деле бедняки, вы-то что тут можете поделать? Вы и сами станете бедняком,
если не будете получать арендную плату.
продолжал Панкс. - Вы не станете отдавать им комнаты даром. Не раскроете им
ворота, приходи, мол, кто хочет, вход бесплатный. Нет, ничего этого вы и не
подумаете делать.
неопределенностью.
пройдет, он эти полкроны не может уплатить, вы что ему скажете? Вы скажете:
"А зачем ты нанимал комнату? Если у тебя нет денег, у тебя не должно быть и
комнаты. Где твои деньги, куда ты их девал? Что вообще это значит? Что ты
воображаешь?" Вот что вы говорите в таких случаях. А не, говорите - тем хуже
для вас. - Тут мистер Панкс произвел весьма странное зловещее рокотанье в
глубине своего носа, как будто собираясь высморкаться, однако же никакого
иного эффекта, кроме звукового, не воспоследовало.
северо-востоку отсюда? -спросил Кленнэм, решительно не зная, к кому из двоих
адресовать свой вопрос.
северо-востоку, это для вас роли не играет. Вы с компасом не сверялись. Вам
что нужно? Вам нужно, чтобы капитал был помешен надежно и выгодно. Где нашли
подходящее место, там и взяли. А насчет его расположения, так тут вы не
привередливы, нет. За обедом к обществу присоединилась еще одна, весьма
примечательная фигура, также обитавшая под сенью патриаршего шатра. Это была
маленькая пучеглазая старушка с лицом дешевой деревянной куклы из тех,
которым, сообразно цене, никакого выражения не положено. Желтый парик с
тугими буклями криво сидел у нее на макушке, как будто ребенок, обладатель
куклы, приколотил его гвоздиком, где пришлось, лишь бы не свалился. Другую
особенность удивительной старушки составляли несколько вмятин на лице,
словно тот же ребенок исковырял его ложкой или иным тупым орудием, - одно из
таких повреждений явственно выделялось на кончике носа. Третья особенность
удивительной старушки заключалась в том, что у нее не было своего имени: она
звалась тетушкой мистера Ф.
когда на стол уже подали первое блюдо, Флора вдруг спросила, слыхал ли
мистер Кленнэм о наследстве, которое ей оставил мистер Ф. Кленнэм в ответ
выразил глубокую уверенность, что мистер Ф. завещал обожаемой супруге если
не все свое земное достояние, то, во всяком случае, большую его часть. Ну,
разумеется, сказала Флора; в завещании мистера Ф. отразились все прекрасные
качества его души, но не об этом сейчас речь; кроме земного достояния он еще
оставил ей наследство особого рода: свою тетушку. Она тут же вышла из
столовой и спустя несколько минут возвратилась вместе с вышеупомянутым
наследством, которое и представила торжественно: "Тетушка мистера Ф.".
постороннему наблюдателю, отличался крайней суровостью и угрюмой
молчаливостью; последней она лишь время от времени изменяла, отпуская
зловещим низким голосом замечания, которые, не имея ни прямой, ни косвенной
связи с предметом общего разговора, огорошивали и пугали собеседников.
Возможно, эти замечания представляли собой звенья единой цепи сокровенных
размышлений тетушки мистера Ф., возможно, они были остроумны и даже обладали
весьма тонким смыслом, но, к несчастью, чтобы понять их, требовался ключ, а
ключа не было.
патриаршего дома благоприятствовало хорошему пищеварению), начался с супа,
жареной камбалы, картофеля и соуса из креветок. Разговор по-прежнему
вертелся вокруг взимания квартирной платы. Тетушка мистера Ф. минут десять
молча косилась на всех с угрюмой враждебностью, после чего мрачно изрекла
следующее:
"Совершенно верно, сударыня". Но Кленнэма это загадочное сообщение
перепугало не па шутку. Было и еще одно обстоятельство, заставлявшее бояться
почтенной дамы. На всех тараща глаза, она, однако же, никого как бы не
видела. Допустим, учтивый и предупредительный сосед пожелал бы выяснить ее
отношение к картофелю. Его выразительная пантомима не произвела бы никакого
впечатления, и что ему тогда было делать? Не мог же он сказать: "Тетушка
мистера Ф., не угодно ли?". Оставалось одно: в страхе и растерянности
положить ложку - как и поступил Кленнэм.
