такие слова:
фунтов стерлингов; но чтоб поменьше было хлопот, вот вам сейчас четыре
фунта, если вы согласны, на чем и покончим с этим делом.
которая никак не разжигается, но тут его верхняя оконечность сразу просияла,
и он выразил свою благодарность прямо-таки с парламентским красноречием - то
есть для него, разумеется. И затем сообщил мне о том, что Мим, когда его
римские успехи кончились, хотел было сделать из него индейского великана,
которого обратила на путь истинный Дочь Молочника. Однако Пиклсон, не будучи
знаком с душеспасительной книжкой, названной в честь этой девицы, и не желая
сочетать надувательства со своими серьезными взглядами, наотрез отказался.
Вышел скандал, и бедняга лишился обычной порции пива. И пока мы с ним
беседовали, все, о чем он рассказывал, подтверждалось яростным рычанием Мима
в кассе, от которого великан начинал дрожать как осиновый лист.
словами Пиклсона, касалось вот что:
мямлил), что это за молодой человек околачивается около ваших фургонов?
Софи и по своей поврежденной циркуляции сказал не то.
мужественных глаз, - я, конечно, слаб, но уж не настолько, чтобы не понимать
своих слов. И готов повторить: молодой человек.
даром никто посмотреть не может - то есть глубокой ночью или на рассвете, и
вот он два раза видел, как возле моих фургонов в этом самом городе
Ланкастере, где я провел всего две ночи, околачивался этот самый неизвестный
молодой человек.
знал не больше, чем вы сейчас, но только я немного расстроился. Однако
Пиклсону я и виду не показал и распростился с Пиклсоном, посоветовав ему
истратить свое наследство на подкрепление сил и, как и прежде, стоять за
свою веру. А под утро я начал высматривать этого неизвестного молодого
человека - и более того, я увидел этого неизвестного молодого человека. Одет
он был очень хорошо и собой был хорош. Он прохаживался совсем рядом с моими
фургонами и смотрел на них во все глаза, будто сторожил их, а как рассвело -
повернулся и ушел. Я его громко окликнул, но он не вздрогнул, не оглянулся и
вообще никакого внимания не обратил.
день, чуть рассвело, я снова выглянул из фургона. Но незнакомого молодого
человека не увидел. На следующее утро я опять выглянул - и вот он, тут как
тут, ходит около фургонов. Я снова окликнул его, однако, как и в тот раз, он
и ухом не повел. Тут мне в голову пришла мысль. Стал я за ним по-всякому
следить во всякое время (подробностей рассказывать не буду) и, наконец,
убедился, что этот незнакомый молодой человек - глухонемой.
Приюте, где она обучалась, было отделение для молодых людей (среди них
попадались очень зажиточные). И я сказал себе: "Если он ей нравится, то что
будет со мной и со всем, ради чего я столько трудился?"
верх, - что, может, он ей вовсе и не нравится, и решил в этом разобраться.
Наконец мне случайно удалось подстеречь их свидание - я прятался за елкой, и
они меня не видели. Трогательное это было свидание для всех троих, кто там
присутствовал. Я понимал каждое их словечко не хуже их самих. Слушал я с
помощью глаз - они у меня понимают речь глухонемых так же быстро и верно,
как мои уши понимают разговоры обыкновенных людей. Он уезжал в Китай, чтобы
стать конторщиком в торговой фирме, где прежде служил его отец. У него были
средства, чтобы содержать жену, и он просил ее выйти за него замуж и поехать
с ним. А она упорствовала - нет и нет. Он спросил - может, она его не любит?
Нет, любит, горячо любит, но она не может огорчить своего дорогого,
благородного, великодушного и уж не знаю какого еще отца (и все это обо мне,
простом коробейнике в жилетке с рукавами!) и останется с ним, да благословит
его бог, хоть это разобьет ее сердце! Тут она горько заплакала, и я сразу
принял решение.
зол на Пиклсона, и можно сказать, ему повезло, что он уже получил свое
наследство. Потому что я частенько думал: "Если бы не этот слабоумный
великан, не пришлось бы мне ломать голову и мучиться из-за какого-то
молодого человека". Но как только я понял, что она его любит, как только я
увидел, что она из-за него плачет, все сразу стало по-другому. Я тут же
мысленно примирился с Пиклсоном и, стиснув зубы, заставил себя поступить как
должно.
