своенравная красавица, обрывая лепестки с цветов, которые держала в руке, и
рассыпая их по земле. - Только и слышишь, что о нем, - скучно; ну а насчет
того, что он мой жених...
твое, Мэрьон! - воскликнула Грейс. - Не говори так даже в шутку. Нет на
свете более верного сердца, чем сердце Элфреда!
подняв брови и словно думая о чем-то. - Это, пожалуй, правда. Но я не вижу в
этом большой заслуги... Я... я вовсе не хочу, чтобы он был таким уж верным.
Я никогда не просила его об этом. И если он ожидает, что я... Но, милая
Грейс, к чему нам вообще говорить о нем сейчас?
обнявшись, не спеша прохаживались под деревьями, и хотя в их разговоре
серьезность сталкивалась с легкомыслием, зато любовь нежно откликалась на
любовь. И, право, очень странно было видеть, что на глазах младшей сестры
выступили слезы: казалось, какое-то страстное, глубокое чувство пробивается
сквозь легкомыслие ее речей и мучительно борется с ним.
где нет матери (жена доктора умерла), Грейс, нежно заботившаяся о младшей
сестре и всецело преданная ей, казалась старше своих лет, ибо не стремилась
ни соперничать с Мэрьон, ни участвовать в ее своенравных затеях (хотя
разница в возрасте между ними была небольшая), а лишь сочувствовала ей с
искренней любовью. Велико чувство материнства, если даже такая тень ее,
такое слабое отражение, как любовь сестринская, очищает сердце и уподобляет
ангелам возвышенную душу!
усмешкой размышлял о безумии всякой любви и привязанности и о том, как
наивно обманывает себя молодежь, когда хоть минуту верит, что в этих мыльных
пузырях может быть что-либо серьезное; ведь после она непременно
разочаруется... непременно! Однако домовитость и самоотвержение Грейс, ее
ровный характер, мягкий и скромный, но таивший нерушимое постоянство и
твердость духа, особенно ярко представали перед доктором сейчас, когда он
видел ее, такую и спокойную и непритязательную, рядом с младшей, более
красивой сестрой, и ему стало жаль ее - жаль их обеих, - жаль, что жизнь это
такая смехотворная нелепость. Ему и в голову не приходило, что обе его
дочери или одна из них, может быть, пытаются превратить жизнь в нечто
серьезное. Что поделаешь - ведь он был философ. Добрый и великодушный от
природы, он по несчастной случайности споткнулся о тот лежащий на путях всех
философов камень (его гораздо легче обнаружить, чем философский камень -
предмет изысканий алхимиков), который иногда служит камнем преткновения для
добрых и великодушных людей и обладает роковой способностью превращать
золото в мусор и все драгоценное - в ничтожное.
и откликнулся бесцеремонным тоном:
вечером? - спросил доктор. - Не знаете, что у нас будут гости? Что нынче
утром надо еще до прибытия почтовой кареты закончить одно дело? Что это
совсем особенный случай?
собирать яблоки, мог или нет, как вы полагаете? А? - ответил Бритен,
постепенно возвышая голос, под конец зазвучавший очень громко.
хлопнул в ладоши. - Ну, живо! Где Клеменси?
неуклюжих ног торопливо спустилась на землю. - Яблоки собраны. Ну, девушки,
по домам! Через полминуты все для вас будет готово, мистер.
усердием, а вид у нее был такой своеобразный, что стоит описать ее в
нескольких словах.
