которые свойственны роду человеческому, должно быть, от сотворения мира.
Однако эти события казались людям в те дни (как казались бы и нам, если бы
мы не знали, что они - исторический факт) чудовищно-невероятными, и очень
многие жители дальних селений, в других случаях довольно легковерные, никак
не хотели верить, что такие вещи возможны, отмахивались от приходивших
отовсюду вестей, как от нелепых басен.
пришел к определенному выводу, сколько попросту из присущего ему упрямства,
- был в числе тех, кто решительно отказывался даже обсуждать этот
животрепещущий вопрос. В тот самый вечер, а может, даже в тот самый час,
когда Гашфорд в одиночестве высматривал что-то с крыши, Джон Уиллет спорил
со своими тремя друзьями и собутыльниками, при этом он усиленно мотал
головой и в результате этих упражнений был так красен, что являл собой
настоящее чудо и освещал крыльцо своей гостиницы, где все они сидели, как
громадный сказочный карбункул.
Соломона Дэйзи (ибо он имел привычку во время пререканий атаковать самого
смирного из всей компании), - что я - круглый дурак?
кружок друзей. - Этого мы никак не думаем. Вы не дурак, Джонни, нет, нет!
он окинул собеседников взглядом, полным неописуемого презрения, и сказал:
отправитесь в Лондон все трое, чтобы своими глазами все увидеть и составить
себе собственное мнение? Разве, - тут мистер Уиллет с видом глубокого
возмущения сунул в рот трубку, - разве моего мнения вам недостаточно?
Парке.
до головы. - Не слышали? Не г, сэр, слышали! Разве я не говорил вам, что его
величество, всемилостивейший король Георг Третий, не потерпит никакого бунта
и безобразий на улицах своей столицы*, так же как не допустит, чтобы его
собственный парламент задирал перед ним нос?
можете, - возразил неугомонный Парке.
спорщик, сэр, и слишком много себе позволяете. Как вы можете знать, что это
только соображения? Не помню, чтобы я когда-нибудь говорил вам это, сэр!
знал, как выбраться, пролепетал что-то вроде извинения и больше не вступал в
спор. Наступило молчание, длившееся минут десять или пятнадцать, затем
мистер Уиллет вдруг так и покатился со смеху и, немного успокоившись,
заметил, кивая на своего недавнего противника:
Паркс таким образом был признан разбитым наголову.
такое долгое время? - снова заговорил Джон, помолчав. - Неужели он не
побоялся бы оставить дом на двух девушек и нескольких слуг?
путь немалый, а эти бунтовщики - так все говорят - не отходят от города
дальше, чем на две, самое большее - три мили. И знаете, некоторые богатые
католики даже отослали сюда для сохранности все, что поценнее. Такие по
крайней мере ходят слухи.
что! Ходят слухи и о том, что вам, сэр, в марте месяце являлось привидение.
Да никто в это не верит.
приятелей, которые захихикали после ответа Джона. - Верят мне или нет, а это
- правда. И как бы то ни было, если идти в Лондон, то идти надо сейчас же.
Значит, до свиданья, Джонни. Вашу руку!
- объявил мистер Уиллет, пряча руки в карманы.
Проделав эту церемонию и забрав из прихожей свои шляпы, палки и плащи, они
еще раз простились с Джоном и ушли, обещав завтра сообщить ему подробные и
самые достоверные сведения о положении в Лондоне и, если окажется, что там
все спокойно, признать, что он был вполне прав.
летнего заката, и, выколачивая золу из трубки, смеялся про себя над их
глупостью. Он хохотал так, что у него даже в боках закололо, а нахохотавшись
до изнеможения (на что понадобилось времени немало, так как он смеялся так
же медленно, как размышлял и говорил), уселся поудобнее, спиной к дому,
вытянув ноги на скамью, прикрыл лицо фартуком и крепко уснул.
закат уже погас, мрачные тени ночи быстро окутывали все вокруг, а на небе
мерцали яркие звезды. Куры все убрались на свои насесты, маргаритки на
лужайке сомкнули нежные венчики, жимолость, обвивавшая крыльцо, благоухала
вдвое сильнее, словно в это? тихий час она утратила стыдливость и страстно
отдавала ночи всю сладость своего аромата, а темная зелень плюща едва-едва
колыхалась. Как безмятежно спокоен и прекрасен был этот летний вечер!
