которое не отпугивает профессионального нищего, стойко бьющего окна и
неистово раздирающего одежды, жестоко и незаслуженно поражает убитого
нищетой страдальца, отпугивает несчастного, достойного помощи. Надо это
исправить, милорды, почтенные господа и члены попечительных советов, иначе в
недобрый час наше же дело ляжет пятном на каждого из нас.
труженики, простые и честные люди, странствуют по дорогам жизни. Терпением и
трудом зарабатывать себе на хлеб и умереть спокойно, не допустив себя до
работного дома, - вот что было ее величайшей надеждой здесь, на земле.
отправилась в путь. Погода стояла ненастная, дороги испортились, но дух ее
был бодр. Менее стойкие пали бы духом при таких неблагоприятных условиях, но
долг, сделанный ею для закупки кое-какого товара, еще не был уплачен, дело у
нее пошло хуже, чем она рассчитывала, и все же она твердо решила доказать
свою правоту и сохранить свою независимость.
временами на нее находит", она сама не придавала этому значения,
переоценивая свои силы. Все чаще и чаще находило на нее это забытье, все
темней и темней, словно тень приближающейся смерти. Что надвигавшаяся на нее
тень становилась гуще и омрачила все кругом, словно подлинная тень,
соответствовало законам физического мира, ибо весь свет, озарявший Бетти
Хигден, был за пределами жизни.
на этом пути стоял ее последний приют, к нему, последнему, она была
привязана, здесь ее любили и знали. Недолгое время она бродила поблизости от
своего покинутого жилища, торговала, вязала, продавала вязание и шла дальше.
В приятных городках Чертси, Уолтоне, Кингстоне и Стейнзе ее фигура
примелькалась было, но через несколько коротких недель Бетти ушла дальше.
городе была площадь; иногда же на самом людном (он редко бывал очень людным)
углу Главной улицы; или отыскивала на окольной дороге какой-нибудь большой
дом и просила позволения войти со своей корзинкой, но ее не всегда пускали.
Зато дамы, разъезжающие в колясках, частенько покупали у нее какой-нибудь
пустяк: им обычно нравились ее ясные глаза и веселые речи. Вот это да ее
опрятная одежда породили басню о том, будто она женщина с достатком, даже,
можно сказать, богатая для своего звания. Обогатить другого подобным образом
ничего не стоит, и потому такие басни с давних пор бытуют среди народа.
через плотину, а в тихую погоду даже шорох тростника; с моста можно видеть
новорожденную реку, всю в ямочках, словно малое дитя, весело скользящую
среди деревьев, еще не оскверненную отбросами, которые ждут ее ниже по
течению, еще не внемлющую глухим зовам моря. Было бы слишком странно
приписывать такие мысли Бетти Хигден; но Бетти слышала нежный шепот волн,
обращенный ко многим подобным ей: "Иди ко мне, иди ко мне! Когда тебя
настигнут позор и страх, которых ты так долго избегала, иди ко мне! Я
попечительница, назначенная вечным законом на эту работу; меня ценят отнюдь
не за то, что я уклоняюсь от нее. Моя грудь мягче, чем у сиделки из
работного дома; смерть в моих объятиях отраднее, чем смерть среди
призреваемых в работном доме. Иди ко мне!"
непросвещенном уме. Понимают ли эти господа и их дети, живущие в таких
красивых домах, что это значит, когда человеку по-настоящему голодно,
по-настоящему холодно? Любопытно ли им глядеть на нее так же, как ей
любопытно глядеть на них? Благослови господь этих милых, веселых деток!
Заплакали бы они от жалости или нет, увидев больного Джонни у нее на руках?
Поняли бы они что-нибудь, увидев мертвого Джонни в его кроватке? И все-таки,
пусть хоть ради Джонни благословит господь милых деток! Так думала она,
глядя и на более скромные дома, в более узких уличках, в то время когда окна
светились тем ярче, чем темнее становилось на дворе. Когда семьи собираются
дома к ночи, не глупо ли думать, что жестоко с их стороны закрывать наглухо
ставни, чтобы не видно было огней? И, глядя на освещенные лавки, она думала,
что их хозяева теперь пьют чай в задней комнатке - так близко от нее, что и
на улицу проникает вместе со светом запах чая и гренков, - пьют и едят,
одетые в свои товары, с тем большим удовольствием, что торгуют ими. Так
думала она и у кладбищенской ограды, мимо которой пролегала пустынная
дорога, ведущая на ночлег. "Ах, боже мой! Никого нет здесь, под открытым
небом, в такую темноту и в такую погоду, кроме меня да покойников! Но тем
лучше всем остальным, кому тепло дома". Бедняжка никому не завидовала и ни
на кого не злобилась в своей горькой доле.
