утешитель скорби и укротитель гнева - ничем не могло помочь этой, плохо
подобранной, паре. Несчастные сами по себе и отравляющие существование друг
другу, ничем не связанные, кроме кандалов, соединявших их скованные руки,
они, отшатываясь друг от друга, столь сильно натягивали цепь, что она
врезалась в тело до кости. Их гордыни, различаясь характером, были
одинаковой силы; словно кремень, их вражда высекала искру, и огонь то тлел,
то разгорался в зависимости от обстоятельств, сжигая все в совместной их
жизни и превращая их брачный путь в дорогу, усыпанную пеплом.
оно разрасталось с каждой песчинкой, падающей в песочных часах его жизни, -
он гнал Эдит вперед и мало думал о том, к какой цели и как она идет. Однако
чувство его к ней - каково бы оно ни было - оставалось таким же, каким было
вначале. Она провинилась перед ним в том, что, неведомо почему, отказалась
признать верховную его власть и всецело ей подчиниться, а стало быть,
надлежало исправить ее и смирить; но в других отношениях он по-прежнему, со
свойственной ему холодностью, почитал ее особой, которая при желании
способна сделать честь его выбору и имени, усугубить его славу и доверие к
его коммерческим талантам.
негодованием, устремляла мрачный взгляд ежедневно и ежечасно, начиная с той
ночи, когда она сидела у себя в спальне, глядя на тени, плывущие но стене, и
вплоть до той, еще более темной ночи, которая быстро надвигалась, - Эдит
устремляла мрачный взгляд на того, кто подверг ее бесконечным унижениям и
оскорблениям, и это был ее муж.
чертою противоестественной? Быть может, стоило бы иной раз осведомиться о
том, что есть природа, и о том, как люди стараются ее изменить, и в
результате таких насильственных искажений не естественно ли быть
противоестественным? Посадите любого сына или дочь нашей могущественной
матери-природы в тесную клетку, навяжите заключенному одну-единственную
идею, питайте ее раболепным поклонением окружающих робких или коварных
людей, и чем станет тогда природа для послушного узника, который ни разу не
воспарил на крыльях свободного разума, опушенных и уже бесполезных, чтобы
увидеть ее во всей полноте и реальности?
менее является естественным? Послушайте, как судья обращается с
предостережением к противоестественным отбросам общества; противоестественны
их зверские обычаи, противоестественно отсутствие порядочности,
противоестественны представления о добре и зле и смешение этих двух понятий:
противоестественны они в своем невежестве, пороке, безрассудстве, упорстве,
взглядах, - словом, во всем. Но пойдите по следам доброго священника или
врача, который подвергает опасности свою жизнь, вдыхая воздух, которым они
дышат, и спускается в их логовища, куда целый день доносится грохот колес
наших экипажей и топот ног по мостовой. Окиньте взором эти отвратительные
норы - у многих миллионов бессмертных душ нет другого места на земле; при
малейшем упоминании о них человеческое чувство возмущается, а брезгливая
деликатность, живущая на соседней улице, затыкает уши и говорит: "Я этому не
верю!" Вдохните ядовитый воздух, отравленный миазмами, гибельными для
здоровья и жизни, пусть каждое чувство ваше, дарованное человечеству для
радости и счастья, будет оскорблено и возмущено, ибо только весть о
страдании и смерти донесет оно до вашего сознания. Может ли растение, цветок
или целебная трава, посаженные на зловонных грядках, расти естественно и
простирать свои листочки навстречу солнцу, как предназначено было богом? И
вызовите в памяти образ какого-нибудь хилого ребенка, малорослого, с
порочным лицом, и заведите речь о его противоестественной греховности и
сокрушайтесь о том, что он в таком раннем возрасте отвратился от неба. Но
подумайте немножко и о том, что он был зачат, рожден и вскормлен в аду!
человека, сообщают нам, что, если бы видимы были глазу ядовитые частицы
отравленного воздуха, перед нами предстало бы густое черное облако,
нависающее над трущобами; медленно разрастаясь, оно заражает лучшие районы
города. Но если бы можно было разглядеть также ту моральную отраву, которая
распространяется вместе с этими частицами и в силу вечных законов
оскорбленной Природы от них неотделима, - каким бы это было ужасным
откровением! Тогда увидели бы мы, что безнравственность, святотатство,
пьянство, воровство, убийство и длинный ряд безыменных прегрешений против
естественных склонностей и антипатий человечества нависли над обреченными
местами и ползут дальше, чтобы губить невинных и развращать целомудренных.
