крыше пятиэтажки - ниже мешают комары. Поскольку пятиэтажка в Кожыме одна,
целоваться всем приходится друг у друга на глазах.
В Походске живут двое старых юкагиров - одни из последних на свете
носителей древнейшего языка Севера. Раньше тут говорили еще на близком
ламутском языке, но в 1984 году умерла последняя знавшая его старуха.
Юкагирский язык удивительно певучий и по красоте звучания уступает из
северных языков только чукотскому. Этот народ когда-то населял обширную
территорию, но потом его вытеснили воинственные соседи, прежде всего чукчи,
а русские ассимилировали оставшихся.
Разные районы тундры совершенно не похожи друг на друга. Всего в часе лета
от амфибийного Походска лежит Чокурдах - поселок, окруженный уютными
холмами, разноцветными озерцами и легкопроходимым сухим ягельником:
гулять-не нагуляться. Здесь тоже есть розовые чайки, а еще сказочно
красивые белые кречеты. Но стоит отлететь еще немного западнее - и
попадаешь в дельту Лены, край холодных галечников, чахлой травки и
мамонтовых кладбищ. Отсюда, из Тикси, я улетел в Якутск и поймал "Ракету"
вверх по Лене, чтобы посмотреть знаменитые Ленские Столбы. Вдоль берега
реки на пять километров тянется удивительный лес узких четырехгранных скал
стометровой высоты. Ничего более причудливого в Сибири, пожалуй, не увидишь
- разве что гигантские замерзшие водопады Путораны. Вдоль речки Синей,
притока Лены, столбы тянутся еще километров на сорок, но про них мало кто
знает, хотя там они еще красивей.
Вернувшись на полпути обратно к Якутску, я срезал по тайге километров
двадцать и вышел на АЯМ (Алдано-Якутскую Магистраль), по которой за
несколько дней доехал до Транссиба. Грунтовка идет через Алдан и Становой
хребет, но не так впечатляет, как Колымский тракт. Кое-где горы на десятки
километров покрыты гарями, сплошь заросшими иван-чаем - рассветы и закаты в
этом розовом море просто фантастические. Вдоль дороги еще сохранились
старые якутские деревни. Переселившись в тайгу из степей Прибайкалья, этот
тюркский народ удивительным образом сохранил многое из прежнего образа
жизни - все так же пасет коней на обширных лугах. В августе питание здесь
не проблема - прямо на обочине можно за пять минут наесться до отвала
крупноплодной голубикой.
Денег осталось мало, поэтому теперь я либо договаривался с машинистами
товарных поездов, либо забирался в укромные места вагонов. Так удалось
добраться до Забайкалья, где я чуть не умер с голоду - в магазинах не было
ничего, кроме огурцов по тридцать рублей за килограмм. В конце концов, не
выдержав, я купил один огурец. Естественно, он оказался горьким. В общем,
путешествие по цветущим степям Даурии, черневой тайге Хамар-Дабана, Саянам,
Туве, Хакассии, Шории и Кузнецкому Алатау получилось скомканным, хотя и
интересным. В Новосибирск я приехал, имея деньги только на самолет до
Москвы. Но билетов, как всегда, не было, и вылететь удалось лишь в Уфу. На
самолет Уфа-Москва мне уже не хватало, только на поезд, а его, как нарочно,
не оказалось, и пришлось ехать в Пензу. Теперь не хватало и на поезд - взял
билет до Рязани, а выcадили меня в Коломне.
В электричке невезуха продолжалась. Сначала какие-то менты пытались
выяснить, из какой зоны я освободился, потом появился контролер и грозно
спросил, откуда еду. Я уже плохо соображал от голода и усталости, поэтому
машинально ответил "с Чукотки". В конце концов до Москвы доехал, но на
метро денег не было - пополз пешком.
"Сейчас приду домой, - думал я, - съем все, что есть в холодильнике, а
потом залезу в ванну. Все, больше никаких приключений. Надоело! Ближайшую
неделю вообще из дому не выйду. Кровать, ванна, кухня. И никто меня не
заставит нос на улицу высунуть!"
Когда я добрел до дома, уже светало. Было 19 августа 1991 года.
Аэрофлота.
Холод страшнее голода.
В. Шаламов. Колымские рассказы
Августовский путч 1991 года был веселым, но до обидного скоротечным.
Пострелять в коммунистов так и не дали, а на четвертый день уже пришлось
выходить на работу. Где вы, студенческие деньки... Во время учебы в
институте мне каждый год удавалось с сентября по май съездить по три-четыре
раза в Среднюю Азию или на Кавказ, не говоря уже о вылазках по Европейской
части, от Урала до Карпат. А теперь я лишь сумел осуществить свою давнюю
мечту - прокатиться по заповедникам Приморья и Приамурья в разгар золотой
осени. Но это настолько подорвало мое финансовое положение, что до февраля
пришлось торчать в Москве. Но вот, наконец, набралась некоторая сумма
денег, и я сразу же отправился туда, куда мечтал попасть всю зиму - на
Колымский тракт. Моих сбережений как раз хватало на билеты Москва - Магадан
и Якутск - Москва, но в тех краях еще не закрылась Великая Халява,
безвозвратно исчезнувшая в центральных областях.
