Тудль с тем же удрученным видом и опять взывая к майору.
мистер Домби, беря его под руку. - Этим всегда кончается!
такого сорта людям, сэр, - ответил майор. - Черт побери, сэр, от этого
никогда не бывает толку! Это всегда кончается плохо!
бывший Точильщик, которого запугивало и колотило, пороло, клеймило и
обучало, как учат попугаев, некое животное в лице школьного учителя,
занимавшее это место с таким же правом, с каким могла бы занимать его
охотничья собака, - что этот его сын, быть может, получал образование в
каком-то отношении неправильное, но мистер Домби, с раздражением повторив:
"Этим всегда кончается!" - увел майора. А майор, которого нелегко было
взгромоздить в вагон мистера Домби, стоявший высоко над землей, и который,
не попадая ногой на подножку и падая назад на темнокожего изгнанника,
клялся, что сдерет кожу с туземца, переломает ему все кости и предаст его
другим пыткам, - майор едва успел до отхода поезда повторить хриплым
голосом, что от этого никогда не бывает толку, что это всегда кончается
плохо и что, если бы он дал образование "своему бездельнику", тот несомненно
попал бы на виселицу.
он откинулся к стенке вагона и, сдвинув брови, смотрел на мелькавший пейзаж,
были вызваны не крахом благородной воспитательной системы, проводимой
обществом Точильщиков. На шапке этого человека он заметил свежий креп и по
тону его и ответам понял, что он носит траур по его сыну.
Флоренс в его огромном доме и кончая неотесанным мужланом, который
поддерживал огонь в паровозе, дымившем сейчас впереди, каждый предъявлял
права на его умершего мальчика и был соперником отцу. Мог ли он забыть о
том, как эта женщина плакала у изголовья его сына и называла его своим
родным малюткой? И о том, как мальчик, проснувшись, спросил о ней,
приподнялся на кровати и просиял, когда она вошла?
угля и золы, со своей траурной лентой! Подумать только, что он посмел
присвоить - хотя бы посредством такого обычного знака внимания - какую-то
долю горя и разочарования, скрытых в тайниках сердца надменного джентльмена!
Подумать только, что этот умерший ребенок, который должен был разделить с
ним его богатства, надежды и власть и отгородиться от всего мира как бы
двойною дверью из золота, - этот ребенок открыл доступ подобной черни, чтобы
та оскорбляла его - Домби - своим пониманием обманутых его надежд и
хвастливыми претензиями на общность чувств с ним, столь ей далеким! А быть
может, и небезуспешными попытками пробраться туда, где он хотел властвовать
один!
этими мыслями, он вез с собою мимо пробегающего ландшафта свою тоску и
стремительно пересекал не богатую и живописную страну, а пустыню несбывшихся
планов и мучительной ревности. Даже та скорость, с какою мчался поезд,
издевалась над быстрым течением юной жизни, которая так последовательно и
так неумолимо склонилась к предназначенному концу. Сила, которая мчала по
железному пути - по своему пути, - презирая все другие дороги и тропы,
пробиваясь сквозь все препятствия и увлекая за собой людей всех классов,
возрастов и званий, была подобием торжествующего чудовища - Смерти!
норы среди людского жилья и наполняя улицы гулом, сверкнув на секунду в
лугах, уходя в сырую землю, гудя во мраке и духоте, вырываясь снова в
солнечный день, такой яркий и широкий, - вдаль, со скрежетом, и ревом, и
грохотом, по полям, лесам, пашням, лугам, сквозь мел, сквозь чернозем,
сквозь глину, сквозь камень, мимо предметов, находящихся близко, почти под
рукой, и вечно ускользающих от путника, тогда как обманчивая даль вечно
движется медленно за окном, - словно по следам безжалостного чудовища -
Смерти!
парков, через каналы и реки, туда, где овцы пасутся, где мельница шумит, где
баржа плывет, где лежат мертвецы, где завод дымит, где струится поток, где
ютится деревня, где возвышается гигантский собор, где раскинулась вересковая
пустошь, а неистовый вихрь по капризной своей воле приглаживает ее или
ерошит, - вдаль, со скрежетом, и ревом, и грохотом, оставляя за собой только
пыль и пар, словно по следам безжалостного чудовища - Смерти!
мчится и грохочет, неистовый и быстрый, плавный и уверенный, и огромные
насыпи и массивные мосты, по которым он проносится, мелькают, как полоска
тени в дюйм шириною, и затем исчезают. Вдаль и вдаль, вперед и вечно вперед:
мелькают коттеджи, дома, замки, поместья, фермы и заводы, люди, дороги и
тропы, на вид такие пустынные, маленькие, ничтожные, когда оставляешь их
позади, - да и в самом деле они таковы, - ибо что, кроме мельканий, может
быть на путях неукротимого чудовища - Смерти?