веселого стрекотания кузнечиков? Чу! В воздухе задрожали какие-то очень
слабые и отдаленные звуки, намного напоминавшие жужжание в морской раковине.
Они становились то громче, то тише, то совсем замирали. Вот донеслись
явственно, потом утихли, потом опять наполнили воздух, то усиливаясь, то
слабея, - и, наконец, перешли в какой-то гул и рев: звуки эти доносились с
дороги и менялись в зависимости от ее поворотов. Внезапно стали совершенно
отчетливо слышны голоса и топот ног множества людей.
мятежники, если бы не крики его служанки и поварихи. Женщины бросились по
лестнице на чердак и заперлись там, испуская все время пронзительные вопли -
вероятно, они надеялись таким способом сделать свое убежище потайным и
совершенно безопасным. Впоследствии они клятвенно уверяли, что мистер Уиллет
в смятении произнес только одно слово, прокричал его им наверх громовым
голосом шесть раз подряд. Но слово это, безобидное, когда относится к некиим
четвероногим, которых так называют, совершенно недопустимо в обращении к
женщинам безупречного поведения - и потому многие склонны были думать, что
служанка и повариха просто ослышались, что они от сильного страха стали
жертвами галлюцинации слуха.
удивления и растерянности заменила мужество, остался стоять на крыльце в
ожидании бунтовщиков. На миг ему смутно припомнилось, что у дома ведь есть
дверь, а у двери - замок и засовы. Тут же осенила его неясная мысль о
ставнях на окнах нижнего этажа. Но он не шелохнулся, стоял, как пень, и
смотрел на дорогу, откуда быстро приближался шум. Он даже не вынул рук из
карманов.
масса в облаке пыли. Бунтовщики, ускорив шаг, в беспорядке кинулись к дому с
гиканьем и дикими криками. Еще минута - и Джон, как мячик, перелетая из рук
в руки, очутился в самой гуще толпы.
стал проталкиваться вперед. - Где он? Давайте его сюда, не трогайте его! Ну,
как дела, Джонни? Ха-ха-ха!
никакая мысль не шевельнулась у него в мозгу.
старикашка, шевелись! Подай нам самого лучшего вина, самого крепкого, того,
что ты бережешь для себя!
захохотал, и толпа громко вторила ему. Затем он обернулся к Джону: - Кто
будет платить? Да никто.
смеющиеся, свирепые, освещенные огнем факелов, видные смутно или совсем
расплывающиеся во мраке. Одни глядели на него, другие - на его дом, иные -
друг на друга. Сам не зная как, думая, что он все еще стоит на месте и
смотрит на них, он очутился у себя за стойкой. Сидел в кресле и смотрел, как
они разоряли его дом, уничтожали его имущество. Казалось, перед ним
разыгрывалась какая-то игра или представление, ошеломляюще странное, но
ничуть его не касавшееся.
входил без особого приглашения; Это святилище, таинственное, всеми чтимое,
было теперь битком набито людьми с дубинами, палками, факелами, пистолетами;
здесь стоял страшный шум, можно было оглохнуть от ругательств, выкриков,
хохота и свиста, комната внезапно превратилась в какой-то зверинец или
сумасшедший дом, в настоящий ад. Люди лезли и выскакивали не только через
дверь, но и в окна, разбивая стекла. Отвернув все краны, они пили вино и
пиво из фарфоровых чаш для пунша, сидели верхом на бочках, курили из его
собственных, заветных трубок, ломали священную лимонную рощу, кромсали его
знаменитый сыр, взламывали неприкосновенные ящики и набивали карманы чужим
добром, у него на глазах делили его деньги, бессмысленно разрушали, ломали,
рвали и портили все, что попадалось под руку. Для них не было ничего
святого. Везде толпились люди - наверху, внизу, в спальнях, на кухне, во
дворе, в конюшнях. Лезли в окна, хотя двери были открыты настежь, прыгали
вниз из окон, хотя к их услугам были лестницы, скакали через перила в
коридоры... Каждый миг появлялись все новые фигуры, орали, пели, дрались,
Конюшевский Владислав
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Якубенко Николай
Пехов Алексей