проходы, в которых они были стиснуты, бунтовщики хлынули на улицу так же
стремительно, как раньше - внутрь здания.
Толкаясь, работая локтями, топча впавших и падая другим под ноги, они вместе
с толпой выбрались наружу как раз в тот момент, когда им навстречу двигался
большой отряд конной и пешей гвардии, очищая улицу на своем пути так быстро,
что толпа словно таяла при их приближении.
Бунтовщики, запыхавшиеся, утомленные недавними усилиями, тоже построились,
но кое-как, без всякого порядка. Офицер гвардейского отряда поспешно выехал
вперед. Его сопровождали член городскою магистрата и чиновник палаты общин,
- два кавалериста уступили им своих лошадей. Был прочитан вслух Закон о
мятеже*, и толпе предложили разойтись. Но никто и не шелохнулся.
Барнеби вышел из парламента на улицу, кто-то сунул ему в руки его
драгоценное знамя. Свернутое и завязанное вокруг древка, оно походило на
громадную дубину, и Барнеби, крепко сжимая его, стоял в воинственной позе.
Если был когда-нибудь на свете человек, всем сердцем и душой веривший, что
он борется за правое дело и обязан до последней капли крови защищать своего
вождя, то это был бедняга Барнеби, а вождем своим он считал лорда Джорджа
Гордона.
приказ, и конные гвардейцы врезались в толпу. Но даже после этого он еще
разъезжал перед рядами, уговаривая народ разойтись, а солдатам - хотя их
забросали камнями и некоторые из них были тяжело ранены или ушиблены - было
приказано только арестовать наиболее отчаянных бунтовщиков и разогнать
остальных, действуя саблями плашмя. Как только лошади были направлены в
толпу, она во многих местах подалась назад, и гвардейцы, воспользовавшись
этим, начали быстро очищать площадь. Двое или трое передних, отрезанные от
товарищей окружившей их толпой, поскакали прямо на Барнеби и Хью (на которых
им, вероятно, указали, как на зачинщиков, так как они первые прыгнули с
лестницы в нижний коридор), по пути нанося удары направо и налево - и не без
успеха: самые воинственные из бунтовщиков, не желавшие отступать, были легко
ранены, и то тут, то там кто-нибудь падал на руки соседей среди общего
смятения, воплей и стонов.
тотчас заслонялись другими, Барнеби побледнел и был близок к обмороку, но
стойко оставался на месте, еще крепче сжав в руках древко. Он не сводил глаз
с ближайшего солдата, кивками головы отвечая Хью, который, сердито хмурясь,
шептал ему что-то.
саблей по рукам, протянутым, чтобы схватить поводья и осадить его коня
назад, и одновременно знаками звал на помощь других гвардейцев, - а Барнеби,
не отступая ни на шаг, ожидал его. Товарищи кричали ему "беги!", и несколько
человек уже хотели окружить его и спасти от ареста, как вдруг в воздухе над
их головами мелькнуло древко знамени - и солдата больше не было в седле.
пропуская их, и сразу смыкалась так быстро, что невозможно было уследить за
беглецами. Разгоряченные, запыхавшись и изнемогая от усталости, они
благополучно домчались до Темзы, поспешили сесть в лодку и скоро очутились
там, где им уже не грозила непосредственная опасность.
товарищи одолели солдат, на несколько минут перестали грести, раздумывая, не
вернуться ли. Однако вскоре по Вестминстерскому мосту повалила толпа, и они
поняли, что это расходятся по домам бунтовщики. Хью правильно рассудил, что
донесшиеся до них крики "ура!" были ответом на обещание олдермена отозвать
солдат, если все немедленно разойдутся, - и, значит, ему и Барнеби лучше не
возвращаться. Поэтому он предложил доехать до моста Блекфрайерс и,
высадившись там, сразу идти в "Сапог", где можно и весело провести время и
надежно укрыться. К тому же там они наверняка встретятся со многими
товарищами. Барнеби был на все согласен, и они двинулись к мосту
Блекфрайерс.
вовремя. На Флит-стрит царило необычайное оживление; спросив, что случилось,
они узнали, что здесь сейчас проскакал отряд гвардейской конницы, конвоируя
арестованных бунтовщиков, которых они для безопасности везли в Ньюгет. Хью и
Барнеби, ничуть не сожалея о том, что разминулись с гвардейцами, и не теряя
времени на дальнейшие расспросы, двинулись к "Сапогу" со всей быстротой,
которая, по мнению Хью, была совместима с осторожностью, то есть не могла
показаться странной и привлечь нежелательное внимание встречных.
