привязанности и объяснениями в любви.
один фунт два шиллинга и четыре пенса, а потом снова собирая их в кучку.
джентльмена. - Сделайте мне одолжение пересчитать эти деньги, мистер Пинч, и
поставить ваше имя на расписке. Вы не отрицаете?
подслушав разговор о своем позорном поведении, ничуть не боится упасть еще
ниже в его глазах. Он видел, что мистер Пексниф воспользовался этой
выдумкой, как наилучшим средством немедленно отделаться от своего помощника,
и что этим непременно должно было кончиться. Он видел, что мистер Пексниф
так и рассчитывал, что Том не будет этого отрицать, ибо всякие объяснения
только еще больше восстановили бы старика против Мартина и против Мэри, а
сам Пексниф оказался бы виновен лишь в неверной передаче "отрывков".
Отрицать? Ни в коем случае!
ваш багаж, куда вам будет угодно. Мы немедленно расстанемся, мистер Пинч, и
с этой минуты мы чужие друг другу.
печаль, былая привязанность и ложно понятая благодарность, наконец привычка,
- ни одно из этих чувств в отдельности и все они вместе взятые овладели при
расставании кротким сердцем Тома. В теле Пекснифа не было живой души; но
даже если бы разоблачения Тома не представляли опасности для его любимых
друзей, Том постарался бы пощадить и пустую оболочку этого человека. Даже и
сейчас.
какой это удар! Не стану говорить, как это тяжело для меня, как это
подействовало на мой организм, как это оскорбило мои чувства. Не это меня
беспокоит. Я согласен терпеть, как терпят другие. Но я должен надеяться, и
вы должны надеяться, мистер Пинч (иначе на вас ложится слишком большая
ответственность), что это разочарование не пошатнет мою веру в человечество,
что оно не подорвет моих сил, что оно, если можно так выразиться, не
подрежет мне крыльев. Надеюсь, что не подрежет, не думаю, чтобы подрезало.
Это может послужить вам утешением, если не теперь, то когда-нибудь в
будущем, - знать, что я не разочаруюсь в моих ближних из-за того, что
произошло между нами. Прощайте.
власти, но, услышав последние слова, передумал и сказал:
могло быть.
Положите его на стол, пожалуйста.
окно в ризнице, на скамье.
он не стукнулся о деревянный барьер, и забыл про него. Вернувшись в церковь
с мыслью, что за ним следили, и занятый догадками, откуда именно, Том
заметил отворенную настежь дверцу почетной скамьи. Заглянув туда, он нашел
лорнет. Таким образом он узнал и, вернув лорнет, дал понять мистеру
Пекснифу, что знает, где сидел свидетель их разговора, а также и то, что
вместо отрывков он имел удовольствие слышать все до последнего слова.
того как Том вышел из комнаты.
облегчение. Но, выполнив - надеюсь, с достаточной твердостью - свой долг
перед обществом, я хочу теперь, дорогой мой сэр, удалиться в сад за домом и
пролить там слезу уже как смиренное частное лицо.
нотами и старой скрипкой, достал свою одежду (ее было не так много, чтобы
это его очень затруднило), положил ее поверх книг и пошел в чертежную за
готовальней. Там был облезлый старый табурет, из которого во все стороны
торчал конский волос, наподобие парика, настоящее страшилище в своем роде:
на этом табурете он сидел каждый день, год за годом, в продолжение всей
своей службы. Оба они постарели и износились. Ученики отбывали свой срок,
времена года сменяли друг друга, а Том и старый табурет неизменно оставались
на месте. Эта часть комнаты называлась по традиции "уголком Тома". Ее отвели
Тому с самого начала, оттого что она находилась на сильнейшем сквозняке и
очень далеко от камина, и с тех пор Том бессменно занимал этот угол. На
стене были нарисованы его портреты, где все смешные черты Тома были
преувеличены до безобразия. Чуждые его характеру демонические чувства были
представлены в виде пухлых воздушных шаров, выходивших из его рта. Каждый
ученик прибавлял что-нибудь от себя; здесь были даже фантастические портреты
его папаши с одним глазом и мамаши с невероятных размеров носом, а чаще
всего сестры; но то, что ее изображали писаной красавицей, вполне искупало в
глазах Тома все шутки и насмешки. При других, не столь экстренных
обстоятельствах Тому было бы очень грустно расставаться со всем этим и
думать, что он это видит в последний раз, но теперь он думал о другом.
Пекснифа более не существовало, никогда не было никакого Пекснифа - и это
одно поглотило все остальные его огорчения.
шляпу и, взяв палку в руки, в последний раз обвел комнату взглядом. Ранним
летним утром и зимней ночью при свете огарка, купленного на свои деньги, он
слепил глаза над книгой в этой самой комнате. В этой самой комнате он
пытался играть на скрипке, забравшись под одеяло, и, только уступая
протестам других учеников, неохотно оставил это намерение. Во всякое другое
время ему было бы больно расставаться с этой комнатой, при мысли обо всем,
чему он тут научился, о многих часах, которые он тут провел, о мечтах,
волновавших его здесь. Но Пекснифа более не существовало, да и никогда не
было никакого Пекснифа, и нереальность Пекснифа простиралась и на комнату,
где, сидя на этой самой кровати, тот, кого он считал великим совершенством,
нередко проповедовал с таким успехом, что Том Пинч чувствовал слезы на
глазах, с затаенным дыханием ловя его речи.
хорошо известный Тому, - сильно топая, поднялся по лестнице я неловко
отвесил поклон. В обычное время он ограничился бы усмешкой и кивком, -
теперь же он явно давал понять Тому, что ему известно о случившемся, но что
для него такая перемена ничего не значит. Сделано это было достаточно
неуклюже; ведь это был простой конюх, поивший лошадей, но Тома его участие
растрогало больше, чем предстоящий отъезд.
он был не тяжелее, чем башенка для слона; взвалив сундук себе на спину, он
побежал вниз по лестнице, как будто ему, увальню от природы, гораздо удобнее
было идти с сундуком, чем налегке. Том взял чемодан и сошел вниз вместе с
носильщиком. У парадной двери стояла Джейн, заливаясь слезами, а на крыльце
миссис Льюпин, горько рыдая, протянула Тому руку для пожатья.
остаться здесь. Ради бога, не расстраивайте меня еще больше, миссис Льюпин.
Как гость, а не как постоялец.
просто сердце разрывается. Я хочу сегодня же идти в Солсбери, милая моя,
славная женщина. Если вы побережете мой сундук, пока я вам не напишу, я
сочту это величайшим одолжением для себя.
миссис Льюпин, - я вам все сберегу.
вместе с миссис Льюпин, другие старались держаться бодро, как Том, третьи
вслух восхищались мистером Пекснифом, человеком, которому, можно сказать,
ничего не стоило построить церковь: посмотрит на лист бумаги - и готово;
четвертые колебались между этим восхищением и сочувствием к Тому. Мистер
Пексниф появился на крыльце в одно время со своим бывшим учеником и, пока
Том разговаривал с миссис Льюпин, простер руку вперед, как бы говоря:
"Ступайте прочь!" Когда Том сошел с крыльца и завернул за угол, мистер
Пексниф покачал головой, закрыл глаза и, глубоко вздохнув, захлопнул дверь.
После чего самые стойкие из приверженцев Тома стали говорить, что он, должно
быть, сделал что-то из ряда вон выходящее, иначе такой человек, как мистер
Пексниф, держался бы по-другому. Будь это простая ссора (замечали они), он
бы сказал хоть что-нибудь; а раз он ничего не говорит, значит мистер Пинч
нанес ему ужасный удар.
возможным усердием, пока не завидел шлагбаума, откуда семейство сторожа
приветствовало его криками "мистер Пинч!" в то морозное утро, когда он ехал
встречать молодого Мартина. Он прошел через всю деревню, и этот шлагбаум был
последним испытанием; но когда малолетние сборщики дорожной пошлины с
воплями выскочили ему навстречу, он чуть было не бросился бежать, чуть не
кинулся опрометью в сторону от дороги.
жена сторожа. - Как же это вы в такое время идете в ту сторону, да еще с
чемоданом?
глядя на дорогу, словно думала, что Том мог вывалиться из экипажа, сам того
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс
Перумов Ник
Каргалов Вадим