Алексей Слаповский
Гибель гитариста
шестнадцатое июля одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года, в два
часа ночи в саду собственного дома номер тридцать три был найден мертвым
Денис Иванович Печенегин, сорока трех лет, гитарист.
1
назвать самого верного его ученика и пламенного поклонника ДИМУ ГУЛЬЧЕНКО.
переходя потом в бодрый день, потому что умел не спать и пять, и шесть суток
подряд: ему жаль было.
склонно упиваться прошлым или грезить о будущем, то Дима полонен настоящим
днем, но не деловито-насущно, а поэтически, эмоционально - до странности
даже. Зачем ему спать? - происходящее и без того кажется ему нереальным,
неправдоподобным, снотворческим.
допустить, что она еще сложней, чем это можно представить, вообразить и
осмыслить. Но у него слишком развиты слух, зрение, обоняние и прочие органы
чувств. Всякое услышанное слово он воспринимает остро и болезненно, он
взахлеб слушает любого человека, кто бы ни говорил, сам процесс речи
изумляет его, он с таким удивлением смотрит в рот говорящему, словно тот
некий инопланетянин, которого он никак не должен понимать и даже вообще
слышать в силу иной частоты звука, - но вот ведь слышит, понимает! Точно так
же и многое видимое для Димы - невероятно. Он способен час, и два, и три
торчать перед скромным девятиэтажным домишкой, не в силах постичь, как стоит
эта махина, как не повалится тысячетонная груда, как помещается в нее
столько людей, он размышляет, сколь велик гений человека, научившегося
возводить подобные сооружения. Когда в Саратове построили первый
восемнадцатиэтажный дом, он специально поехал на окраину и полдня провел
там, задрав голову и восхищаясь железобетонной чудовищной башней. Нет, он не
такой дурак, чтобы не беспокоиться о людях, которым, возможно, не так уж
хорошо жить в этом доме, он знает, что бетон для жилья вреден, что
отрываться от земли на высоту для человека тоже плохо: не иметь возможности,
выйдя за порог своего жилья, ступить босой ногой на землю -
противоестественно. Дима знает это и, восхищаясь, грустит, но восхищение все
же сильнее грусти. Он видел, конечно, по телевизору и в кино, что есть дома
(и природа - о которой отдельный разговор) несравнимо пышнее - небоскребы,
воистину скребущие небо; Дима часто представляет, как Земля, вращаясь в
неподвижном окружающем небе, оставляет домами на небе царапины - легко
заживающие, как царапины на воде, - и этим его представлениям не мешают
сведения из школьных учебников; пусть там больше правды, рассуждает он, но у
меня своя правда, с которой мне интересно жить, - и я ведь не причиняю этой
своей правдой никому зла?! (Кстати, на призывной предармейской комиссии он
подробно высказал эти мысли заинтересовавшемуся им члену комиссии -
невропатологу. Тот долго молчал, а потом, глядя в голубые глаза Димы,
произнес непонятные слова: "Забьют тебя, парень!" - и в результате Дима
получил вечное освобождение от армии с диагнозом: патологическая
впечатлительность. Ну или что-то в этом роде. Или вам точность нужна? Ну,
параноидальная шизофрения. Легче вам от этого? Суть в том, что по сути Дима
был здоров. Не меньше нас с вами.)
ходит, но телевизор и кино - отстраняют, как и фотографии, и открытки, Дима
равнодушен к этим изображениям, его волнует лишь то, с чем непосредственно
соприкасается его взгляд. Он мог бы поехать в Москву, например, где хоть и
не западные, а все же почти небоскребы, - но боится. Он боится потерять в
чужом городе сознание от восторга и переполненности души. Тут ведь не в
одних домах дело: люди еще. Дима не представлял, как он сумеет быть в
многотысячном скоплении людей, у каждого из которых - своя речь, свое лицо,
каждого хочется рассмотреть и послушать! Да он свихнется просто, он в
обморок упадет - как и случилось с ним в детстве, когда он впервые оказался
с отцом на ноябрьской демонстрации. Отец нес его на плечах, гордясь им и
своей отцовской силой, мама шла рядом, улыбаясь, вокруг было все пестрое,
громкое, люди пели и даже плясали, да еще чей-то голос раздавался с неба
оглушительно. "Ба-ра-бу-бе ба-бу ба-бе-би ба-би-бу-бу-бу-бу бе-бу-бип!" -
кричал голос огромные слова, которые оглушенному Диме перестали быть понятны
- и люди взрывались:
человек, он шел с подругой, которая была где-то внизу, и для ее удовольствия
кричал дольше всех; народ, рявкнув, умолкал, а он все тянул еще свое
"аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа" - и люди, поняв его
игру, смеялись, и некоторые включились и тоже стали тянуть "ааааааааааааааа"