какое-то до смешного неподвижное. Но что говорить о лице - походка и
движения ее были так неуклюжи, что, глядя на них, можно было забыть про
любое лицо на свете. Сказать, что обе ноги у нее казались левыми, а руки
словно взятыми у кого-то другого и что все эти четыре конечности были
вывихнуты и, когда приходили в движение, совались не туда, куда надо, -
значит дать лишь самое смягченное описание действительности. Сказать, что
она была вполне довольна и удовлетворена таким устройством, считая, что ей
нет до него дела, и ничуть не роптала на свои руки и ноги, но позволяла им
двигаться как попало, - значит лишь в малой степени воздать должное ее
душевному равновесию. А одета она была так: громадные своевольные башмаки,
которые упрямо отказывались идти туда, куда шли ее ноги, синие чулки,
пестрое платье из набойки самого безобразного рисунка, какой только
встречается на свете, и белый передник. Она всегда носила платья с короткими
рукавами и всегда почему-то ходила с исцарапанными локтями, которыми
интересовалась столь живо, что постоянно выворачивала их, тщетно пытаясь
рассмотреть, что же с ними происходит. На голове у нее обычно торчал
маленький чепчик, прилепившись, где угодно, только не на том месте, которое
у других женщин обычно покрыто этой принадлежностью туалета; зато - она с
ног до головы была безукоризненно опрятна и всегда имела какой-то
развинченно-чистоплотный вид. Больше того: похвальное стремление быть
аккуратной и подобранной, как ради спокойствия собственной совести, так и
затем, чтобы люди не осудили, порой заставляло ее проделывать самые
изумительные телодвижения, а именно - хвататься что-то вроде длинной
деревянной ручки (составлявшей часть ее костюма и в просторечии именуемой
корсетной планшеткой) и сражаться со своими одеждами, пока не давалось
привести их в порядок.
нечаянно исказила свое настоящее имя Клементина, превратив его в Клеменси
(хотя никто этого знал наверное, ибо ее глухая дряхлая мать, которую та
содержала чуть не с детских лет, умерла, дожив до необычайно глубокой
старости, а других родственников нее не было), и которая хлопотала сейчас,
накрывая да стол, но по временам бросала работу и стояла как вкопанная,
скрестив голые красные руки и потирая исцапанные локти - правый пальцами
левой руки и наоборот, - и сосредоточенно смотрела на этот стол, пока вдруг
не вспоминала о том, что ей не хватает какой-то вещи, и не кидалась за нею.
доброжелательным тоном.
Здравствуйте, здравствуйте! Грейс, долгая! Мэрьон! К нам пришли господа
Сничи и Крегс, где же Элфред?
надо готовиться к отъезду, и нынче утром у него было столько дела, что он
встал и ушел на свете. Доброе утро, джентльмены.
Крегса. (Крегс поклонился.) Мисс, - тут Сничи повернулся к Мэрьон, - целую
вашу руку. - Сничи поцеловал руку Мэрьон. - И желаю (желал он или не желал,
неизвестно, ибо на первый взгляд он не казался человеком, способным на
теплое чувство к другим людям), желаю вам еще сто раз счастливо встретить
этот знаменательный день.
руки в карманы. - Длинный фарс в сотню актов!
синий мешок с юридическими документами к ножке стола, - что вы, доктор
Джедлер, никоим образом не захотели бы сократить в этом длинном фарсе роль
вот этой актрисы.
смеется над ним, пока может смеяться, а потом скажет вместе с одним
остроумным французом: "Фарс доигран; опустите занавес".
синий мешок. - ошибался, доктор Джедлер, и ваша философия, право же,
ошибочна от начала до конца, как я уже не раз объяснял вам. Говорить, что в
жизни нет ничего серьезного! А что же такое суд, как, по-вашему?
глаза от синего мешка.
измените свое мнение.
не ощущал себя как отдельную личность и не имел индивидуального
существования, на этот раз высказался тоже. Мысль, выраженная в этом
суждении, была единственной мыслью, которой он не разделял на равных началах
со Сничи; зато ее разделяли кое-какие его единомышленники из числа умнейших
людей на свете.
сделали слишком уж простым. Это порок нашего времени. Если жизнь - шутка (а
я не собираюсь это отрицать), надо, чтобы эту шутку были очень трудно
разыгрывать. Жизнь должна быть жестокой борьбой, сэр. Вот в чем суть. Но ее
чрезмерно упрощают. Мы смазываем маслом ворота жизни. А надо, чтобы они были
ржавые. Скоро они будут отворяться без скрипа. А надо, чтобы они скрежетали
на своих петлях, сэр.
и это впечатление еще усиливалось его внешностью, ибо он был холодный,
Андреев Николай
Русанов Владислав
Василенко Иван
Василенко Иван
Ильин Андрей
Херберт Фрэнк