет никаких симптомов того, что эта
связь распадется. Для чего же и существовал этот без умолку стучавший
клопфер, как не для того, чтобы легче было кружиться всей этой карусели?
немыслимо без другого и что чем больше люди имеют, тем больше им хочется
иметь. Чем больше ухаживаний, как он это попросту называл, тем больше
сыров и всяких солений. Его поразило и озадачило то, что даже на скромном
опыте своей собственной жизни он имел случай убедиться, что нежная любовь,
и та в какой-то степени связана с дешевым шампанским. Если бы он только
мог додумать свою мысль до конца, ему бы, по всей вероятности, захотелось
сказать: "Ну что же, ну что же. Подстегивайте их, разжигайте их чувства,
пусть веселятся вволю: рано или поздно кое-что из этого все равно пойдет
_нам_ на пользу". Но его смущало то, что в невесте своей он заподозрил
какую-то изощренность, которая шла вразрез с прямотою его суждений. В
голове у него не укладывалось, как это люди могут ненавидеть то, что
любят, или любить то, что им ненавистно; больше всего его уязвляло - ибо у
него были свои больные места, - когда он видел, что люди вышестоящие
тяготеют к чему-то другому, _а не только к деньгам_. Любопытствовать по
поводу жизни аристократов, с его точки зрения, было делом зыбким и
неправомерным; единственно надежным и правильным было стремиться
разбогатеть. Может быть, иметь с ними дело выгодно как раз потому, что они
достигают такой высоты? В заключение он, однако, сказал своей юной
подруге:
когда приводил все другие причины, чтобы вам оттуда уйти.
него широко открытыми глазами. - Милый мой, такое могло прийти в голову
только вам!
зарабатываю я еще больше, чем миссис Джорден.
потрепала его по щеке. В эту минуту она испытала неодолимое искушение
сказать ему, что ей не хочется удаляться от Парк-Чеймберс. Таким соблазном
было посмотреть, как он будет вести себя, когда она заговорит о капитане
Эверарде, не поступит ли он именно так, как она могла от него ожидать: не
будет ли его совершенно очевидный протест вытеснен не менее очевидным
сознанием преимущества, которое он из этого извлечет. Он, правда, очень
скоро бы понял, что преимущество-то это, в сущности, иллюзорное; но коль
скоро вы что-то приобрели, всегда ведь есть смысл _приобретенное
удержать_, и, помимо всего прочего, это явилось бы данью уважения ее
преданности ему. В одном она никогда не стала бы сомневаться: мистер Мадж
верил ей, и еще как!.. Сама же она в этом отношении тоже была уверена в
себе: никто на свете не мог бы заставить ее превратиться в судомойку в
баре, которая за мытьем стаканов пререкалась бы с другими, такими же, как
она. Но пока что рассказывать об этом она не стала; она ничего ведь не
рассказала даже миссис Джорден; и тишина, окружившая имя капитана, которое
так и замерло у нее на губах, не нарушалась ничем, оставаясь неким
символом той удачи, которая до этого времени сопутствовала чему-то - она
бы не могла сказать, чему именно, - что давало ей радость и что она про
себя называла своими отношениями с ним.
11
основном к уверенности ее, что периоды его отсутствия, как бы часто они ни
наступали, как бы долго ни длились, всякий раз кончались тем, что он
возвращался. Достаточно было знать, что он непременно вернется, до
остального никому не должно было быть дела, это касалось только ее одной.
Разумеется, взятого в отдельности этого было бы мало, но все совершенно
преображалось от необычайной осведомленности ее обо всех сторонах его
жизни, которую память и внимание помогли ей наконец обрести. Наступил
день, когда вся эта осведомленность обернулась для нашей девушки, в то
время как глаза их встретились, радостным для нее молчаливым приветствием,
наполовину шутливым, наполовину торжественным и серьезным. Теперь он
каждый раз здоровался с ней, он нередко даже приподнимал край шляпы. Он
перекидывался с нею несколькими словами, когда время и обстоятельства это
позволяли, и однажды она даже дерзнула сказать ему, что не видела его
"целую вечность". "Вечность" было слово, которое она употребила совершенно
сознательно, хоть и слегка оробев. "Вечность" в точности выражало то, что
было у нее на душе. На это он ответил, может быть, менее тщательно
подобрав слова, но и его слова в этой связи были весьма примечательны:
свете не было формы общения столь кристаллизовавшейся и сжатой. Любая
мелочь, стоило ей только привлечь их внимание, могла преисполниться какого
угодно смысла. Достаточно было ему заглянуть за прутья клетки, как она
переставала ощущать окружавшую ее тесноту. Теснота эта, оказывается, могла
мешать только поверхностному общению. С приходом капитана Эверарда перед
нашей девушкой сразу же открывались просторы вселенной. И можно себе
представить, какую благодатную почву находила среди этого разверзшегося
простора их молчаливая апелляция ко всему тому, что она о нем знала. Она
ведь все больше и больше узнавала о нем каждый раз, когда он протягивал ей
новую телеграмму: что же еще могла означать его постоянно сиявшая на лице
улыбка, если не именно это? Не было случая, чтобы он приходил к ней в
контору, не сказав этой улыбкой чего-нибудь вроде: "О да, вы теперь
столько всего обо мне знаете, что уже не имеет решительно никакого
значения, что я вам сообщу. Поверьте, мне всегда так нужна ваша помощь!"
ни разу не имела возможности коснуться того или иного события или лица.
Она бы отдала все на свете за то, чтобы представился случай намекнуть на
одну из его подруг, у которой было определенное имя, на одну из его
назначенных на определенный день встреч, на одну из тягот его жизни,
которую можно было определенным образом облегчить. И она готова была
пожертвовать едва ли не всем, если бы только для этого нашелся уместный
повод - а не найтись он не мог, не мог не оказаться на редкость к месту, -
чтобы дать ему понять, и решительно и мягко, что она добралась до истоков
самой большой из томивших его тягот и теперь живет мыслью о ней,
исполненная самоотверженности и сострадания. Он любил женщину, для
которой, с какой бы стороны та ни посмотрела, скромная телеграфистка, тем
более если жизнь ее проходила в окружении сыров и окороков, была все равно
что пылинка на полу; и втайне ей хотелось одного - убедить его, что он так
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Перумов Ник
Максимов Альберт