дострекотавшись до того, что тельце его разлетелось бы на сотню кусочков,
это показалось бы вам естественным и неизбежным концом, к которому он сам
изо всех сил стремился.
партию с неослабным рвением, но сверчок захватил роль первой скрипки и
удержал ее. Боже ты мой, как он стрекотал! Тонкий, резкий, пронзительный
голосок его звенел по всему дому и, наверное, даже мерцал, как звезда во
мраке, за стенами. Иногда на самых громких звуках он пускал вдруг такую
неописуемую трель, что невольно казалось - сам он высоко подпрыгивает в
порыве вдохновения, а затем снова падает на ножки. Тем не менее они пели в
полном согласии, и сверчок и чайник. Тема песенки оставалась все та же, и
соревнуясь, они распевали все громче, и громче, и громче.
молоденькая, хоть и похожая на пышку, но это, на мой вкус, не беда),
прелестная маленькая слушательница зажгла свечку, бросила взгляд на косца,
успевшего скосить целую копну минут на верхушке часов, и стала смотреть в
окно, но ничего не увидела в темноте, кроме своего личика, отраженного в
стекле. Впрочем, по-моему (да и по-вашему, будь вы на моем месте), сколько
бы она ни смотрела, она не увидела бы ничего более приятного. Когда она
вернулась и села на прежнее место, сверчок и чайник все еще продолжали петь,
неистово состязаясь друг с другом. У чайника, по-видимому, была одна
слабость: он ни за что не желал признать себя побежденным.
вырвался на целую милю вперед. Гу, гу, гу-у-у-у! - Отставший чайник гудит
вдали, как большой волчок. Стрек, стрек, стрек! - Сверчок завернул за угол.
Гу, гу, гу-у-у! - Чайник гонится за ним по пятам, он и не думает сдаваться.
Стрек, стрек, стрек! - Сверчок бодр, как никогда. Гу, гу, гу-у-у! - Чайник
медлителен, но упорен. Стрек! стрек, стрек! - Сверчок вот-вот обгонит его.
Гу, гу, гу-у-у! - Чайника не обгонишь.
понадобилась бы голова более ясная, чем моя или ваша, чтобы разобрать,
чайник ли это стрекотал, а сверчок гудел, или стрекотал сверчок, а гудел
чайник, или они оба вместе стрекотали и гудели. Но в одном усомниться
нельзя: и чайник и сверчок как бы слили воедино каким-то лишь им известным
способом свои уютные домашние песенки и оба вместе послали их вдаль на луче
свечи, проникавшем через окно на дорогу. И свет этот упал на человека,
который в то время направлялся к нему в темноте, и буквально во мгновение
ока объяснил ему все, воскликнув: "Добро пожаловать домой, старина! Добро
пожаловать домой, дружок!"
воду через край, и его сняли с огня. Миссис Пирибингл побежала к дверям, и
тут поднялась немыслимая суматоха: застучали колеса повозки, раздался топот
копыт, послышался мужской голос, взволнованный пес заметался взад и вперед,
и откуда-то таинственным образом появился младенец.
знаю. Но - так или иначе, а на руках у миссис Пирибингл был младенец, и она
смотрела на него с немалой гордостью, когда ее нежно вел к очагу крепкий
человек гораздо старше ее и гораздо выше ростом - настолько выше, что ему
пришлось нагнуться, чтобы ее поцеловать. Но она стоила такого труда. Любой
верзила, будь он даже шести футов и шести дюймов ростом и вдобавок страдай
прострелом, охотно бы нагнулся.
и погодка!
ресницы, превратив их в ледяные сосульки, и огонь, отражаясь в каплях влаги,
зажег маленькие радуги в его бакенбардах.
грея руки перед огнем, - погода стоит не... не совсем летняя. Значит,
удивляться нечему.
сказала миссис Пирибингл, надувая губки; однако по всему было видно, что это
прозвище ей нравится, и даже очень.
сверху вниз и легонько, насколько это было возможно для его могучей руки,
обнимая жену за талию. - Ты крошка и, - тут он взглянул на младенца, - ты
крошка и держишь... нет, не скажу, все равно ничего не выйдет... - но я чуть
было не сострил. Прямо-таки совсем собрался сострить!
этот неповоротливый, медлительный честный Джон, этот Джон, такой
тяжеловесный, но одаренный таким легким характером; такой грубый с виду и
такой мягкий в душе; такой, казалось бы, непонятливый, а на самом деле такой
чуткий; такой флегматичный, но зато такой добрый! О Мать Природа! Когда ты
одариваешь своих детей той истинной поэзией сердца, какая таилась в груди
этого бедного возчика, - кстати сказать, Джон был простым возчиком, - мы
миримся с тем, что они говорят на прозаические темы и ведут прозаическую
жизнь, и благословляем тебя за общение с ними!
