ответственности за хулиганство" мы получили эффект меньший, чем ожидали"
("ИЗВЕСТИЯ" от 30.05.1969 г. "Милиция и мы"). Ох, эта святая простота! Как
ты тут не к мосту! "Нам ничего не дал за 6 лет этот указ - хулиганство
только растет", сказал на встрече с писателями в 1972 году зам. министра МИД
Крылов.
о судьбе - что о ней сейчас думать? А именно о счастье). Очень мне уж не
везет в столкновениях с нашей юстицией. Я написал антирасистский роман и был
осужден за расизм (сейчас роман издан).
Милютина осудила меня за то, что я не сделал перевод и не сдал его в
редакцию (а сейчас он печатается).
хулиганами даже не заинтересовались). И это не были запутанные дела - нет,
все было ясно, явно, с самого начала говорило в мою пользу: и логика, и
свидетели, и документы, и все равно я был осужден. Таково уж мое счастье. Я
вечно кого-то раздражаю и не устраиваю. Или - беда нашей судебной практики?
То, что она уж слишком многих устраивает и слишком мало кого боится
раздражить?
дневальный - старый, заслуженный вор. Мы шли, а он стоял и смотрел на нас.
волков. Ну, вот ты, - обратился он к моему соседу, - за что ты сидишь?
Вредитель? Божественник?
мешок на снег и стоял перед вором, вытянувшись.
как ты, и орден следователю! Эх вы, полканы, собачьи ваши шкурки.
тащил с нар.
за что? Ах, ты ни за что? Ну и засохни, пока не стащат в столярку (в
столярке стояли гробы). Вон иди к параше. Дай место людям! Безвинный!
мне профессор Эрнст - искусствовед и археолог - объяснил все по пальцам.
столько их развелось, что за каждую голову власть положила по сотне. А
пришел в контору мужичок-серячок, увидел, что там сидит жулик, возвратился в
избу, снял с гвоздя ружье. "Полкан, Полкан!" Пиф-паф, голову долой и: "Вот,
ваше степенство, волчок-с, пожалуйте премию-с". Спрашивается, - и тут
профессор Эрнст загнул первый палец, - много ли будет побито волков? - Он
загнул второй. - Много ли останется в живых полканов? - Загнул третий. -
Много ли в селе появится настоящих охотников или и те, что были охотниками,
превратятся в гицелей*? - Он показал мне кулак и спросил: - Ясно?
своими бывшими товарищами по лагерю; все диверсанты, шпионы-террористы,
агенты иностранных разведок либо получали пенсии, либо были реабилитированы
посмертно (иногда даже с некрологами). Это все были полканы! Временно
исполняющие обязанности волков!
Во время моих долгих и тягучих хождений по мукам я почти всегда встречал
одну женщину. Мы с ней часами сидели в коридоре - я просто засматривался на
нее: такое у нее было замкнутое, холодное лицо. Я еще суетился, советовался
с кем-то, что-то там строчил, она сидела молча. И вот раз я встретил ее у
входа. Она шла развинченной походкой, пошатывалась, лицо у нее было мокрое,
но она улыбалась. "Поздравьте меня, - сказала она счастливо. - Все. Муж
реабилитирован посмертно!")
гибнут, но вот что с врагом-то делать? Ведь для него нет времени более
благоприятного, чем такая пора - пора взбаламученного моря. Работать в
"мутной воде" - ведь это мечта всех преступников.
милиции хватит, - верещат газеты, - мягки законы, малы сроки, недостаточны
санкции. Давай, давай, давай! Товарищи домохозяйки, на вас вся надежда.
Бдите, заявляйте, пишите! Товарищи соседи..." И вот уже все, что не нравится
обывателю в квартирных склоках, начинает называться вредительством,
агитацией (в 1938-м), антиидейностью (в 1946-м), космополитизмом (в 1949-м),
тунеядством (в 1962-м), хулиганством (в 1966-м)*.
ордер на арест Домбровского - русского, в 1939-м - Домбровского - поляка, в
1949-м - Домбровского - еврея, а в приговоре всегда стояла уж настоящая
национальность.
русский поэт дал пощечину крупному писателю - публично. Демонстративно.
