отдохнуть. Так они добрались до большого города, куда шел фургон, и провели
там ночь. Утром учитель вывел их на улицу, где стояла высокая церковь, а за
ней тянулись старые дома из плитняка, укрепленные потемневшими балками,
пересекающими одна другую, что придавало этим строениям причудливый вид и
подчеркивало их древность. Двери везде были низкие, сводчатые, с дубовыми
порталами и резными скамьями, на которых обитатели этих домишек когда-то
сиживали в летних сумерках. Окна со свинцовым переплетом, выложенным мелкими
ромбами, будто подмигивали прохожим, подслеповато щурясь на свету. Путники
давно оставили позади дымящие трубы и горны и только в двух-трех местах
видели фабрики, которые, точно огнедышащие вулканы, губили все вокруг себя.
Пройдя город, они снова очутились среди полей и лугов и начали приближаться
к цели своего путешествия.
ночь в дороге. Правда, особой необходимости в этом не было, но за несколько
миль до деревни учитель вдруг забеспокоился и сказал, что новому причетнику
не подобает показываться на людях в пыльных сапогах и смявшемся за дорогу
платье. И вот, наконец, ясным осенним утром они подошли к месту, где ему
была предложена такая высокая должность, и стали издали любоваться здешними
красотами.
И надо полагать, старый дом рядом с ней - это школа. Жить среди такой
благодати да еще получать тридцать пять фунтов в год!
окнами, древними могильными плитами на зеленом кладбище, ветхой колокольней
и даже флюгером; восторгались темными соломенными крышами коттеджей, ферм и
надворных построек, которые выглядывали из-за деревьев, речкой, струившейся
вдали у водяной мельницы, цепью валлийских гор, синеющих на горизонте. Вот о
таком уголке и тосковала девочка в мрачном, убогом логове труда. Засыпая на
ложе из золы и видя на своем пути одну нищету, одни ужасы, она не
переставала рисовать себе мысленно места, почти такие же прекрасные, - но по
мере того как надежда увидеть их покидала ее, эти картины начинали таять,
расплываться смутным пятном, и все же, исчезая, они становились ей еще
милее, еще желаннее.
благоговейное молчание. - Мне надо отнести письмо, а кстати и расспросить
обо всем. Куда же вас отвести? Может, вон в ту маленькую гостиницу?
подождем вас у церкви.
подошел к паперти, снял с плеч свою котомку и положил ее на каменную скамью.
- Ждите меня с хорошими вестями, а я не задержусь.
кармане, завернутые в бумагу, учитель быстро зашагал прочь, взволнованный и
довольный.
а потом пошла бродить по кладбищу - такому торжественному и тихому, что
только шорох ее платья по листьям, которые устилали тропинку и скрадывали
звуки шагов, нарушал здешнее безмолвие. Кладбище было очень старое, глухое;
церковь, построенная много веков назад, вероятно стояла когда-то возле
монастыря, но от него сохранилась только полуразвалившаяся стена с глубокими
нишами окон, тогда как остальная часть здания обрушилась, поросла бурьяном и
сравнялась с землей, словно тоже требуя погребения и стремясь смешать свой
прах с прахом людей. И тут же, по соседству с этой могилой былого, ютилась
часть монастыря, когда-то приспособленная под жилье, - два маленьких домика
с глубокими окнами и дубовыми дверями, пустые, необитаемые и тоже обреченные
на гибель.
Церковь, развалины, древние могилы имели не меньшее право на внимание
путника, впервые попавшего сюда, но Нелл увидела эти домики и уже не могла
оторваться от них. Она обошла все кладбище, вернулась обратно, выбрала на
паперти такое место, откуда они были видны, и, поджидая своего друга, словно
зачарованная, не сводила с них глаз.
ГЛАВА XLVII
поспешить, чтобы нас не обвинили в непостоянстве и в том, будто мы бросаем
своих героев в минуты, полные для них сомнений и неизвестности, - итак, мать
Кита и одинокий джентльмен, отъехав в карете четвериком от дверей конторы
мистера Уиэердена (чему мы сами были свидетелями), скоро оставили город
позади и покатили по большой дороге, выбивая искры из булыжника.