пробиваясь вперед с такой бешеной энергией и напором, что во мраке и вихре
движение начинает казаться попятным и неистово устремленным назад, пока луч
света на влажной стене не покажет ее поверхности, пролетающей мимо, словно
неудержимый поток. Вдаль, снова в день и сквозь день, с пронзительным
ликующим воплем, ревя, грохоча, мчась вперед, разбрасывая все своим темным
дыханием, задерживаясь на минуту там, где собралась толпа, которой через
минуту уж нет; жадно глотая воду, и - прежде чем насос, который поит,
перестанет ронять капли на землю, - скрежещет, ревет, и грохочет сквозь
пурпурную даль!
своей цели, и путь его, словно путь Смерти, густо усыпан золой. Все вокруг
почернело. Темные лужи, грязные переулки и нищенские лачуги где-то там,
внизу. Зубчатые стены и ветхие хижины здесь, рядом, и сквозь дырявые крыши и
в разбитые окна видны жалкие комнаты, где ютятся гибельная нужда и
лихорадка, а дым, нагромождение кровель, косые трубы, известь и кирпич,
замкнувшие уродство тела и духа, заслоняют хмурую даль. Когда мистер Домби
выглядывает из окна вагона, у него не мелькает мысль, что чудовище,
доставившее его сюда, только пролило дневной свет на всю эту картину, а не
создало ее и не послужило причиной ее возникновения. Это был подобающий
конец путешествия, и таким мог быть конец всего - столь он был убедителен и
страшен.
безжалостное чудовище. Все предметы взирали мрачно, холодно и мертвенно на
него, а он - на них. Во всем он находил напоминание о своем горе. Все, все
без исключения выступало, бессовестно торжествуя над ним, и раздражало и
задевало его гордость и ревность, какую бы форму ни принимало, - и сильнее
всего, когда оно разделяло с ним любовь к его умершему мальчику и память о
нем.
него глазами, читавшими в его душе, хотя они и были затуманены слезами и
хотя их тотчас заслонили дрожащие руки, - лицо, которое часто представлялось
его воображению во время этой поездки. Он видел его таким, как прошлой
ночью, робко умоляющим. Оно не укоряло, но было в нем какое-то сомнение,
пожалуй, - слабая надежда, которая походила на укор в тот миг, когда он
увидел, как она угасает, уступая место безутешной уверенности в его
неприязни. Ему было мучительно думать о лице Флоренс.
потому, что чувство, этим лицом пробужденное, которое он смутно угадывал
прежде, теперь вполне оформилось и окончательно определилось, волнуя его
чрезмерно и грозя усилиться и нарушить его равновесие. Потому что это лицо
было на каждом шагу, во всех поражениях и гонениях, которые, казалось,
окружали его, как воздух. Потому что оно оставило зазубрины на стреле этого
жестокого и неумолимого врага, на котором сосредоточились его мысли, и
вложило ему в руку обоюдоострый меч. Потому что в глубине души он прекрасно
знал, когда, стоя здесь, окрашивал мелькающие перед ним сцены в болезненные
тона своих собственных мыслей и превращал их в картину гибели и разрушения,
а не благотворной перемены и надежды на лучшее будущее, - знал, что к его
сетованиям смерть имела такое же отношение, как и жизнь. Одно дитя умерло, и
одно дитя осталось. Почему отнят тот, на кого он возлагал надежды, а не она?
вызывало у него никаких иных мыслей. Она была нежеланна ему с самого начала;
теперь она усугубляла его горечь. Если бы сын был единственным его ребенком
и порази его этот удар, тяжело было бы его перенести, но все же бесконечно
легче, чем теперь, когда удар мог поразить ее (которую он мог, или думал что
может, потерять безболезненно) и не поразил. Ее любящее и невинное лицо,
обращенное к нему, не смягчало и не привлекало его. Он отверг ангела и
принял терзающего демона, приютившегося в его груди. Ее терпение, доброта,
юность, преданность, любовь были подобны пылинкам золы, которую он попирал
ногами. Вокруг себя, в губительном мраке, он видел ее образ, не озарявший,
но сгущавший тьму. Не раз во время этого путешествия и теперь снова, в конце
его, когда он стоял, погруженный в размышления, чертя палкой узоры на песке,
он думал о том, чем мог бы он заслониться от этого образа.
часто отрывались от газеты и подмигивали, всматриваясь вдаль, словно там
тянулась длинная процессия потерпевших поражение мисс Токс, которых поезд
извергал вместе с дымом, и они проносились над полями, чтобы спрятаться в
каком-нибудь укромном местечке, - майор оторвал своего друга от размышлений,
сообщив ему, что почтовые лошади запряжены и карета подана.
задумывайтесь. Это дурная привычка. Старый Джо, сэр, не был бы таким
непреклонным, каким вы его видите, если бы он ей предавался. Вы слишком
великий человек, Домби, чтобы задумываться. В вашем положении, сэр, вы
бесконечно выше всего этого.
Херберт Фрэнк
Мацумото Сэйте
Ильин Андрей
Корнев Павел
Шилова Юлия
Суворов Виктор