Чтение 8–й страницы книги ~Земля Тома Тиддлера~

площадку третьего этажа. Неряха указала на дверь, в которую нам надлежало
постучать, отворила свою, и, окатив нас волной лукового аромата такой силы,
что у меня чуть не заслезились глаза, исчезла в сих живительных испарениях и
заперлась вместе с ними.

Мое любопытство накалилось до предела: мне казалось, что за дверью, в
которую мы стучали, нас ожидает нечто удивительное и важное. Веселый звонкий
голос попросил нас войти, и в следующее мгновение мы очутились в комнате.

В ней находились двое - мужчина и женщина. Мужчина сидел в темном углу,
и мы сначала его не разглядели, но женщину, поднявшуюся нам навстречу, я
сразу узнал по столь знакомой мне тени.

Комната являла резкий контраст с той, которую мы только что видели и
которая была довольно прилично обставлена. Эта комната была совершенно
пуста; казалось, из нее вынесли все - да так оно и было на самом деле, -
чтобы обратить в деньги. На полу в одном конце комнаты лежал матрац с
кое-какими постельными принадлежностями. Единственной мебелью были стол и
два старых стула. На столе мы увидели лампу гравера и немного снеди для
очень скудного ужина, приготовлением которого они, должно быть, только что
занимались: жалкий ломтик грудинки и горсточка вареного риса. И в довершение
всего - если бы мне понадобилось неопровержимое доказательство, что я,
наконец, нашел свои тени, - на окне висела клетка.

Все это, разумеется, я заметил мимолетно, ибо мне нужно было сразу же
объяснить причину нашего появления. Я торопливо произнес несколько слов, как
вдруг меня остановил неожиданный возглас мистера Пайкрофта. Второй обитатель
комнаты, которого мы поначалу не разглядели, теперь поднялся и, ярко
освещенный лампой, устремил напряженный взгляд на моего спутника, который
стоял позади меня. Я тотчас обернулся и встретил суровый взгляд моего
старого друга.

- Если все это хитрость, мистер Бродхед, - прерывающимся хриплым
голосом произнес он, - то она не делает вам чести.

- Что вы хотите этим сказать? - спросил я в замешательстве.

- Я хочу сказать, что если вы все это подстроили, чтобы добиться моего
примирения с сыном...

- С вашим сыном? - изумленно повторил я.

- Так вот, я хочу сказать, что этот план увенчается таким успехом,
какого он заслуживает.

С этими словами он направился к двери, но я преградил ему путь.

- Остановитесь, мистер Пайкрофт! - вскричал я. - Если вам угодно
хранить эти враждебные чувства, столь чуждые вашей натуре, - дело ваше, но я
не могу допустить, чтобы вы ушли отсюда с ложным представлением о моей роли
в этой истории. Клянусь, что ваши подозрения напрасны. Когда мы вошли в эту
комнату, я знал об ее обитателях столько же, сколько и вы, и я никогда не
подозревал, что ваш сын живет в столь ужасающей нужде!.. Но если бы я знал
об этом, то не преминул бы сделать все, что в моих силах, дабы пробудить в
вас то чувство, которое вы должны испытывать к человеку, носящему ваше имя.

Мистер Пайкрофт испытующе посмотрел на меня, когда я опровергал его
обвинение, будто я причастен к заговору, долженствовавшему обманным путем
вынудить его к примирению, а затем взор его устремился туда, где стоял его
сын. Это был стройный молодой человек с изможденным, но красивым,
мужественным лицом, черты которого казались еще тоньше и благороднее после
перенесенной болезни. Глядя, как он стоит, держа за руку свою маленькую
жену, я невольно подумал, что зрелище это непременно приведет к
благополучному исходу дела, начатого тенями.

- Взгляните на них! - сказал я. - Взгляните на эту комнату, на этот
ужин! Можно ли смотреть на такую нужду и не испытывать жалости? Пусть даже
сын прогневил вас, но разве он не понес кару? Пусть даже он вас ослушался, -
он уже искупил свою вину.

Я взглянул в лицо моему другу, и мне показалось, что на нем отразилась
душевная борьба.

- Так пусть живые люди не будут лишены того сочувствия, которое вы
дарили их Теням.

В эту минуту маленькая женщина отошла от мужа и, приблизившись к нам,
робко положила свою руку на руку моего друга. Я взглянул на него еще раз и,
сделав знак, чтобы молодой гравер подошел к отцу, тихо удалился из комнаты,
где, как я понял, мое присутствие было уже излишним.

Час спустя, когда я грустно сидел дома, размышляя своем одиночестве и
немало завидуя моим соседям в доме напротив, я вдруг услышал, как веселый
голос назвал мое имя.

Я устремил взгляд в знакомом направлении и увидел, что мистер Пайкрофт
стоит у раскрытого окна в комнате сына.

- Мы просим вас прийти и провести с нами вечер.

Я с радостью согласился и только успел отойти от окна, как меня
окликнули снова.

