ни на что не хватает... Ты меня, верно, за это ненавидишь, Дольф?
тогда ты, пожалуй, меня возненавидишь. Я все ходила по холоду и смотрела, и
вокруг было столько хозяек с большущими корзинками, и все они тоже ходили и
смотрели, и высчитывали и приценивались: и так я из-за всего этого
разогорчилась, что мне пришло на мысль: может, я жила бы лучше и была бы
счастливее, если бы... если бы не... - она снова начала вертеть на пальце
обручальное кольцо и покачала низко оплщенной головой.
если б вышла за кого-нибудь другого?
Теперь ты меня ненавидишь, Дольф?
еще и не сказала тебе самого плохого. Уж и не знаю, что это было за
наважденье. То ли я заболела, то ли вдруг помешалась, или еще что, но только
я не могла ничего такого припомнить, что нас с тобою связывает и что
примирило бы меня с моей долей. Все, что у нас было в жизни хорошего и
радостного, показалось мне вдруг таким пустым и жалким. Я бы за все это
гроша ломаного не дала. И только одно лезло в голову: что мы с тобой так
бедны, а надо столько ртов прокормить.
руке, - ведь в конце концов так оно и есть. Мы с тобою бедны, и нам надо
прокормить много ртов - все это чистая правда.
Мой хороший, добрый, терпеливый друг! Вот я совсем немножко побыла дома - и
все стало совсем иначе. Все стало по-другому, Дольф, милый. Как будто
воспоминания потоком хлынули в мое закаменевшее сердце, и смягчили его, и
переполнили до краев. Я вспомнила, как мы с тобой бились из-за куска хлеба,
и сколько у нас было нужды и забот с тех пор, как мы поженились, и сколько
раз болели и мы с тобой, и наши дети, и как мы часами сидели у изголовья
больного ребенка, - все это мне вспомнилось, будто заговорило со мною, будто
сказало, что мы с тобой - одно, и что я - твоя жена и мать твоих детей, и не
может быть у меня никакой другой доли, и не надо мне другой доли, и не хочу
я ее. И тогда наши простые радости, которые я готова была безжалостно
растоптать, стали так дороги мне, так драгоценны и милы. Просто подумать не
могу, до чего я была несправедлива. Вот тогда я и сказала, и еще сто раз
повторю: как я могла так вести себя, Дольф, как я могла быть такой
бессердечной!
навзрыд; но вдруг она вскрикнула, вскочила и спряталась за мужа. Так страшно
крикнула она, что дети проснулись, повскакали с постелей и кинулись к ней. И
в глазах ее тоже был ужас, когда она показала на бледного человека в черном
плаще, который вошел и остановился на пороге.
меня отпустишь. Что с тобой? Ты вся дрожишь!
рядом. Я его боюсь!
направляется к незнакомцу.
ее, глаза быстро и беспорядочно перебегали с предмета на предмет, словно она
что-то потеряла.
Тетерби. - Что это от меня уходит? Потом сказала отрывисто:
себе под ноги.
успокаивало последующее странное поведение жены; но наконец он осмелился
заговорить с бледным посетителем в черном плаще; а тот все еще стоял не
шевелясь, опустив глаза.
заняты разговором и не заметили, как я вошел.
- что вы сегодня уже не первый раз ее пугаете, - ответил мистер Тетерби.
мимоходом. Я не хотел ее пугать.
подняла глаза. Странно было видеть, какой ужас он ей внушал и с каким ужасом
сам в этом убеждался, - и, однако, он не сводил с нее глаз.
колледже. Если не ошибаюсь, у вас квартирует один молодой джентльмен, наш
студент?
не заметить, - но прежде чем снова заговорить, маленький человечек провел
рукою по лбу и быстрым взглядом обвел комнату, словно ощущая вокруг какую-то
перемену. В тот же миг Ученый обратил на него такой же полный ужаса взгляд,
какой прежде устремлен был на его жену, отступил на шаг и еще больше
побледнел.
более удобный отдельный ход; но раз уж вы здесь, поднимитесь вот по этой
лесенке, - он показал на узкую внутреннюю лестницу, - тогда вам не придется
опять выходить на холод. Вот сюда - наверх и прямо к нему в комнату, если
хотите его повидать.
мне огня?
недоверие, омрачавшее этот взгляд, словно бы смутили мистера Тетерби. Он
ответил не сразу; в свою очередь пристально глядя на посетителя, он стоял
минуту-другую, словно зачарованный или чем-то ошеломленный.
предупреждали его о моем приходе. Он меня не ждет. Я предпочел бы пойти
один. Дайте мне, пожалуйста, свечку, если можете без нее обойтись, и я сам
найду дорогу.
коснулся его груди. Отдернув руку с такой поспешностью, как будто нечаянно
ранил человека (ибо он не знал, в какой части его тела таится новоявленный
дар, как он передается и каким именно образом его перенимают разные люди),
Ученый повернулся и начал подниматься по лестнице.
Внизу жена стояла на прежнем месте, снова вертя на пальце обручальное
кольцо. Муж, повесив голову, угрюмо размышлял о чем-то. Дети, все еще
льнувшие к матери, робко смотрели вслед посетителю и, увидев, что он
обернулся и тоже смотрит на них, теснее прижались друг к дружке.
постель!
позади всех тащился маленький Джонни со своей ношей. Мать с презреньем
оглядела убогую комнату, раздраженно оттолкнула тарелки, словно хотела
убрать со стола, но тут же отказалась от этого намерения, села и предалась
гнетущему, бесплодному раздумью. Отец уселся в углу у камина, нетерпеливо
сгреб кочергой в одну кучку последние чуть тлеющие угольки и согнулся над
ними, словно желая один завладеть всем теплом. Они не обменялись ни словом.
подниматься по лестнице; оглядываясь назад, он видел перемену, происшедшую
внизу, и равно боялся как продолжать путь, так и возвратиться.
видна, и он пошел своей дорогой, глядя прямо перед собою.
- а все уже кажется мне каким-то чужим. Я и сам себе как чужой. Я точно во
сне. Зачем я здесь, что мне за дело до этого дома, да и до любого дома,
какой я могу припомнить? Разум мой слепнет.
его войти, так он и сделал.
спрашиваю? Больше некому сюда прийти.
молодого человека, который лежал на кушетке, придвинутой поближе к камину,
спинкою к двери. В глубине камина была сложена из кирпича крохотная, жалкая
печурка с боками тощими и ввалившимися, точно щеки чахоточного; она почти не
давала тепла, и к догоравшему в ней огню было обращено лицо больного.
Комната была под самой крышей, обдуваемой ветром, печка, гудя, быстро
прогорала, и пылающие угольки часто-часто сыпались из-за отворенной дверцы.
что, если верить приметам, они не к гробу, а к полному кошельку. Я еще буду
здоров и даже с божьей помощью когда-нибудь разбогатею, и, может быть,
проживу так долго, что смогу радоваться на свою дочку, которую назову Милли
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Белов Вольф
Сертаков Виталий
Чернецов Андрей