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
туда стали приходить беспорядочными группами люди, с которыми они вместе
осаждали парламент. Среди них были Саймон Тэппертит и мистер Деннис. Оба, а
в особенности мистер Деннис, очень обрадовались Барнеби и горячо похвалили
его за проявленную им доблесть.
дубинку в угол и повесив на нее шляпу, он подсел к их столу. - Даже
вспомнить приятно... Этакий удобный случай... и все-таки ничего у нас не
вышло! Не знаю, что теперь и делать будем. Народ нынче пошел никудышный...
Эй, подайте чего-нибудь выпить и закусить!.. Опротивел мне весь род людской!
разгоряченное лицо в кружку с пивом емкостью в полгаллона. - Разве плохое
сегодня начало?
Когда тот солдат слетел с седла, Лондон мог бы быть в наших руках. Так нет
же - мы стояли и глазели, разинув рты! А потом этот судья... жаль, что ему
не всадили по пуле в каждый глаз! И всадили бы, если бы взялись за дело
по-моему... Этот судья объявляет: "Ребята, если дадите слово разойтись, я
отзову солдат", - и наши начинают кричать "ура", бросают все козыри, что
были у них на руках, и удирают, поджав хвосты, как свора трусливых собак.
Трусы и есть. Эх! - В тоне палача слышалось глубочайшее отвращение. - Как
тут не покраснеть от стыда за людей? Лучше бы я родился быком, ей-богу!
у вас сейчас, - бросил Саймон Тэппертит, величественно удаляясь.
быком с человеческим разумом, я бы выпустил кишки всем нашим людишкам, кроме
этих двух, - он указал на Хью и Барнеби, - за их сегодняшнее поведение.
искать утешения в пиве и холодной говядине, однако даже их благотворное
действие не только не смягчило, но, кажется, еще усилило его недовольство:
лицо его сохраняло угрюмое и сердитое выражение.
крепкими словами, а то и рукоприкладством, но сейчас все были слишком
утомлены и подавлены. Большинство с утра ничего не ело, и всех страшно
измучила невыносимая жара. Они накричались до того, что были совсем без
голоса, и от всех волнений и усталости так обессилели, что еле держались на
ногах. Притом они не знали, что делать дальше, опасались последствий своего
бунта и понимали, что не только не достигли цели, но несомненно ухудшили
положение. Через какой-нибудь час из "Сапога" ушли многие, и бывшие среди
них по-настоящему честные и искренние люди давали себе слово никогда больше
не связываться с такими товарищами. Иные остались здесь только для того,
чтобы подкрепиться, а затем и они ушли домой в таком же подавленном
состоянии духа. После этого дня некоторые завсегдатаи "Сапога" стали даже
избегать это заведение. Пять-шесть человек, арестованных гвардейцами, молва
размножила уже до целой полусотни, и унылая весть об этих арестах
окончательно отрезвила уцелевших. Они настолько пали духом и утратили
энергию, что к восьми часам в трактире остались только Хью, Деннис и
Барнеби, да и те уже крепко спали, сидя за столом, и разбудил их только
приход Гашфорда.
кишат синими кокардами, вот я и думал, что вы там, среди них. Очень рад, что
вы здесь.
службе?
возразил Деннис.
взглядом. - Дела больше нет. Дело проиграно.
голосами против шести. Это конец. Не стоило столько хлопотать. Только это
меня огорчает да гнев милорда. Всем остальным я вполне доволен.
колено, стал спарывать с нее синюю кокарду, которой щеголял весь день. При
этом он мурлыкал себе под нос псалом, звучавший сегодня особенно часто на
Сент-Джордж-Филдс, с кроткой грустью подчеркивая слова.
недоумевая, как понимать его поведение. Наконец Хью, которого мистер Деннис
всячески поощрял, подмигивая ему и подталкивая локтем, решился прервать
молчание и спросил у Гашфорда, почему это он снимает кокарду.
шутя, - потому, что носить ее, когда сидишь сложа руки, носить ее, когда
спишь или удираешь от опасности, - это просто насмешка. Вот и все, приятель.
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Доценко Виктор
Зыков Виталий
Свержин Владимир
Роллинс Джеймс