куклой, на руках, когда она в кокетливой задумчивости смотрела на огонь,
склонив хорошенькую головку набок ровно настолько, чтобы эта головка
естественно и вместе с тем чуть-чуть жеманно, но уютно и мило прислонилась к
широкому плечу возчика. Приятно было видеть Джона, когда он с неуклюжей
нежностью старался поддерживать свою легкую как перышко жену так, чтобы ей
было поудобней, и его крепкая зрелость была надежной опорой ее цветущей
молодости. Приятно было наблюдать за Тилли Слоубой, когда она, стоя поодаль,
дожидалась, пока ей передадут ребенка, и, с глубочайшим вниманием, хотя ей
было всего лет двенадцать - тринадцать, созерцала семейную группу, широко
раскрыв рот и глаза, вытянув шею и словно вдыхая, как воздух, все, что
видела. Не менее приятно было видеть, как возчик Джон после одного
замечания, сделанного Крошкой насчет упомянутого младенца, хотел было его
потрогать, но тотчас отдернул руку, как бы опасаясь раздавить его, и,
нагнувшись, стал любоваться сыном с безопасного расстояния, преисполненный
той недоуменной гордости, с какой добродушный огромный дог, вероятно,
разглядывал бы маленькую канарейку, если бы вдруг узнал, что он ее отец.
него всегда закрыты... Эй! Смотри!
Что это с ним? Он не болен? Смотри, как моргает обоими зараз! А на ротик-то
погляди! Разевает ротик, словно золотая или серебряная рыбка!
тоном опытной мамаши. - Ну, как тебе знать, чем хворают дети, Джон! Ты даже
не знаешь, как называются их болезни, глупый! - И, перевернув ребенка,
лежавшего у него на левой руке, она похлопала его по спинке, чтобы
подбодрить, рассмеялась и ущипнула мужа за ухо.
Крошка. Насчет этого я почти ничего не знаю. Знаю только, что нынче мне
здорово досталось от ветра. Всю дорогу до дому он дул с северо-востока,
прямо мне в повозку.
и тотчас засуетилась. - Эй, Тилли, возьми нашего дорогого малыша, а я пока
займусь делом. Миленький! Так бы и зацеловала его. Право! Уйди, песик! Уйди,
Боксер, не приставай... Дай мне только сначала приготовить чай, Джон, а
потом я помогу тебе с посылками не хуже хлопотливой пчелки. "Как маленькая
пчелка..." и так далее, помнишь, Джон, эту песенку? А ты выучил на память
"Маленькую пчелку", когда ходил в школу, Джон?
у меня, конечно, все равно ничего бы не вышло.
такого никогда и не слыхивали. - Какой ты у меня миленький, славный дурачок!
тем, чтобы мальчик, метавшийся с фонарем в руках, как блуждающий огонек,
перед окном и дверью, получше позаботился о лошади, которая была так толста,
что вы не поверите, если я покажу вам ее мерку, и так стара, что день ее
рождения затерялся во тьме веков. Боксер, чувствуя, что он должен оказать
внимание всей семье в целом и беспристрастно распределить его между всеми ее
членами, то врывался в дом, то выбегал на двор с удивительным
непостоянством. Отрывисто лая, он то носился вокруг лошади, которую чистили
у входа в конюшню; то как дикий бросался на свою хозяйку, но вдруг
останавливался, показывая, что это только шутка, то неожиданно тыкался
влажным носом в лицо Тилли Слоубой, сидевшей в низком кресле-качалке у огня,
так что девочка даже взвизгивала от испуга; то назойливо интересовался
младенцем; то, покружив перед очагом, укладывался с таким видом, точно решил
устроиться тут на всю ночь; то снова вскакивал и, задрав крохотный обрубок
хвоста, вылетал наружу, словно вдруг вспомнив, что у него назначено свидание
и надо бежать во весь дух, чтобы попасть вовремя!
играющая в домашнюю хозяйку. - Вот холодная ветчина, вот масло; вот хлеб с
поджаристой корочкой и все прочее! Если ты привез маленькие посылки, Джон,
вот тебе для них бельевая корзина... Где ты, Джон? Тилли, осторожно! Ты
уронишь нашего дорогого малютку в огонь'
предположение, она отличалась редкой и удивительной способностью навлекать
на малыша разные беды и со свойственным ей невозмутимым спокойствием не раз
подвергала опасности его молодую жизнь. Она была такая тощая и прямая, эта
молодая девица, что платье висело на ее плечах как на вешалке и постоянно
грозило с них соскользнуть. Костюм ее был замечателен тем, что из-под него
неизменно торчало некое фланелевое одеяние странного покроя, а в прореху на