отдаленную связь с гусаками); обед тянулся, как тянется всякая трапеза,
лишенная приправы воображения. Когда-то Артур, сидя за этим самым столом, ни
на что не глядел и ничего не замечал, кроме Флоры; теперь, глядя на Флору,
он против воли замечал, что она большая охотница до портеру, что
чувствительные воспоминания не мешают ей отдавать должное хересу и что
нажитая ею дородность не составляет необъяснимого чуда. Что касается
последнего из патриархов, то он всегда отличался могучим аппетитом и уминал
за обе щеки обильную и плотную пищу с благостной улыбкой добряка,
насыщающего голодных. Мистер Панкс, торопясь по обыкновению, то и дело
поглядывал в засаленную записную книжку, лежавшую рядом с его прибором
(должно быть, в ней значились имена неисправных плательщиков, посещение
которых он припас себе на десерт); он словно не ел, а заправлялся топливом,
шумно, суетливо, роняя куски, пыхтя и отфыркиваясь, готовый вот-вот развести
пары.
романтике, и в течение всего обеда усердно отдавала дань тому и другому, так
что под конец Артур уже не поднимал глаз от тарелки из страха встретить
очередной выразительный взгляд, предостерегающий или исполненный
таинственного значения, словно бы понятного лишь им двоим.
смотрела на Кленнэма; но когда убрали со стола и подали десерт, она
разразилась новым замечанием, внезапным, словно бой часов, и столь же чуждым
течению застольной беседы. Флора только что сказала:
мистера Ф.?
дама, - поставлен после Большого лондонского пожара; но Большой лондонский
пожар это не тот пожар, когда сгорела фабрика вашего дяди Джорджа.
сударыня! Это очень любопытно!" Но тетушка мистера Ф., должно быть,
усмотрела тут возражение или иную обиду и, вместо того чтобы снова застыть в
безмолвии, гневно заявила:
приняло, однако, столь вызывающий и оскорбительный характер, будучи
высказано прямо в лицо гостю, что дальнейшее присутствие тетушки мистера Ф.
в столовой сделалось явно неудобным. Флора тут же позаботилась ее вывести,
что удалось без всякого труда, так как тетушка мистера Ф. не оказала
сопротивления и только с непримиримой враждебностью осведомилась, выходя:
премилая старушка и умница, но со странностями, и подчас у нее бывают
"беспричинные антипатии", - впрочем, последним обстоятельством Флора,
кажется, даже склонна была гордиться. Тут сказалась природная доброта Флоры,
и за то, что тетушка мистера Ф. способствовала проявлению этого качества,
Кленнэм готов был отнестись к ней снисходительно, тем более что уже
избавился от ее устрашающего присутствия и мог спокойно выпить бокал-другой
вина со всем обществом. Но тут ему пришло в голову, что Панкс не замедлит
сняться с якоря, а Патриарх того и гляди уснет; сообразив это, он поспешно
сослался на необходимость навестить еще мать и спросил у мистера Панкса, в
какую сторону тот направляется.
Кленнэма, нанизывала торопливые фразы, в которых говорилось о том, что было
время, когда... и что к прошлому возврата нет и что он не носит больше
золотых цепей и что она верна памяти усопшего мистера Ф. и что она будет
дома завтра в половине второго и что веления судьбы непреложны и что она,
разумеется, не предполагает, будто он может прогуливаться по северной аллее
Грейс-Инн-Гарденс ровно в четыре часа пополудни. Прощаясь, он сделал попытку
дружески пожать руку нынешней Флоре - не той Флоре, которой уже не было, и
не Сирене, но из этого ничего не вышло: Флора не захотела, не смогла,
обнаружила полнейшую неспособность отделить себя и его от образов их
далекого прошлого. С печальным чувством ушел он из патриаршего дома, и еще
целых четверть часа брел словно во сне; так что не будь при нем, по счастью,
надежного буксира, кто знает, куда бы занесли его ноги.
в себя, первое, что он увидел, был Панкс, который на полном ходу, пыхтя и
отфыркиваясь, обгладывая последние жалкие остатки ногтей с одной руки.
Другая рука была засунута в карман, а видавшая виды шляпа надета задом
наперед, и все это вместе, по-видимому, служило у него признаком усиленной
работы мысли.
чувствительней меня к лондонской погоде. Мне-то, сказать по правде, ее и
замечать некогда.
Афанасьев Роман
Смит Кордвейнер
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Доценко Виктор
Лукин Евгений