как можно дольше, но долговязый неизменно побеждал, игра разрасталась, и вот
уже все кричали, надрываясь, даже приседая в натуге, чтобы выдавить из себя
вместе с остатками воздуха остатки звука:
потерял сознание и стал падать с отца, который, слава Богу, успел подхватить
его - а если бы не успел, Дима мог бы стукнуться головой об асфальтовую
площадь до смерти, и отец Димы проклял бы тогда и ноябрьский революционный
праздник, и вообще все эти дурацкие советские праздники, он разочаровался бы
в социализме, о коммунизме уж не говоря, он стал бы пить, он разошелся бы с
женой, матерью Димы, потому что второго такого она ему не родит, он явился
бы однажды на ноябрьскую демонстрацию пьяный и на глазах милиции показал бы
начальственной толполюбивой трибуне нецензурный жест, его схватили бы, а он,
радостный, полез бы драться с милицией, виновной тоже, естественно, в его
покалеченной жизни, - и сел бы после этого в тюрьму и погиб бы там, - но
отец успел подхватить Диму - и даже не испугался, потому что Дима от падения
тут же пришел в себя, отец и не заметил, что он терял сознание, спросил
только: "Ты чего?" - "Пешком хочу", - сказал Дима. И отец остался счастлив,
не разошелся с женой, не сел в тюрьму, разочаровался же в социализме и
коммунизме гораздо позже, по мере того, как и все прочие разочаровались, -
он, впрочем, этого почти даже и не заметил, так как занят был более важными
делами: после Димы у него родилась Настя, после Насти Оля, после Оли Катя и,
наконец, пятым был Олег, которому сейчас всего три года. Скорее всего,
именно от отца Дима перенял этот неуемный интерес к процессу жизни, правда,
у него он был направлен в другую сторону и детей, например, он не хотел, ему
достаточно было младших сестер и брата. Семья жила трудно, но дружно в
большой квартире, специально соединенной из двух в большом типовом доме -
городское начальство пошло навстречу ввиду такой чрезвычайной (для города
Саратова) многодетности, подстегнутое, по правде говоря, статьей в газете,
которую написал одноклассник отца Димы, ставший журналистом и изумившийся
однажды, придя в гости, в каких условиях живет семья друга детства: две
комнаты на шестерых - Олега тогда еще не было.
сестер, Оле - но позже.
Он страстно любит природу, городские деревья и кусты многое говорят его душе
своими пыльными листьями, однако природы во всем ее загородном великолепии:
лес, поле, овраги - он, конечно, не вынесет, он сейчас же сойдет с ума.
простенькой, популярной. Стоит услышать ему по телевизору: ты уехал, милый
мой, не простился ты со мной, как быть, не знаю сама, ведь я осталась одна,
- и глаза начинает пощипывать - потому что он представляет вдруг тех
покинутых и брошенных, кто слова эти воспринимает всерьез, кто со слезами
слушает глупую песню - вот за них и с ними заодно Дима и плачет...
чай, смотрел в окно и вспоминал, как провожал после посиделок у Дениса
Ивановича красавицу Эльвиру Нагель.
выучилась. Домой почему-то не вернулась, снимала квартиру с телефоном -
видимо, у нее были зажиточные родители, помогающие ей издали деньгами. Дима
мог бы расспросить ее подробней, но не хотел этого, он не хотел знать о ней
слишком много. Достаточно с него сплетен, что она в годы учебы была чересчур
доброй девушкой и никому, живя в общежитии, не отказывала. Диме на эти
сплетни наплевать. Даже если это правда. Он видел в этом только лишь страсть
к жизни. Сейчас Эльвира выглядит слегка усталой и очень взрослой в свои
двадцать пять лет, гораздо старше Димы - так ему кажется. Дима любит ее. То
есть, вернее, себе он говорит, что просто немного влюблен, ведь если
окажется любовь - тогда страшно, тогда неизвестно, что делать. У него уже
было это в школьные годы. Он задыхался, он не мог поверить: вот она, рядом,
живая, можно видеть ее, слышать - сколько угодно. Заговорить же с ней не
только о любви, но даже о чем-то обыденно-школьном он не мог: немел, дрожали
руки и ноги, столбенел ум. Так и любил - издали, потом она уехала, он был
рад, надеясь, что любовь к ней, неизвестно куда уехавшей, лишит его
способности любить других. Но случилось: любя ту девочку, полюбил и Эльвиру.
Поэтому и убеждает себя во влюбленности, а не любви. Эльвира не раз говорила
ему, что провожать ее не нужно - и близко, и светло уже на улице. Как
хочешь, отвечал Дима. Ну ладно, соглашалась Эльвира. И сегодня, как всегда,
Смоленский Вадим
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Марко Джон