- Послушайте, - произнес мистер Пайкрофт театральным шепотом, - у нас
тут маловато спиртного, так уж, пожалуйста, суньте в карман бутылочку
бренди, и хорошо бы еще лимон...

Через несколько минут я стал участником приятного маленького
празднества.

- Знаете, что мы сделаем первым долгом? - спросила маленькая женщина, с
улыбкой глядя на меня.

- Не имею ни малейшего представления, - отвечал я.

- Повесим самые толстые занавеси, чтобы сосед в доме напротив не видел,
чем мы занимаемся, когда в комнате зажжен свет.

- Не стоит беспокоиться, - заверил я их, - и не трудитесь вешать
занавеси, потому что сосед из дома напротив отныне надеется так часто видеть
своих новых друзей во Плоти, что вряд ли его станут интересовать их Тени.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой мы находим преступное общество

Пока художник еще досказывал свою историю, новый посетитель вошел в
ворота и некоторое время вежливо оставался на заднем плане, чтобы не мешать
слушателям. Как только рассказ был окончен, он вышел вперед и на отличнейшем
английском языке отрекомендовался французом, временно пребывающим в нашей
стране. Обстоятельства его богатой событиями жизни заставили его выучить наш
язык еще на континенте, и в дальнейшем это сослужило ему хорошую службу. С
той поры прошло уже иного лет, но он все как-то не имел возможности посетить
Англию, и вот, наконец, такая возможность представилась. Он остановился со
своими друзьями неподалеку от этих мест, прослышал об Отшельнике и прибыл на
Землю Тома Тиддлера, дабы засвидетельствовать свое почтение столь
прославленному землевладельцу.

Был ли француз удивлен? Нисколько. Лицо его носило глубокие следы
пережитых страданий и невзгод - быть может, он уже утратил способность
чему-либо удивляться? Отнюдь. Столкнись он с мистером Сплином на земле
Франции, он бы наверняка остолбенел от изумления. Но мистер Сплин на
английской почве - это всего лишь еще одно проявление мрачности
национального британского характера. Пресловутый британский сплин - тому
причина, британская склонность к самоубийству - следствие. Быстрый способ
самоубийства - с которым его ознакомили произведения отечественных
писателей, - броситься в воду. Медленный - с ним его познакомили собственные
глаза - похоронить себя среди золы и пепла в кухне с зарешеченным окном. Оба
способа довольно занятны, но для начитанного француза не представляют
чего-либо из ряда вон выходящего.

Предоставив нашему национальному характеру самому показать себя в более
выгодном свете, когда время даст возможность этому джентльмену получше
разобраться в нем, Путник обратился к нему с учтивой просьбой последовать
примеру художника и поделиться своим житейским опытом. После минутного
раздумья француз сказал, что жизнь его в молодости была полна необычайных
опасностей и страданий. Он согласен поведать об одном из своих приключений,
- но хотел бы заранее предупредить слушателей, что они могут быть несколько
поражены его рассказом, и потому он просит их воздержаться от окончательных
выводов касательно его личности и неведения до тех пор, пока они не
дослушают истории до конца.

После этого вступления он начал так.

По рождению я француз, зовут меня Франсуа Тьери. Не стану утомлять вас
описанием ранних лет моей жизни. Скажу одно: я совершил политическое
преступление, был сослан за это на каторгу и до сих пор пребываю в изгнании.
Клеймение в мое время еще не было отменено. Я мог бы показать вам выжженные
на моем плече буквы.

Я был арестован, судим и осужден в Париже. Покидая зал суда, я все еще
слышал, как в ушах звучат слова приговора. Громыхающие колеса арестантского
фургона повторяли их всю дорогу от Парижа до Бисетра в этот вечер, весь
следующий день, и еще день, и еще, по всему томительному пути от Бисетра до
Тулона. Когда я вспоминаю об этом теперь, мне кажется, что разум мой тогда
притупился, потрясенный неожиданной суровостью приговора - ибо я не помню
ничего ни о дороге, ни о тех местах, где мы останавливались, - ничего, кроме
беспрерывного "travaux forces - travaux forces - travaux forces" {Каторжные
работы (франц.).}, - снова, и снова, и снова. Под вечер третьего дня фургон
остановился, дверь распахнулась и меня провели по мощеному двору и через
каменный коридор в огромное каменное помещение, тускло освещаемое откуда-то
сверху. Здесь начальник тюрьмы допросил меня и занес мое имя в огромную
книгу в железном переплете и с железными застежками, словно закованную в
цепи.

- Номер Двести Семь, - произнес начальник тюрьмы. - Зеленый.

Меня провели в соседнее помещение, обыскали, раздели и сунули в
холодную ванну. Когда я вышел из нее, меня облачили в арестантскую форму - в
грубую парусиновую рубаху, штаны из бурой саржи, красную саржевую блузу и
тяжелые башмаки, подбитые железом. В довершение ко всему мне вручили зеленый
шерстяной колпак. На каждой штанине, на груди и на спине блузы были