положил руку ему на плечо.
восемьдесят семь.
и счастливые, а, старик?
сказал Филипп, показывая рукою чуть повыше колена и рассеянно глядя на
собеседника. - Помню, день холодный, и солнце светит, и мы идем на прогулку,
и тут кто-то говорит - уж верно это была моя дорогая матушка, хоть я и не
помню ее лица, потому что в то рождество она захворала и умерла, - так вот,
говорит она мне, что этими ягодами кормятся птицы. А малыш - то есть я - и
вообразил, будто у птиц оттого и глаза такие блестящие, что зимой они
кормятся блестящими ягодками. Это я хорошо помню. А мне уже восемьдесят
семь.
улыбнулся согбенному старцу. - Веселых и счастливых - и вы ясно их
припоминаете?
- Я хорошо помню каждое рождество за все годы, что я учился в школе, и
сколько тогда было веселья. В ту пору я был крепким парнишкой, мистер
Редлоу; и верите ли, на десять миль окрест нельзя было сыскать лучшего
игрока в футбол. Где сын мой Уильям? Ведь правда, Уильям, другого такого не
сыскать было и за десять миль?
Уильям. - Уж вы-то самый настоящий Свиджер, другого такого на свете нет!
остролиста. - Многие годы мы с его матерью (Уильям - наш меньшой) встречали
рождество в кругу наших детей, у нас были и сыновья, и дочки, большие и
поменьше, и совсем малыши, а глаза у всех, бывало, так и блестят - куда уж
там остролисту! Многие умерли; и она умерла; и сын мой Джордж, наш первенец,
которым она гордилась больше всех, теперь совсем пропащий человек; а
посмотрю я на эту ветку - и опять вижу их всех живыми и здоровыми, как
тогда; и Джорджа я, слава богу, тоже вижу невинным ребенком, каким он был
тогда. Это большое счастье для меня, в мои восемьдесят семь лет.
старика, медленно опустил глаза.
нечестно, и мне пришлось пойти сюда сторожем, - продолжал старик, - а было
это больше пятидесяти лет тому назад... где сын мой Уильям? Тому больше
полувека, Уильям!
откликнулся сын. - В точности так оно и есть. Дважды ноль - ноль, и дважды
пять - десять, и выходит сотня.
правильнее сказать, один из тех ученых джентльменов, которые помогали нам
доброхотными даяниями в дни королевы Елизаветы, потому что основаны мы еще
до ее царствования (по всему чувствовалось, что и предмет этой речи и его
собственные познания составляют величайшую гордость старика), - завещал нам
среди всего прочего известную сумму на покупку остролиста, чтобы к рождеству
украшать им стены и окна. Что-то в этом есть уютное, душевное. Мы тогда были
здесь еще чужими и приехали как раз на рождество, и нам сразу приглянулся
портрет этого джентльмена, тот самый, который висит в большой зале, где в
старину, пока наши незабвенные десять джентльменов не порешили выдавать
студентам стипендию деньгами, помещалась наша трапезная. Такой степенный
джентльмен с острой бородкой, в брыжах, а под ним свиток, и на свитке
старинными буквами надпись: "Боже, сохрани мне память!" Вы знаете про этого
джентльмена, мистер Редлоу?
он-то и помог мне сохранить память, спасибо ему; потому что, когда я каждый
год вот так обхожу весь дом, как сегодня, и украшаю пустые комнаты свежим
остролистом, моя пустая старая голова тоже становится свежее. Один год
приводит на память другой, а там припоминается еще и еще! И под конец мне
кажется, будто в день рождества Христова родились все, кого я только любил в
своей жизни, о ком горевал, кому радовался, а их было многое множество,
потому что я ведь прожил восемьдесят семь лет!
морщинистые, но все еще свежие щеки раскраснелись во время этой речи и
голубые глаза блестели, - я много чего храню в памяти заодно с нынешним
днем. Ну, а где же моя тихая Мышка? В мои годы, грешным делом, становишься
болтлив, а надо еще обойти и дом и пристройки, если только мы прежде не
закоченеем на морозе, если нас не собьет с ног ветром и мы не заблудимся в
темноте.
и молча взяла его под руку.
за свой обед, пока он совсем не застынет. Надеюсь, сэр, вы мне простите мою
болтовню. Добрый вечер, и позвольте еще раз пожелать вам веселого...
потому, что в нем пробудился аппетит, а просто чтобы успокоить старика. -
Уделите мне еще минуту, Филипп. Уильям, вы собирались рассказать мне о
чем-то, что делает честь вашей уважаемой супруге. Быть может, ей не будет
неприятно послушать, как вы ее превозносите. Так в чем же там было дело?
косясь на жену, - миссис Уильям на меня смотрит...
такие у нее глаза, чтоб их бояться. А то господь бог не создал бы их такими
кроткими. Но я не хотел бы... Милли! Это про него, знаешь. Там, в Старых
домах...
бросал красноречивые взгляды на жену и исподтишка кивал на Ученого, даже
незаметно указывал на него большим пальцем, словно убеждая ее подойти
поближе.
домах. Расскажи, милочка! Ты же по сравнению со мной настоящий Шекспир. Там,
ну, ты же знаешь, душенька. Студент...
Уильям. - Если бы не тот бедный студент в Старых домах, чего ради вы бы
захотели услышать об этом от самой миссис Уильям? Миссис Уильям, милочка...
там, в Старых домах...
поспешности или смущения, - что Уильям сказал вам об этом хоть слово, а то я
не пришла бы сюда. Я просила его не рассказывать. Там есть молодой
джентльмен, сэр, он болен - и, боюсь, очень беден. Он так болен, что не мог
поехать на праздники домой, и живет один-одинешенек в очень неподходящем
помещении для джентльмена, в Старых домах... то есть в "Иерусалиме". Вот и
все, сэр.
вставая. - Почему он не дал мне знать, что очутился в таком тяжелом
положении? Болен! - Дайте мою шляпу и плащ. Беден! - Где это? Какой номер
дома?
стала на дороге Редлоу; лицо ее выражало спокойную решимость, руки были
сложены на груди.
совершенно невозможном и немыслимом. - О6 этом и думать нечего!
самое я и говорю. Уж поверьте, молодой джентльмен никогда не поведал бы о
своих невзгодах нашему брату-мужчине. Миссис Уильям заслужила его доверие,
но это совсем другое дело. Все они доверяют миссис Уильям, все открывают ей
душу. Ни один мужчина у него и полсловечка не выведал бы, сэр; но женщина,
сэр, да еще к тому же миссис Уильям!..
деликатности, - согласился Редлоу, глядя прямо в кроткое, спокойное лицо
Милли. И, прижав палец к губам, потихоньку вложил ей в руку кошелек.
кошелек. - Час от часу не легче! Это и вообразить невозможно!
было ее душевное спокойствие, что, едва успев возразить Ученому, она уже
тщательно подбирала случайные листочки, упавшие мимо ее подставленного
фартука, пока она подстригала остролист.
удивленно и с недоумением, - и спокойно повторила, поглядывая в то же время,
не осталось ли еще где-нибудь на полу незамеченной веточки:
него знать, и помощи он от вас никакой не примет, хоть он и ваш ученик. Я с
вас не брала слова молчать, но я полагаюсь на вашу честь, сэр.
Я ведь не большого ума женщина; я просто хотела, чтоб ему было удобно и
уютно, и прибирала у него в комнате. Но я знаю, что он очень бедный и
одинокий, и, видно, некому о нем позаботиться. Что это темно как!
Ученого.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Корнев Павел
Самойлова Елена
Шилова Юлия