чередом? Или вы хотите, чтобы я продолжал?
без утайки, вы должны это сделать ради него и ради меня.
ласковее, - как я был бы рад назвать вас своей дочерью, но... видно, не
судьба! Эдвард намерен порвать с вами под выдуманным, совершенно
неосновательным предлогом. У меня есть тому доказательство: письмо,
написанное его рукой. Простите мне то, что я следил за ним, - я его отец,
мне дорог ваш покой и его честь, и другого выхода у меня не было. Письмо и
сейчас лежит у него на письменном столе, готовое к отправке. В нем он пишет,
что наша бедность - моя и его бедность, мисс Хардейл, - не позволяет ему
добиваться вашей руки, и потому он решился не связывать вас больше вашим
обещанием. Далее он великодушно обещает (как обычно в таких случаях делают
все мужчины), что постарается в будущем стать более достойным вашей любви...
и так далее. Словом, в письме этом он не только лжет вам - извините за
откровенность, но я надеюсь на вашу гордость и чувство собственного
достоинства. Отказываясь от вас ради особы, чье равнодушие в свое время
уязвило его и толкнуло к вам, он еще разыгрывает из себя жертву собственного
благородства и хочет, чтобы вы поставили ему в заслугу его отречение.
прерывисто дыша, сказала:
ему благодарна за трогательную заботу о моем душевном спокойствии, но,
право, он слишком добр, - пусть не стесняется и поступает как хочет.
письмо... А, Хардейл, милый друг, очень рад вас видеть, хотя встреча наша
довольно неожиданна и я оказался здесь по весьма печальному поводу. Надеюсь,
вы здоровы?
что у скамьи действительно стоит ее дядя. Чувствуя, что это испытание ей
больше не под силу и что она не может сейчас ни говорить, ни слушать, она
вскочила и пошла к дому, оставив мужчин вдвоем. Они стояли, глядя то друг на
друга, то на удалявшуюся Эмму, и долго ни один из них не произносил ни
слова.
вы здесь и что вам нужно от нее?
удивительной быстротой переходя на свой обычный тон, - вы не забыли,
надеюсь, нашу недавнюю встречу в той чудесной гостинице, владельцем которой
вы являетесь, - прекрасное заведения для людей с деревенскими привычками и
железным здоровьем, которым ни страшна никакая простуда? Вы мне сказали, что
во всех видах лжи и обмана я опытен и изобретателен, как настоящий дьявол. И
я считал - да, я был уверен, что вы мне льстите. Но сейчас я начинаюсь
удивляться вашей проницательности и, не хвастая, могу сказать: вы были
правы. Приходилось вам когда-нибудь разыгрывать благородное негодование и
величайшее чистосердечие? Если нет, то вы понятия не имеете, дорогой мой,
как это утомительно!
скрестив. - Но мне оно необходимо. Я подожду.
возразил мистер Честер, небрежно закинув ногу на ногу. - Это проще простого,
и объяснить все можно в двух словах. Мой сын написал ей письмо,
мальчишеское, благородное и сентиментальное послание, и оно пока еще лежит у
него на письменном столе, потому что у него не хватает духу отослать его. Я
позволил себе ознакомиться с содержанием этого письма - думаю что отцовская
любовь и беспокойство за сына служит достаточным оправданием. И сейчас я
пересказал письмо вашей племяннице - ах, Хардейл, какая очаровательная
девушка, настоящий ангел! - и, конечно, в соответствующем освещении,
выгодном для пашей цели. Теперь дело сделано, и вы можете быть совершенно
спокойны. Посредники и пособники устранены, самолюбие вашей племянницы
уязвлено до крайности, ревность вспыхнула пожаром... Разоблачить обман
некому, а вы подтвердите ей то, что я сказал. Таким образом, после ее ответа
разрыв будет окончательным. Если она получит письмо Нэда завтра днем,
считайте, что вечером все между ними будет кончено. Можете не благодарить, я
старался для себя. И если я выполнил наше соглашение со всем усердием,
какого только вы могли пожелать, я делал это из чисто эгоистических
побуждений, уверяю вас.
проклят час, когда я решился на обман и связался с вами. Правда, я поступил
так из добрых побуждений, и вряд ли вы поймете, чего это мне стоило, но я
ненавижу и презираю себя за это.
усмешкой.
