за квартиру в срок и ни минутой позже, будь точен в денежных: делах (бери
пример с меня; перед мистером Фишем, моим доверенным секретарем, всегда
стоит шкатулка с деньгами) - и можешь рассчитывать на то, что я буду тебе
Другом и Отцом.
передернулась. - Сплошь ревматизм, лихорадка, кривые ноги, кашель, вообще
всякие гадости!
бедного человека Друг и Отец. Тем не менее я всегда готов его подбодрить. В
конце каждого квартала он будет иметь доступ к мистеру Фишу. В день Нового
года я и мои друзья всегда будем пить за его здоровье. Раз в год я и мои
друзья будем обращаться к нему с прочувствованной речью. Один раз в своей
жизни он, возможно, даже получит - публично, в присутствии господ -
небольшое вспомоществование. А когда все эти средства, а также мысль о
благородстве труда перестанут ему помогать и он навеки успокоится в могиле,
тогда, миледи, - тут сэр Джозеф громко высморкался, - тогда я буду... на тех
же условиях... Другом и Отцом... для его детей.
его супруга.
известно, что неблагодарность - порок, присущий этому классу. Ничего другого
я и не жду.
выполняю свой долг как Друг и Отец бедняков; и я пытаюсь образовать их ум,
по всякому случаю внушая им единственное правило нравственности, какое нужно
этому классу, а именно - чтобы они целиком полагались на меня. Не их дело
заниматься... э-э... самими собой. Пусть даже они, по наущению злых и
коварных людей, выказывают нетерпение и недовольство и повинны в непокорном
поведении и черной неблагодарности, - а так оно несомненно и есть, - все
равно я их Друг и Отец. Это определено свыше. Это в природе вещей.
стал его читать.
олдермен настолько любезен, что напоминает мне о выпавшей ему "великой
чести" - он, право же, слишком добр! - познакомиться со мною у нашего общего
друга, банкира Дидлса; а также осведомляется, угодно ли мне, чтобы он
упразднил Уилла Ферна.
он кого-нибудь ограбил?
Почти. Но не совсем. Он, сколько я понимаю, явился в Лондон искать работы
(искал где лучше, как он изволил выразиться) и, будучи найден спящим ночью в
сарае, был взят под стражу, а наутро приведен к олдермену. Олдермен говорит
(и очень правильно), что намерен упразднить такие вещи; и что, если мне
угодно, он будет счастлив начать с Уилла Ферна.
Прошлой зимой, когда я ввела у нас в деревне вышивание по трафареткам,
считая это превосходным занятием для мужчин и мальчиков в вечернее время, и
велела положить на музыку, по новой системе стихи.
чтобы они могли петь, пока работают, - этот Ферн, - как сейчас его вижу -
притронулся к своей, с позволения сказать, шляпе и заявил: "Не взыщите,
миледи, но разве можно меня равнять с девицей?" Я этого, конечно, ожидала;
чего, кроме дерзости и неблагодарности, можно ожидать от этих людей? Но не в
том дело. Сэр Джозеф! Накажите его в назидание другим!
касательно Уильяма Ферна, о котором я, к сожалению, не могу дать
благоприятного отзыва. Я неизменно считал себя его Отцом и Другом, однако в
ответ встречал с его стороны (случай, должен с прискорбием признать,
довольно обычный) только неблагодарность и упорное противодействие моим
планам. Уильям Ферн - человек непокорного и буйного нрава. Благонадежность
его более чем сомнительна. Никакие уговоры быть счастливым, при полной к
тому возможности, на него не действуют. Ввиду этих обстоятельств мне,
признаюсь, кажется, что, когда он, дав вам время навести о нем справки,
опять предстанет перед вами завтра (как он, по вашим словам, обещал, а я
думаю, что в такой степени на него можно положиться), осуждение его на
небольшой срок за бродяжничество пойдет на пользу обществу и послужит
назиданием в стране, в которой - ради тех, кто, наперекор всему, остается
Другом и Отцом бедняков, а также ради самих этих, в большинстве своем
введенных в заблуждение людей, - назидания совершенно необходимы.
Остаюсь..." и так далее.
мистеру Фишу, чтобы тот его запечатал, - это предопределение свыше. В конце
года я свожу счеты даже с Уильямом Ферном!
удрученным видом шагнул вперед, чтобы взять письмо.
кое-какие замечания, которые я был вынужден сделать касательно наступающего
торжественного дня, а также нашей обязанности привести свои дела в порядок и
быть готовыми. Вы могли заметить, что я не ищу отговориться своим высоким
положением в обществе, но что мистер Фиш - вот этот джентльмен - сидит здесь
с чековой книжкой и, скажу больше, для того и находится здесь, чтобы я мог
оплатить все мои счета и с завтрашнего дня начать новую жизнь. Ну, а вы, мой
друг, можете ли вы положа руку на сердце сказать, что вы тоже подготовились
к новому году?
я... я немножко задержался с уплатой.
угрожающе.
десять или двенадцать миссис Чикенстокер.
немножко за квартиру. Самую малость, сэр. Я знаю, долги - это непорядок, но
очень уж нам туго пришлось.
Потом безнадежно развел руками, показывая этим жестом, что на дальнейшую
борьбу не способен.
сословия... старый человек, с седой головой... как может он смотреть в лицо
новому году, когда дела его в таком состоянии, как может он вечером лечь в
постель, а утром снова подняться и... Ну, довольно, - сказал он,
поворачиваясь к Тоби спиной. - Отнесите письмо. Отнесите письмо.
оправдаться. - Очень уж нам тяжело досталось.
письмо!", а мистер Фиш не только вторил ему, но для вящей убедительности еще
указывал на дверь, бедному Тоби ничего не оставалось, как поклониться и
выйти вон. И очутившись на улице, он нахлобучил свою обтрепанную шляпу низко
на глаза, чтобы скрыть тоску, которую вселяла в него мысль, что нигде-то ему
не перепадает ни крошки от нового года.
шляпу, чтобы, задрав голову, посмотреть на колокольню. Он только
приостановился там, по привычке, и смутно подумал, что уже темнеет. Где-то
над ним терялась в сумерках церковная башня, и он знал, что вот-вот зазвонят
колокола, а в такую пору голоса их всегда доносились к нему точно с облаков.
Но сейчас он не чаял поскорее доставить олдермену письмо и убраться
подальше, пока они молчат, - он смертельно боялся, как бы они, вдобавок к
тому припеву, что он слышал от них в прошлый раз, не стали вызванивать "Друг
и Отец, Друг и Отец".
Но был ли тому виной его аллюр, не очень удобный для передвижения по улице,
или его шляпа, надвинутая на самые глаза, а только он, не протрусив и
минуты, столкнулся с каким-то встречным и отлетел на мостовую.
на затылок, от чего стала видна рваная подкладка и голова его уподобилась
улью. - Я вас, сохрани бог, не ушиб?
было ушибить его самого; он и на мостовую-то отлетел наподобие волана.
Однако он держался столь высокого мнения о собственной силе, что не на шутку
встревожился и еще раз спросил:
деревенского вида, с проседью и небритый, - пристально поглядел на него,
словно заподозрив шутку. Но убедившись, что Трухти и не думает шутить,
ответил: