наконец, затронул ваши чувства. Что ж, продолжим.
спрятать гримасу торжества, уже вздергивавшую кверху его усы и пригибавшую
книзу нос. Он неудержимо наслаждался произведенным впечатлением.
своего сиротского детства был запуган и заморен голодом до полусмерти, а
потому он покорно опускает голову и шепчет: "Воля ваша, дядюшка. Как
скажете, так и будет". И дядюшка поступает согласно своей воле. Он, кстати,
никогда и не поступал иначе. Счастливый союз освящен, молодые прибывают в
этот прелестный домик, где новобрачную встречает, предположим, Флинтвинч. А,
старый каверзник?
потом на нее, дернул себя за кончик носа и щелкнул языком.
тогда, в пылу гнева, ревности, желания отомстить, у нее является план -
слышите, сударыня! - хитроумный план возмездия, по которому безвольный
муженек не только должен быть сокрушен сам, но и стать орудием уничтожения
ее соперницы. Что за блистательный ум!
передник изо рта. - Но я и это видела во сне: будто вы с ней ссорились
однажды зимним вечером - она сидела там, где сейчас, а ты стоял перед ней и
упрекал ее, зачем она допустила, чтобы Артур, вернувшись из Китая,
подозревал отца в чем-то; сила, мол, всегда была на ее стороне, и она должна
была вступиться за покойника перед сыном. И в этом же самом сне ты еще
сказал, что она не... - а что не, я так и не узнала, потому что она сразу
взвилась и не дала тебе договорить. Ты отлично знаешь, когда это было. В тот
вечер, когда ты пришел со свечкой в кухню и сдернул у меня с головы
передник. И ты тогда сказал, что все это мне приснилось. И не хотел верить,
что я слышу какой-то шум в доме. - После этой бурной тирады Эффери снова
заткнула себе передником рот и умолкла, не снимая колена с подоконника и не
отнимая руки от косяка, готовая закричать караул или выпрыгнуть из окна при
первой попытке ее господина и повелителя приблизиться.
откинувшись на спинку стула. - Право же, миссис Флинтвинч - настоящая пифия!
Но как нам - мне, вам и этому старому каверзнику - истолковать ее речь? Он
сказал, что вы не... - а вы взвились и не дали ему договорить. Итак, вы
не... что? Что? Говорите, сударыня?
приходится нелегко. Она тяжело дышала, губы ее приоткрылись и дрожали, как
она ни старалась унять эту дрожь.
помешали ему договорить. Он собирался сказать, что вы не... что? Я-то знаю,
но мне хотелось бы, чтобы вы меня почтили доверием. Ну? Вы не... что?
вскрикнула:
огонь, так долго тлевший под спудом, забушевал вовсю.
истолковании! Если уж это дело должно раскрыться, так пусть оно раскроется в
том свете, в каком я его вижу. Ни слова больше. Я буду говорить.
вмешался мистер Флинтвинч. - Пусть этот мистер Риго, мистер Бландуа, мистер
Вельзевул рассказывает по-своему. Какая разница, если он все равно все
знает?
дошло до того, так я сама расскажу всю правду, и это будет моя правда, от
начала и до конца. Как! Столько лет томиться в этой комнате, безвыходно, как
в тюрьме, и под конец пасть до того, чтобы увидеть себя в таком зеркале!
Разве вы не разглядели этого человека, Флинтвинч? Разве вы не слышали его?
Да будь ваша жена еще во сто раз более неблагодарной, и будь у меня в тысячу
раз меньше надежды заставить ее молчать, после того как будет куплено его
молчание - и то я предпочла бы сама все рассказать, но не обрекать себя на
муку выслушать это от него!
разнимая рук, скрещенных на груди.
значит быть воспитанным в строгих правилах. Так была воспитана я. Мои годы
прошли без легкомысленных и грешных утех, свойственных юности. Я знала лишь
назидательную суровость, наказания и страх. Наши помыслы греховны, наши
поступки нечестивы, проклятие тяготеет над нами, зло подстерегает нас со
всех сторон - с детства я только об этом и слышала. Под влиянием таких
разговоров складывался мой характер, они же научили меня презирать и
ненавидеть грешников. Когда старый мистер Гилберт Кленнэм предложил моему
отцу выдать меня замуж за его племянника-сироту, отец уверил меня, что этот
молодой человек получил такое же строгое и примерное воспитание, как и я
сама. Что он к тому же вырос в суровом доме, куда не было доступа веселью, и
дни его протекали в вынужденном посте, трудах и нелегких испытаниях. Что
хоть по годам он уже взрослый мужчина, дядя лишь недавно перестал считать
его ребенком; и что от школьных дней и поныне жизнь под благочестивым
дядиным кровом надежно ограждала его от пагубных примеров безбожия и
распущенности. И когда спустя год после нашей свадьбы я узнала, что в то
самое время, когда произносились эти слова, мой будущий муж нарушил закон
господа бога и оскорбил меня, поставив на место, принадлежавшее мне по
праву, другую женщину, такое же грешное создание, как и он сам, - могла ли я
сомневаться, что само провидение открыло мне эту преступную тайну и избрало
меня своим орудием, чтобы покарать грешницу? Могла ли я забыть хоть на миг -
не свою обиду, нет, ибо что я такое? - но то отвращение к греху и готовность
бороться с ним, которые во мне растили с малых лет?
увидеть начальные буквы этих слов. Провидению угодно было, чтобы я нашла
часы в потайном ящике его стола вместе со старым письмом, которое объяснило
мне, что означают эти буквы, и чьей рукой они были вышиты, и при каких
обстоятельствах. Если бы не воля провидения, я бы никогда не узнала об этом.
"Не забывай". Точно голос разгневанных небес звучали мне эти два слова. Не
забывай, что сотворен грех, не забывай, что ты была избрана, чтобы узнать о
нем и наказать виновных. Я не забыла. Но разве это свою обиду я помнила? О
нет! Я лишь слуга господня, творящая его волю. Разве я была бы властна над
ними обоими, если бы господь бог не отдал мне их, скованными по рукам и по
ногам цепями греха?
непреклонной женщины. Сорок с лишним лет мучительных и упорных стараний
заглушить внутренний голос, шептавший, что, как бы она ни называла свой гнев
и свою оскорбленную гордость, ничто и никогда не изменит истинной природы ее
чувств. Но и теперь, через сорок лет, когда уже глянула ей в лицо Немезида,
она оставалась верна себе, по-прежнему кощунственно извращая порядок
Творения и стремясь вдунуть собственное дыхание в созданный ею образ Творца.
Диковинны и страшны языческие идолы, встречающиеся путешественникам в
далеких варварских странах; но самые чудовищные из них не сравнятся с теми
грубыми и отталкивающими изображениями божества, которые мы, исчадия праха
земного, творим по образу и подобию своему из низменных своих страстей.
продолжала миссис Кленнэм свою страстную исповедь, - когда, изобличенная
мною, она упала, пряча лицо, к моим ногам, разве за себя я винила ее, разве
от своего имени осыпала ее упреками? Те, кому в древности было назначено
идти к злым царям и обличать их, разве не были они посланцами и слугами
божьими? Так ведь и я, недостойная, должна была изобличить грех! Когда она,
моля о пощаде, говорила о своей молодости, о его тяжелой, безрадостной жизни
(так называла она высокие нравственные правила, внушенные ему с детства), о
жалкой профанации брачного обряда, которою тайно был скреплен их нечестивый
союз, о страхе нищеты и позора, охватившем их, когда я была избрана орудием
божьей кары, о любви (она осмелилась произнесли это слово, валяясь у меня в
ногах), ради которой она решила отступиться от него и отдать его мне - разве
это мою оскорбительницу уничтожила я презрением, разве мой гнев подсказывал
мне слова, заставлявшие ее содрогаться и корчиться? Нет, тут совершался
иной, высший суд; иная, высшая сила требовала искупления.
время этой речи она несколько раз стукнула кулаком по столу, а при последних
словах простерла руку вверх свободным и словно бы привычным движением.
распутстве женщина? Я мстительна и непримирима, я? Да, в глазах таких, как
вы, не ведающих иной справедливости и иных велений, кроме тех, что исходят
от сатаны! Смейтесь, но я-то знаю, какова я, и Флинтвинч знает, и такою я
хочу предстать перед другими, хотя бы перед вами и перед этой выжившей из
ума старухой.
весьма не прочь оправдаться в собственных глазах, сударыня.
"У вас есть ребенок; у меня нет. Вы любите вашего ребенка. Отдайте его мне.
Он будет считать себя моим сыном, и все будут считать его моим сыном. Чтобы
спасти вас от позора, его отец даст клятву никогда больше не видеть вас и не
Конюшевский Владислав
Афанасьев Роман
Мережковский Дмитрий
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Майер Стефани