страхи, и для них было больше пищи в ее странствиях, чем для нее самой. То
попадалось ей на глаза постыдное зрелище - какой-нибудь один обездоленный,
то целая кучка мужчин и женщин в лохмотьях, с детьми, жалась друг к другу,
словно клубок червей, чтобы хоть немножко согреться, - без конца ждали и
томились на ступеньках крыльца, пока облеченный общественным доверием
чиновник старался взять их измором, чтобы отделаться от них. То она
встречала прилично одетого бедняка, вроде нее самой, шествующего пешком за
много миль навестить больного родственника или друга, которого
благотворительность засадила в большой и неуютный дом Призрения, настолько
же далекий от родного дома, как окружная тюрьма (отдаленность которой -
худшее наказание для преступников из сельских местностей), а во всем, что
касается пищи, крова и ухода за больными - еще хуже тюрьмы. Иногда ей
приходилось слышать, как читали вслух газету, и она узнавала, сколько единиц
вычеркнуто регистратором из списков, как умершие голодной смертью, без
крова; и для них этот ангел смерти находил место в итоге, словно это были
полупенсы. Она слышала, как все это обсуждалось при ней, чего мы с вами,
милорды, почтенные господа и члены попечительных советов, никогда не услышим
в нашем неприступном величии, и от всего услышанного она летела прочь на
крыльях отчаяния.
же срывалась с места и уходила, как бы она ни устала, как бы ни болели у нее
ноги, гонимая пробудившимся в ней страхом попасть в руки благотворителей.
Замечательное усовершенствование для христиан - превратить доброго
самаритянина * в пугало! Но так было в данном случае, и он типичен для
многих, многих и многих.
прежде был неразумен, ибо люди всегда неразумны и постоянно стараются
напустить дыма без огня.
как вдруг на нее опять нашло забытье, и такое сильное, что она потеряла
сознание; когда она очнулась, оказалось, что она лежит на земле, голову ее
поддерживает какая-то добродушная торговка и вокруг них уже собрался народ.
думаешь, обойдется теперь или нет?
билась, бабушка, а лежала без памяти, словно окоченела.
бывает.
Спасибо вам, милые, и дай бог, чтобы вам тоже люди помогали, когда вы
доживете до моих лет.
поддержали, и она опять села на скамейку.
опуская голову на грудь той женщины, которая с ней заговорила. - Сейчас все
пройдет. Ничего со мной больше не будет.
выбежали на улицу, бросив свой обед в трактире, - есть ли у нее родня?
джентльмен, только не могла так скоро ответить. Родных у меня много. Не
беспокойтесь обо мне, милая.
после того и женские голоса повторили вопрос хором.
Не бойтесь за меня, соседи.
сочувственные голоса.
вставая. - У меня есть друзья в Лондоне. Мне ничего не надо. Со мной ничего
не случится. Спасибо вам. Не беспокойтесь обо мне.
красный шарф, сказал хриплым голосом, что "не надо бы ее пускать".
и все ее страхи ожили в ней. - Я теперь совсем здорова и сейчас уйду.
от них, когда тот же фермер удержал ее за рукав, настаивая, чтобы она пошла
вместе с ним к приходскому лекарю. Собравшись с силами и призвав на помощь
всю свою решимость, бедная женщина, вся дрожа, оттолкнула его руку почти с
гневом и пустилась бежать. Она почувствовала себя в безопасности только
тогда, когда между нею и рыночной площадью было не менее мили, а то и двух,
и, словно загнанное животное, забралась в рощицу, чтобы отдышаться там.
Только тогда она впервые осмелилась вспомнить, как она оглянулась через
плечо, выходя из города, и увидела вывеску "Белого Льва", качавшуюся над
дорогой, палатки на рыночной площади, старинную серую церковь и кучку
народа, глядевшую ей вслед, но не решавшуюся пуститься вдогонку.
плохо, потом ей стало как будто лучше, и несколько дней она шла по большой
Свержин Владимир
Белов Вольф
Смоленский Вадим
Василенко Иван
Сапковский Анджей
Каргалов Вадим