была в самой дальней комнате; теперь Сусанна и Присцилла донашивают ее
одежду - когда они проходят мимо и около меня мелькают мягкие складки
серо-голубого платья, я вздрагиваю и поднимаю глаза, словно надеясь увидеть
лицо мамы. Они намного старше меня: когда я родилась, Присцилле было уже
десять лет, а Сусанна на три года старше Присциллы. Они всегда очень
серьезны и благочестивы, и даже в Германии знают, как ревностны они в вере.
К тому времени, когда я буду такой же старой, я, наверное, стану похожа на
них.
такой вид, словно он прожил уже много столетий. Вчера вечером я боялась
внимательно рассматривать его лицо, но сегодня я заметила, что под
морщинами, которые оставила забота, в нем таится очень ласковое и светлое
выражение. В его душе скрыты безмятежные глубины, которые не может
потревожить никакая буря. Это несомненно. Он хороший человек, я знаю, хотя о
его добродетели в школе не рассказывали - там говорили только о Сусанне и
Присцилле. Когда извозчик остановился около наших дверей, отец выбежал на
улицу без шляпы и, схватив меня в объятья, внес в дом, словно я еще совсем
маленькая, и я забыла о печальном расставанье с моими подругами, и добрыми
сестрами, и с нашим пастором - так радостно было мне вернуться к нему. С
божьей помощью - а в этом господь мне, наверное, поможет, - я буду моему
отцу опорой и утешением.
угрюмый вид, потому что стены покрылись пятнами сырости и плесени, а ковры
совсем истерлись. Наверное, мои сестры пренебрегают домашним хозяйством.
Присцилла, правда, помолвлена с одним из братьев, который живет в Вудбери, в
десяти милях отсюда. Вчера она мне рассказывала, какой у него красивый дом,
обставленный куда более роскошно, чем это обычно принято у членов нашего
братства: ведь мы не ищем мирского блеска. А еще она показала мне белье из
тонкого полотна, которое шьет для себя, и всякие платья, шелковые и
шерстяные. Когда она разложила их на убогих стульях нашей скромной комнаты,
я невольно подумала, что они, наверное, стоят очень дорого, и спросила,
хорошо ли идут дела нашего отца. Тут Присцилла покраснела, а Сусанна глубоко
вздохнула, и это было достаточным ответом.
нашей церкви. В нем сообщалось, что брат Шмидт, миссионер в Вест-Индии,
просит, чтобы ему по жребию была избрана достойная супруга, которая
присоединилась бы к нему там. Некоторые незамужние сестры нашей колонии дали
свое согласие, и из уважения к Сусанне и Присцилле их тоже извещают о
просьбе брата Шмидта, на случай, если они захотят сделать то же. Конечно,
Присциллы это не касалось, потому что она уже невеста, но Сусанна весь день
была погружена в глубокую задумчивость, а сейчас она сидит напротив меня,
такая бледная и серьезная, и ее каштановые волосы, в которых я вижу
несколько серебряных нитей, аккуратно заплетены в косы и уложены над ушами.
Но пока она пишет, по ее худым щекам разливается легкий румянец, словно она
беседует с братом Шмидтом, которого никогда не видела и чьего голоса никогда
не слышала. Она написала свое имя (я могу прочесть его - "Сусанна Филдинг")
четким округлым почерком; оно будет вместе с другими опущено в шкатулку, и
та, чей жребий выпадет, станет супругой брата Шмидта.
смятении, и мне кажется, прошло сто лет с тех пор, как я уехала из школы.
Сегодня утром к нам пришли два каких-то человека и пожелали видеть отца. Это
были грубые, невоспитанные люди, и их голоса доносились до кабинета отца,
где он что-то писал, а я сидела у камина и шила. Услышав поднятый ими шум, я
посмотрела на отца и увидела, что он смертельно побледнел и склонил седую
голову на руки. Но он тотчас же вышел к ним и, вернувшись вместе с ними в
кабинет, отослал меня к сестрам. Я нашла их в гостиной - Сусанна была очень
расстроена и испугана, а у Присциллы началась истерика. Когда они, наконец,
успокоились и Присцилла легла на диван, а Сусанна села в мамино кресло и
погрузилась в глубокую задумчивость, я тихонько прошла к кабинету отца и
постучала в дверь. Он сказал: "Войдите!" Он был один и казался очень-очень
грустным.
рассказывал мне о преследовавших его несчастьях, и с каждым его словом мои
школьные годы уходили все дальше и дальше, и я поняла, что эта пора моей
жизни кончилась безвозвратно. Потом он объяснил, что эти люди были посланы
его кредиторами, чтобы вступить во владение всем, что находится в нашем
старом доме, где жила и умерла моя мать.