Тогда увидели бы мы, как эти ядовитые потоки, вливающиеся в наши больницы и
лазареты, захлестывают тюрьмы, увеличивают осадку судов для перевозки
каторжников и гонят их через моря насаждать преступление на обширных
материках. Тогда оцепенели бы мы от ужаса, узнав, что, порождая болезнь,
передающуюся нашим детям и гибельную для поколения, еще не родившегося, мы в
то же время, в силу того же закона, производим на свет детство, чуждое
невинности, юность, лишенную скромности и стыда, зрелость, в которой нет
ничего зрелого, кроме страданий и греха, гнусную старость, позорящую образ
человеческий. Противоестественное человечество! Когда мы будем собирать
виноград с колючего кустарника и винные ягоды с чертополоха, когда злаки
вырастут из отбросов на окраинах наших развращенных городов и розы расцветут
на тучных кладбищах, - вот тогда мы найдем естественное человечество и
убедимся, что оно произросло из таких семян.
могущественной и милостивой, чем рука хромого беса в романе *, и показал
христианам, какие мрачные тени вылетают из их домов, присоединяясь к свите
ангела разрушения, шествующего среди них!
поднимаются над теми местами, которыми мы слишком долго пренебрегали, и из
густого, хмурого облака, где множатся пороки и болезни, проливают жестокое
возмездие - дождь, вечно льющийся и вечно усиливающийся! Светлым и
благословенным было бы утро, занимающееся после такой ночи: ибо люди,
оставив позади камни преткновения, ими самими созданные, эти пылинки на
тропе, ведущей к вечности, принялись бы строить лучший мир, как подобает
существам единого происхождения, исполняющим единый долг по отношению к отцу
единой семьи и стремящихся к единой цели.
кто никогда не обращал внимания на окружающих, пробудилось бы сознание своей
связи с ними; и им открылось бы извращение природы в их собственных узких
симпатиях и оценках - извращение, столь же глубокое и, однако, столь же
естественное, как самая низшая ступень падения.
продолжал идти своим путем.
их отношениях не произошло никакой перемены. Мраморная скала не могла бы
стоять на его пути с большим упорством, чем стояла Эдит, и самый холодный
родник в недрах глубокой пещеры, куда не проникнет луч света, не мог быть
более неприступным и холодным, чем мистер Домби.
нового домашнего очага, к тому времени совсем угасла. Этот очаг существовал
почти два года, и даже терпеливая вера Флоренс не могла пережить жестоких
испытаний каждого дня. Если и оставалась еще у нее тень надежды, что в
далеком будущем Эдит и ее отец могут быть счастливы в совместной жизни, то
сама она уже не надеялась завоевать отцовскую любовь. Тот короткий
промежуток времени, когда ей чудилось, что отец слегка смягчился, изгладился
в памяти; он вспоминался как горестное заблуждение, и уверенность в
постоянной холодности отца не ослабевала. Флоренс любила его по-прежнему, но
постепенно стала любить его скорее как человека, который был ей дорог или
мог быть дорог, чем как живое существо, находившееся перед ее глазами.
Умиротворенная грусть, с какою она любила умершего маленького Поля или свою
мать, окрашивала ее мысли о нем и словно превращала их в нежное
воспоминание. Она не могла сказать, почему отец, которого она любила,
становился для нее каким-то гуманным образом - потому ли, что он для нее
умер, или потому, что имел отношение к этим дорогим ей умершим и с ним так
долго связаны были ее надежды, теперь угасшие, и нежность, им убитая. Но
этот туманный образ вряд ли играл большую роль в ее действительной жизни,
чем образ умершего брата, когда она представляла себе, что он жив и стал
взрослым мужчиной, который любит ее и охраняет.
подобно переходу от детства к юности, и наступила одновременно с этим
переходом. Флоренс было почти семнадцать лет, когда, размышляя в
одиночестве, она это осознала.
Эдит резко изменились. Когда произошел несчастный случай с отцом и он лежал
внизу, Флоренс впервые заметила, что Эдит ее избегает. Обиженная,
потрясенная, но не понимающая, как можно это примирить с ее ласковым
обращением при каждой встрече, Флоренс однажды вечером снова пришла к ней в
комнату.
мне, в чем? Вы изменили свое отношение ко мне, милая мама. Я даже рассказать
вам не могу, как быстро я чувствую малейшую перемену, потому что люблю вас
всем сердцем.
никогда я не любила вас сильнее, чем теперь!
- спросила Флоренс. - И почему вы так странно на меня смотрите, милая мама?
Орлов Алекс
Мацумото Сэйте
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Афанасьев Роман