и, подобно всякой матери, рисовавшая себе мысленно бог знает какие ужасы, -
например, что Джейкоба, а то малыша, а то и обоих кто-нибудь уже успел
прищемить дверью, а может, они упали в очаг, или свалились с лестницы, или
же ошпарили себе все внутренности при попытке утолить жажду из носика
кипящего чайника, - хранила неловкое молчание, но, встречаясь взглядом со
сборщиками у застав, кучерами дилижансов и прочей публикой, проникалась
важностью своего положения, подобно наемным плакальщикам на похоронах,
которые, не испытывая особенной горечи при мысли об усопшем, смотрят из
окошка траурного экипажа на улицу, видят там своих друзей и знакомых, однако
по долгу службы выказывают приличествующую случаю торжественность и
изображают на лице полное равнодушие ко всему окружающему.
одинокого джентльмена, надо было обладать стальными нервами. Такого
беспокойного седока не возила еще ни одна карета, ни одна четверка лошадей.
Он и двух минут не мог спокойно усидеть на месте и только и знал, что
взмахивал руками, сучил ногами, поднимал оконные рамы, захлопывал их со
всего размаха, высовывал голову в одно окошко, тут же втягивал ее обратно и
вывешивался в другое. Кроме того, у него в кармане была спичечница какого-то
загадочного, невиданного доселе устройства: стоило только матери Кита
завести глаза, как раздавалось - чирк, щелк, пых! - и одинокий джентльмен
смотрел на часы при свете этой спичечницы, не замечая, что искры падают в
солому, и не боясь, что и ему самому и матери Кита грозит опасность заживо
изжариться тут взаперти, пока форейторы успеют сдержать упряжку. Когда они
останавливались менять лошадей, он, не опуская подножки, эдаким живчиком
выскакивал из кареты, носился по двору гостиницы, точно зажженная шутиха,
вынимал под фонарем часы из кармана и, даже не взглянув на циферблат,
засовывал их обратно, - короче говоря, вытворял такое, что мать Кита
начинала серьезно побаиваться его. Лишь только лошадей закладывали, он,
точно арлекин, шмыгал в карету, и через какую-нибудь милю часы и спичечница
снова появлялись на свет божий, - и матери Кита уже было не до сна, и она не
надеялась, что ей удастся хоть малость вздремнуть до следующей станции.
к ней всем корпусом.
окошко. - Коньяк! Вот что ей нужно! Как я раньше об этом не догадался! Эй!
Кучер! Остановитесь у первой же гостиницы и скажите, чтобы подали стакан
коньяку с горячей водой.
Одинокий джентльмен был неумолим, и каждый раз, как у него иссякали все
другие способы и возможности проявлять свое беспокойство, он спохватывался и
предлагал матери Кита коньяку с горячей водой.
распорядился подать им все, что только было съедобного в гостинице, но так
как мать Кита оказалась не в состоянии съесть это за один присест, он
вообразил, что она больна.
он не притронулся ни к одному блюду и во время ужина бегал по комнате из
угла в угол. - Теперь мне все ясно, сударыня! Вы теряете последние силы!
нечего сказать! Вырвал несчастную женщину из лона семьи, не дав ей
опомниться как следует, и теперь она теряет силы у меня на глазах! Сколько у
вас детей, сударыня?
сударыня. И советую вам выпить глинтвейна.
необходим. Напрасно я раньше об этом не подумал.
это требовалось для спасения утопленника, одинокий джентльмен заставил мать
Кита хватить его залпом, неостывший, так что ее прошибла слеза, а потом
снова усадил в карету, и она, вероятно под действием этого приятного
напитка, вскоре перестала обращать внимание на своего беспокойного соседа,
уснув крепким сном. Благотворное действие глинтвейна оказалось отнюдь не
скоропреходящим, ибо, несмотря на то, что расстояние, которое им пришлось
преодолеть, было гораздо больше, чем рассчитывал одинокий джентльмен, и
путешествие их затянулось, мать Кита открыла глаза только наутро, когда
карета загремела колесами по улицам какого-то города.
Везите нас к музею восковых фигур!
Черепнин Владимир
Пехов Алексей
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Якубенко Николай
Ильин Андрей