хорошенько стиснуть зубы, мне понадобилось минуты две-три), а он, закрыв
лицо руками, прислонился к другой елке (их там был целый лесок). Я потрогал
его за плечо. Он обернулся и, увидев меня, сказал нашими знаками:
вытирала глаза.
улыбкой, но, заметив, что я не шучу и книги не беру, тихонько положила ее на
место и внимательно посмотрела на меня.
доктора Мериголда. Принимать всю жизнь". А потом ушел.
синее, а пуговицы так и горят) и своими собственными руками отдал Софи
молодому супругу. На свадьбе присутствовали только мы трое и тот джентльмен,
который заботился о ней эти два года. Я устроил в Библиотечном фургоне
свадебный обед на четыре персоны. Пирог с голубями, окорок в маринаде, две
курочки и всякие надлежащие овощи. Напитки самые лучшие. Я произнес тост, и
племянник моего доктора произнес тост, и шутки наши всем пришлись по вкусу,
и все было как нельзя лучше. За обедом я сказал Софи, что сохраню
Библиотечный фургон и буду жить в нем, возвращаясь из поездок, и сберегу все
ее книги в целости и сохранности, пока она не вернется. Так она и уехала в
Китай со своим молодым мужем, и прощание наше было очень грустным, а потом я
нашел своему мальчишке другое место, а сам, как в те годы, когда умерли моя
девочка и жена, зашагал с кнутом на плече рядом со старым конягой.
пришло письмецо, написанное нетвердой рукой: "Мой любимый отец, еще нет
недели, как у меня родилась прелестная дочурка, но я чувствую себя настолько
хорошо, что мне позволили написать тебе несколько слов. Дорогой мой, любимый
отец, есть надежда, что моя девочка не будет глухонемой, хотя твердо пока
еще ничего сказать нельзя". В ответном письме я было намекнул на это
обстоятельство, но Софи о нем больше не упоминала, и я тоже о нем не
справлялся - ведь расспросами горю не поможешь. Сначала мы переписывались
аккуратно, но потом письма стали приходить реже, потому что мужа Софи
перевели в другой город, а я все время ездил с места на место. Но мы и без
писем всегда помнили друг друга, это я твердо знаю.
королем коробейников, и слава моя все росла. Осень прошла на редкость
удачно, и двадцать третьего декабря тысяча восемьсот шестьдесят четвертого
года приехал я в Аксбридж, графство Мидлсекс, и распродал там остатки товара
до последней нитки. И вот налегке и с легкой душой затрусили мы с конягой в
Лондон, где я собирался в одиночестве отпраздновать сочельник и рождество у
очага в Библиотечном фургоне, а потом закупить оптом новых товаров и снова
отправиться торговать и деньги наживать.
праздничного обеда в Библиотечном фургоне. А соорудил я мясной пудинг на
одну персону - с дюжиной устриц, парочкой почек и двумя грибками. После
такого пудинга человек ко всему относится благодушно, кроме как к двум
нижним пуговицам своего жилета. Покончив с пудингом и убрав посуду, я
привернул лампу, уселся поудобнее у очага и стал смотреть, как отблески огня
играют на корешках книг.
передо мной как живое, а потом я задремал. Наверное, поэтому все время, пока
я спал, мне казалось, что рядом безмолвно стоит Софи с глухонемой дочкой на
руках. Я то ехал по дорогам, то останавливался в самых разных местах - на
север, на запад, на юг, на восток, где ветер гулял, гулял ветерок, здесь вот
и там вот, здесь вот и там, и улетел по горам, по долам, а она все время
стояла рядом - безгласная с безгласным ребенком на руках. Даже когда я,
вздрогнув, проснулся, казалось, она только за миг до этого стояла рядом со
мною.
ступеньках фургона. Это были легкие детские шажки - кто-то торопливо
карабкался вверх по лестнице. Они были, такими знакомыми, что мне
показалось, будто я вот-вот увижу призрак ребенка.
повернулась, дверь приотворилась, и в фургон заглянул настоящий живой
Посняков Андрей
Лондон Джек
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Ибсен Генрик