я подумала, что отцу от этого не будет никакой пользы, постаралась
справиться с собой и через несколько минут могла уже спокойно смотреть ему в
глаза. Потом он сказал, что ему надо заняться своими счетными книгами, и я
поцеловала его и вышла из кабинета.
Сусанна все так же задумчиво смотрела перед собой. Они не заметили, ни как я
вошла, ни как я снова ушла. Я отправилась на кухню обсудить с Джейн, какой
обед приготовить отцу. Она сидела, раскачиваясь на табуретке, и краешком
жесткого передника вытирала покрасневшие глаза, а в кресле, которое некогда
принадлежало моему деду - кто в братстве не слышал о Джордже Филдинге? -
сидел один из незнакомцев, нахлобучив на глаза бурую войлочную шляпу, и
внимательно разглядывал мешочек с сушеными травами, висевший на крюке под
потолком. Он не отвел от него взгляда, даже когда я вошла и, пораженная,
застыла на пороге. Однако он округлил свой большой рот, словно собираясь
свистнуть.
неожиданности; ведь мой отец объяснил мне, что мы должны видеть в этих людях
лишь орудие, избранное для того, чтобы принести нам горе, - не скажете ли вы
мне, как вас зовут?
Христос - спасенье мое.
майораном, а глаза заблестели словно от удовольствия. Я стала раздумывать
над его ответом и почему-то почувствовала себя утешенной.
верующие и я боялась, что вы не такой.
обращайте на меня внимания; только скажите, чтобы эта ваша Мария давала мне
пиво вовремя, и я никого не потревожу.
Робинс? Повесьте проветриваться простыни и постелите постель в комнате
Братьев. Вы найдете библию и молитвенник на столике, мистер Робинс.
кулаком по столу с такой силон, что я даже испугалась.
еще вас расстроит, то вспомните Джона Робинса из Вудбери. Я всегда буду
стоять за вас горой и в своем деле и не в своем деле, разра...
в потолок, а его красное лицо покраснело еще больше. После этого я ушла из
кухни.
радовалась, что всегда прилежно занималась арифметикой.
вел Джон Робинc, и он непременно хотел стать нашим пастором.
дороги проехала в дилижансе. Я только теперь узнала, что брат моей матери,
богатый мирской человек, живет в пятнадцати милях за Вудбери. Он не
принадлежит к нашей вере и был очень недоволен, когда мама вышла замуж за
отца. Оказалось также, что Сусанна и Присцилла - неродные мамины дочки. Папа
вдруг подумал, что наш мирской родственник, может быть, захочет помочь нам в
нашей великой беде. И вот я поехала, сопровождаемая его благословением и
молитвами. Брат Мор, приходивший вчера повидать Присциллу, встретил меня на
станции в Вудбери и посадил в дилижанс, который проезжает через деревню, где
живет мой дядя. Брат Мор гораздо старше, чем я думала. Лицо у него большое,
грубое и дряблое. Я не понимаю, как Присцилла могла дать ему согласие. Но,
во всяком случае, он был со мною добр и долго глядел вслед дилижансу, когда
мы отъехали от гостиницы. Однако я тут же забыла про брата Мора и стала
думать о том, что скажу дяде. Его дом стоит в стороне от других, среди лугов
и рощ, но только на деревьях сейчас совсем нет листьев, и они раскачивались
на сыром холодном ветру, словно перья над катафалком. Я вся дрожала, когда
подняла медный молоток с изображением усмехающегося лица, а когда я его
опустила, раздался такой стук, что все собаки залаяли, а грачи на деревьях
закричали. Лакей провел меня через переднюю с очень низким потолком в
гостиную - хотя потолок в этой комнате тоже был низкий, она показалась мне
очень большой и красивой; теплые красноватые отблески камина были очень
приятны для моих глаз, утомленных мрачной серостью ноябрьского дня. Уже
смеркалось. На диване лежал красивый старик и крепко спал. По другую сторону
камина сидела маленькая старушка, которая поднесла палец к губам и молча
указала мне на стул у огня. Я послушно села и погрузилась в задумчивость.
старик был мой дядя, а он так уставился на меня проницательными серыми
глазами, что я совсем смутилась и, как ни старалась сдержаться, по моим
щекам скатились две слезы - ведь на сердце у меня было очень тяжело.
только смех этот показался мне совсем невеселым. - Поди сюда, Юнис, и