Уходили в историю застойные времена, когда натуралист-одиночка
путешествовал по стране на зарплату, взламывая бюрократические преграды
мощью интеллекта. Такие понятия, как "автостоп", "попутный рейс", "письмо в
исполком о содействии" стали достоянием легенд и мифов. Отныне все решалось
исключительно деньгами или не решалось вообще. Смешно вспомнить, что все
многочисленные экспедиции по шестой части суши за семь лет обошлись мне
(даже по искусственно завышенному курсу) в три тысячи долларов. Сейчас
большинство маршрутов неосуществимо в принципе, а если они когда-нибудь
вновь станут реальными, стоить это будет раз в десять дороже.
И все же в 1992 году всеобщая меркантильность еще не испортила некоторые
наиболее глухие уголки, такие, как Колыма. От утонувшего в ледяных туманах,
засыпанного первой пургой Магадана меня везли по тракту совершенно
бесплатно и еще выдавали за ученика шофера, чтобы я мог питаться в столовых
автоуправления.
В колымской долине было -60оС, и все затянул густой туман из ледяных
кристаллов. Но ближе к Усть-Нере вышло солнце, и мне открылись пейзажи
такой сказочной красоты, что дух захватывало. Более роскошного зимнего
великолепия, наверное, не увидишь нигде на свете. В Усть-Нерской,
Оймяконской и Верхоянской котловинах зима всегда сухая и солнечная. На
склонах гор снега много, и деревья превращаются в высокие сугробы, так что
издали лес напоминает толпу куклусклановцев. Но плоские днища долин едва
прикрыты скрипучим снежком, из-под которого местами виднеется сухая трава.
В ярком свете горы кажутся ярко-голубыми, а воздух наполнен ослепительным
сверканием мельчайших ледяных иголочек. Температура меняется в пределах от
-50 до -70оС, и к концу зимы на ветвях лиственниц, скалах, торчащих
травинках нарастает "шуба" искрящегося инея, словно белый коралл. Такие же
кристаллы инея толстым (до четверти метра) слоем покрывают притолоки
дверей, потолки сеновалов, упряжь оленей. Конечно, гулять по такому морозу
непросто, хотя в сухом воздухе он переносится легче, чем во влажном. Когда
выходишь на улицу, ощущение такое, словно в лицо попал снежок. Через
несколько секунд на брови и ресницы начинает оседать иней, и веки
смерзаются. Еще трудней приходится грузовикам: все семь-десять дней пути по
тракту они проходят с включенным мотором, который не глушится даже на ночь.
После одного зимнего сезона в таком режиме приходится списывать почти весь
парк машин.
Усть-нерские летчики покатали меня над Хребтом Черского, показав с воздуха
его достопримечательности: узкий, глубокий, весь в наледях каньон Индигирки
и вулкан Балаган-Тас, извергавшийся всего 400 лет назад. Потом я доехал на
попутке до Оймякона (зимой машины идут сюда прямо из Усть-Неры, а не через
Тарыннахский перевал, как летом). Тут и случилась история, в результате
которой я едва не стал самым большим из ледяных кристаллов, украшавших
местные пейзажи.
Завтракая в поселковой столовой, я заметил за соседним столиком двоих
вертолетчиков и завел с ними беседу, надеясь на халяву. Узнав, что я
биолог, они радостно закричали: "Слушай, давай мы тебя забросим в зимовьђ
на Хэрдэннах-Хоргор! Там столько зверья - прямо Африка! А через три дня
полетим обратно, заберем." Я никогда не слышал такого названия, но ребята
пояснили, что речь идет о небольшой долинке в ста километрах от тракта, где
стоит удобная избушка с печкой и запасом дров. Было бы глупо упустить такую
возможность. Мы сели в вертолет и через три часа приземлились метрах в
двухстах от избушки. Помахав мне на прощание, пилоты умчались в поселок
Депутатский, лежащий в трех часах лета к северу.
Я остался в залитой солнцем котловине, плоской, как блюдце, равномерно
утыканной кривыми лиственницами. Деревья были, видимо, очень старые -
невысокие, но необычной для этих мест полуметровой толщины. Иней покрывал
их такими длинными иголками, что они напоминали сделанные из фольги
новогодние елки в витринах магазинов. Казалось, что равнина посыпана
снегом, но в основном это был тот же иней, слегка измельченный ветром.
Вымороженный до предела воздух стал сухим, как сублимированный в вакууме
цыпленок. Долинку тесным кольцом окружали горы, казавшиеся гигантскими
кристаллами синего стекла. Красота этого места привела меня в такое
отличное настроение, что до зимовья я добежал вприпрыжку. Увидев его
вблизи, я сначала от души расхохотался, хотя радоваться было нечему.
Отсмеявшись, я сел на рюкзак и уставился на зимовьђ, понемногу понимая, в
какую ситуацию влип.
Дело в том, что у избушки не было одной стены. С того места, где сел
вертолет, как раз эта сторона сруба была не видна, а теперь оказалось, что
она давно обвалилась. Северные ветры надули в домик столько снега, что
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Василенко Иван
Сертаков Виталий
Панов Вадим
Никитин Юрий