ваша кровь была горячее, а я не был связан... Ну да ладно, дело сделано, -
так вы сказали, и в этом случае вам можно верить. Когда совесть будет
укорять меня в предательстве, я вспомню вас, ваш брак, - и пусть это
послужит мне оправданием перед самим собой в том, что я разлучил Эмму с
вашим сыном. Ну, а теперь наш союз расторгнут, и мы можем не встречаться
больше.
спокойствием, которое не изменило ему даже тогда, когда его собеседник весь
трясся от душевной муки и гнева, продолжал сидеть на скамье в удобной позе и
смотрел вслед уходившему мистеру Хардейлу.
голову и провожая его глазами. - А позднее - моим другом и тогда не сумел
удержать свою возлюбленную, сам свел нас, и я отнял ее у тебя. Как в
прошлом, так и сейчас я оказался победителем. Можешь лаять на меня сколько
хочешь, незадачливый и злой пес! Удача всегда на моей стороне, и твой лай
меня только забавляет.
ней прямо, никуда не сворачивая. Отойдя уже довольно далеко, он случайно
оглянулся и, увидев, что мистер Честер стоит у скамьи и смотрит ему вслед,
остановился, словно поджидая его.
Честер и, помахав ему рукой, как лучшему другу, зашагал в другую сторону. -
Нет, Хардейл, пока нет! Жизнь мне еще мила, а тебе она в тягость. Скрестить
шпаги с таким, как ты, потешить тебя, пока в этом нет крайней нужды, было бы
малодушием.
рассеянно осмотрел ее от рукоятки до острия, но, вспомнив пословицу, что
мысли множат морщины, вложил шпагу в ножны, разгладил нахмуренный лоб и
замурлыкал игривую песенку еще веселее, чем прежде. Обычное спокойствие уже
вернулось к нему.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
говорит: "Протяни ему палец, так он всю руку оторвет". Не будем приводить
тому примеры из истории и называть знаменитых героев, чей счастливый
жизненный путь от колыбели до могилы был отмечен кровью, огнем и
разрушением, и кто, будучи бичом человечества, существовал, кажется, лишь
для того, чтобы доказать этому человечеству, что отсутствие страдания есть
уже счастье, а значит, земля, избавленная от таких героев, как они, может
считаться местом благословенным. Примеры эти всем известны, и вместо того,
чтобы приводить их, достаточно будет указать на старого Джона Уиллета.
(когда дело дошло до домашнего ареста), стал так деспотичен и так
возгордился, что его жажда власти уже попросту не знала границ. Чем чаще Джо
уступал ему, тем больше старый Джон тиранил его. Фут скоро отошел в область
преданий, и старый Джон продолжал распространять свою власть уже на сажени,
версты, мили, с величайшим наслаждением ограничивая Джо то в одном, то в
другом, лишая его свободы слова и действий, и в своем маленьком царстве стал
править так самодержавно, как ни один из величайших деспотов древних и новых
времен, кому воздвигнуты памятники на главных улицах и площадях.
довольно редких случаях, когда они нуждаются в таком подстрекательстве)
всякие льстецы да угодники. Так и старого Джона воодушевляло одобрение и
восхищение его старых приятелей. В промежутках между вечерней трубкой и
кружкой пива они, покачивая головами, твердили, что мистер Уиллет понимает
свои отцовские обязанности, как их понимали все отцы в доброй старой Англии,
и очень хорошо, что он не признает всяких этих новомодных идей насчет
воспитания; что Джон напоминает им их собственных отцов во времена их
детства; что он действует совершенно правильно побольше бы таких отцов на
благо стране и очень жаль, что их немного! Высказывалось немало и других
столь же оригинальных мыслей такого же сорта. При этом все трое
снисходительно внушали Джо, что все делается для его же пользы и со временем
он будет отцу благодарен. Мистер Кобб неизменно сообщал Джо, что, когда он
был в его летах, родитель считал своей обязанностью походя награждать его
отеческими пинками, подзатыльниками, оплеухами или наставлять его другими
способами в таком же роде. В заключение Кобб всегда с многозначительным
видом добавлял, что, не получи он столь правильного воспитания, он вряд ли
стал бы таким человеком, каким является в настоящее время. (С этим можно
было вполне согласиться, ибо Кобб бесспорно был самый тупоголовый из всей
компании.)
раздражали и угнетали бедного Джо, так ему докучали, что не было на свете
парня несчастнее, и жизнь уже становилась ему невмоготу.
Шломо Вульф
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Афанасьев Роман