сетования о днях, тоже знавших невзгоды и падения и оставивших по себе
глубокий и печальный след, видимый даже слепому, - сетования, которые служат
настоящему только тем, что показывают людям, как нужна их помощь, раз кто-то
способен сожалеть даже о таком прошлом, - кто это делает, тот грешит. И в
этом ты согрешил против нас, колоколов.
колоколам любовь и признательность; и когда он услышал обвинение в том, что
так жестоко их обидел, сердце его исполнилось раскаянья и горя.
знаете... если вы знаете, сколько раз вы коротали со мной время; сколько раз
вы подбадривали меня, когда я готов был пасть духом; как служили забавой
моей маленькой дочке Мэг (других-то забав у нее почти и не было), когда
умерла ее мать и мы с ней остались одни, - вы не попомните зла за
безрассудное слово.
горестям и печалям многострадальной толпы; кому послышится, что мы
соглашаемся с мудрецами, меряющими человеческие страсти и привязанности той
же меркой, что и жалкую пищу, на которой человечество хиреет и чахнет, - тот
грешит. И в этом ты согрешил против нас! - сказал колокол.
тех, кто придавлен и сломлен, но кому предназначено быть вознесенными на
такую высоту, куда этим мокрицам времени не заползти даже в мыслях, -
продолжал дух колокола, - тот грешит против нас. И в этом грехе ты повинен.
отвращается от падших и изувеченных своих собратьев; отрекается от них, как
от скверны, и не хочет проследить сострадательным взором открытую пропасть,
в которую они скатились из мира добра, цепляясь в своем падении за травинки
и кочки утраченной этой земли, и не выпускали их даже тогда, когда умирали,
израненные, глубоко на дне, - тот грешит против бога и человека, против
времени и вечности. И в этом грехе ты повинен.
достигла крыши, заполнила хоры и неф. Она все ширилась, поднималась выше и
выше, вверх, вверх, вверх, будя растревоженные сердца дубовых балок, гулких
колоколов, окованных железом дверей, прочных каменных лестниц; и, наконец,
когда стены башни уже не могли вместить ее, взмыла к небу.
огромного звука. Он вырвался из этой хрупкой тюрьмы потоком слез; и Трухти
закрыл лицо руками.
пение хора. Пели очень тихо и скорбно - за упокой, - и Тоби, вслушавшись,
различил в этом хоре голос дочери.
слышу!
мертвыми - мертвыми надеждами, мертвыми мечтами, мертвыми грезами юности; но
она жива. Узнай по ее жизни живую правду. Узнай от той, кто тебе всех
дороже, дурными ли родятся дурные. Узнай, как даже с прекраснейшего стебля
срывают один за другим бутоны и листья и как он сохнет и вянет. Следуй за
ней! До роковой черты!
голос. - Иди. Он стоит за тобой.
Ферн! Девочку, чей сон - вот только что - охраняла Мэг!
увидел себя, разбившегося и недвижимого.
темноте и упал с колокольни... год назад?
фигуры, теперь висели колокола.
неизвестно откуда, опять они были заняты диковинными своими делами, а едва
смолкли колокола, опять стали бледнеть, пропадать из глаз, и растворились в
воздухе.
они такие?
обличья - это надежды и мысли смертных, и еще - воспоминания, которые у них
накопились.
часто, часто видел у нее в руках, сидела Мэг, его родная, нежно любимая
дочь. Он не пытался поцеловать ее; не пробовал прижать ее к сердцу; он знал,
что это отнято у него навсегда. Но он, весь дрожа, затаил дыхание и смахнул
набежавшие слезы, чтобы разглядеть ее получше. Чтобы только видеть ее.
увяли. Красива по-прежнему, но надежда, где та молодая надежда, что когда-то
отдавалась в его сердце, как голос!
взглядом, старик отшатнулся.
длинные шелковистые волосы; те же были полураскрытые детские губы. Даже в
глазах, обращенных с вопросом к Мэг, светился тот же взгляд, каким она
всматривалась в эти черты, когда он привел ее к себе в дом!
торжественное, далекое, смутно напоминавшее о той девочке, как напоминала ее
и женщина, глядевшая на Мэг; а между тем это была она, да, она; и в том же
платье.
от работы, чтобы взглянуть на меня!
не улыбаешься, когда смотришь на меня?
и не вижу тебя, лицо у тебя такое грустное, озабоченное, что я и смотреть на
тебя боюсь. Жизнь наша тяжелая, трудная, и улыбаться нам мало причин, но
раньше ты была такая веселая!
поднявшись, обняла девушку. - Неужели из-за меня наша тоскливая жизнь
кажется тебе еще тоскливее?
пылко ее целуя. - Если бы не ты, я бы, кажется, и не захотела больше так
жить. Работа, работа, работа! Столько часов, столько дней, столько
долгих-долгих ночей безнадежной, безотрадной, нескончаемой работы - и для
чего? Не ради богатства, не ради веселой, роскошной жизни, не ради достатка,
пусть самого скромного; нет, ради хлеба, ради жалких грошей, которых только
и хватает на то, чтобы снова работать, и во всем нуждаться, и думать о нашей
горькой доле! Ах, Мэг! - Она заговорила громче и стиснула руки на груди,
словно от сильной боли. - Как может жестокий мир существовать и равнодушно
смотреть на такую жизнь!
залитого слезами. - Лилли! И это говоришь ты, такая молодая, красивая!
ей в лицо. - Преврати меня в старуху, Мэг! Сделай меня сморщенной, дряхлой,
избавь от страшных мыслей, которые смущают меня, молодую!
бегство. Исчез.
Друг и Отец бедняков, устроил пышное празднество в Баули-Холле по случаю дня
рождения своей супруги. А поскольку леди Баули родилась в первый день года
(в чем местные газеты усматривали перст провидения, повелевшего леди Баули
всегда и во всем быть первой), то и празднество это происходило на Новый
год.
мистер Файлер, явился достославный олдермен Кьют, - этот последний питал
склонность к великим мира сего и благодаря своему любезному письму весьма
сблизился с сэром Джозефом Баули, стал прямо-таки другом этой семьи, -
явилось и еще множество гостей. Явился и бедный невидимый Трухти и бродил по
всему дому унылым привидением, разыскивая свою спутницу.
Русанов Владислав
Трубников Александр
Лукин Евгений
Максимов Альберт
Флинт Эрик
Сертаков Виталий