Нарушая порядок в учреждении. Что было бы с ним сейчас при нашей судебной
практике? Конечно, он предстал бы перед той же Кочетовой, и она спросила бы
его: "Как? Поэт? Мандельштам? Осип Мандельштам? Никогда не слышала!..
Маяковский, Есенин - этих да! Ну вот вам десять суток, и сделайте для себя
выводы". Обязательно она так бы сказала ему.
старой сволочью. (Почему он долго занимал телефонную кабину.) Собралась
общественность. Старика и парня доставили в милицию. К счастью, это было год
тому назад, и дежурный тоже попался правильный, но сейчас все было бы иначе,
и на одного старого, но мелкого хулигана в Москве стало бы больше. А кто от
этого выиграл бы? Советское общество? Моральный кодекс? Краснопресненская
пересылка? Выиграла бы, конечно, оперативная сводка, та страшная черная
галочка, которая вечно сопровождает такие кампании и орет на весь Союз о
победе над преступностью! Выиграл бы самый плохой человек из всех - мелкий
хлесткий фельетонист - судья, осуждающий без суда и следствия*.
навязать свои приговоры по делу, которое еще только будет рассматриваться
судом и которое им самим известно только по слухам и сплетням", - так писал
секретарь Верховного Уголовного суда Есипович, но в 1864 году!
дает возможность выдавать за мелкое хулиганство все что угодно - любую
неприязнь, ссору, столкновение. Это условие, при котором легко сводить
личные счеты и выживать соседа. Это практика доносов и петиций. Это суд
коммунальной кухни и лестничной клетки, которая называет себя
общественностью. (Вот оно: "Давай, давай!")
теориям Вышинского, к объективному вменению, к осуждению по аналогии.
Печальное хотя бы и по последствиям для всех нас, по резонансу, который оно
вызвало в мире. Не очень давно в "Известиях" писали о высылке из Москвы
такой тунеядки: дочь по уговору сестер и братьев ушла с работы, чтобы
ухаживать за умирающей матерью (рак). Кроме этих двух пожилых женщин -
умирающей и ухаживающей, в квартире никого не было. И вот все-таки одну из
них оторвали от смертного одра другой и угнали в Сибирь, а другую оставили
умирать. Прокурорского протеста не было. Каждый умирает в одиночку - вот,
наверно, мораль прокурора. И совсем недавно в "Литературной газете" появился
любопытный материал. "Общественность" какого-то дома требовала высылки
нескольких соседей: образ жизни их, их интересы, их знакомства не помещались
в сфере понимания этих соседей. То же формальное затруднение, что тунеядцы
эти каждое утро вскакивают в восемь часов и несутся на службу, они обошли с
гениальной легкостью. Одна старая общественница (вот уж поистине "зловещая
старуха") вывела такую формулу: "Они работой маскируют свое тунеядство". И
для кого-то, восседавшего за столом какого-то президиума, это оказалось
вполне убедительным. Вероятно, он был просто раздавлен железной логикой:
тунеядство скрываемо... А вот общественность выявила, разглядела! От нее не
скроешься!
что тунеядец - это не тот, который вообще не работает, а тот, кто хочет мало
работать, а получать много. Логическое ударение, конечно, на слове "хочет" -
он хочет получать много. Но ведь под эту научную формулу можно подогнать
кого угодно. Даже Федина и Фадеева! Ведь обыватель так про нас и говорит:
"Не захотел ты кирпичи таскать - стал ты бумагу марать".
определения, не только не вошедшем в Кодекс, но и просто не упоминаемом в
нем (все-таки слава нашим кодификаторам - они не преступили этот рубеж),
стоило бы поговорить отдельно. И конечно, такой разговор обязательно
состоится в самом недалеком будущем. Но сейчас я пишу как раз не об этом.
Сейчас я пишу о том, что вполне ясное криминалистическое понятие проступка,
имеющего четко ограниченные юридические грани, снова на наших глазах
превращается в какую-то туманность. Все неблаговидное, с чем надлежит
бороться, предлагают окрестить хулиганством. Так кто-то через печать
советует всякое оскорбление считать хулиганством и дать право любому тащить
в милицию обидчика. Не считаясь с обиженным. Повторяю - любому! Вот что не
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Березин Федор
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман