Чтение 96–й страницы книги ~Факультет ненужных вещей~

- Над разным. Вот массовичку нашу не любил, над ней надсмеивался.

- А еще над кем?

- Ну над кем? Мне тогда это было без внимания. Ну вот секретарша
главная в научной библиотеке была. Что-то они там не поладили. На нее он
здорово серчал.

- За то, что не поладили?

- Нет, за падчерицу.

Она подвинула к себе протокол.

- А что с ней? Он что-нибудь там...

- Нет, - дед резко крутанул головой. - Отца ее, врача, забрали, а
секретарша все вещи его попрятала, а дочку перестала кормить: "Ты мне не
дочь и иди куда хочешь". Так она по людям ходила ночевать. Вот ее он очень
жалковал. Меня спрашивал, может, ее к нам в сменные билетерши взять? Я
говорю: "Поговори с директором". - "Поговорю". Вот не успел.

Старик замолк и стал снова рассматривать большой палец.

- Что, болит? - спросила она участливо.

- Да вот молотком по нему траханул. Сойдет теперь ноготь.

Помолчали.

- Жалко вам его?

Он поднял голову и посмотрел на нее.

- Ничего мне не жалко! Что мне, сват он, брат, что ли? Всех не
пережалеешь, - сказал он досадливо.

- Ну хорошо, - сказала она, - а вот золото у вас пропало. - Старик
молчал. - Да ведь как пропало-то? Прямо из музея утекло. Что ж он так
недоглядел? Это как, по-вашему? Его вина?

- Не было его вины. Он тогда в горах сидел. Мы его туда извещать
ездили. А был бы он - он бы этих артистов с первого взгляда понял.

- А что же ему понимать? Он же их хорошо знал, - она как будто
удивленно посмотрела на старика. - Ну что ж вы, дедушка, говорите? Он же
отлично их знал! Отлично! Нет уж, тут не надо вам...

Старик молчал.

- И он же вам сам говорил, что их знает? - Старик молчал. - Ну, говорил
же?

- Никак нет, - отвечал старик твердо. - Этого не говорил.

- Ну как же так? - она даже слегка всплеснула руками. - Как же не
говорил, когда говорил. Он и сейчас этого не скрывает. - Старик молчал. -
И они вам тоже говорили, ну, когда вы сидели с ними в этой самой... Ну как
ее зовут, стекляшка, что ли?

- Так точно, стекляшка-с! - старик ответил строго, по-солдатски и даже
"ерс" прибавил для официальности.

Она поглядела на него, поняла, что больше ничего уж не добьешься, и
сказала:

- Ну хорошо, оставим пока это. А как вообще он жил? Ведь вы же у него
бывали.

- Ну как жил, как вобче все люди живут. Бедно. Только в комнате ничего,
кроме кровати да стульев. Ну книги еще. Посуда там какая-то. Ну вот и все.

- А как к нему люди относились?

- А какие как. Плохого от него никто не видел. Если какой рабочий
попросит на кружку - никогда не отказывал. Ребят леденцами оделял. Они
увидят его - бегут.

- А еще кто с ним жил?

- Кто? Кошка жила. Дикая. Кася! Он ее где-то в горах еще котенком в
камышах нашел. С пальца выкармливал. Зайдешь к нему рано - они постоянно
вместе спят. Он клубком, она вытянувшись. Касей ее звал. Высунется из
окна: "Кася, Кася, где ты?" Она к нему! Через весь двор! Стрелой!
Знаменитая кошка!

- А сейчас она где?

- Забрал кто-то. А все равно каждое утро она в окно к нему лезет.
Дверь-то запечатана, так она в окно. Мявчит, мявчит, тычется мордой,
стучит в стекло лапами. Ну потом кто-то выйдет, скажет ей: "Ну чего ты,
Кася? Нет его тут". Она сразу же как сквозь землю.

- А наутро опять?

- Обязательно. Опять! Я вот вчера шел по парку. Слышу: сзади ровно она
мявкает. Остановился. А она стоит и смотрит на меня во все глаза. Забрали
его, говорю, Кася, больше его уж тут не будет, и не жди. А она смотрит на
меня, как человек, и в глазах слезы. Мне даже страшно стало. А хотел ее
погладить - метнулась, и нет!

- Так что же? Она теперь бродячая? (Ей почему-то стало очень жалко
дикую кошку Касю, в их доме кошек любили.)

- Да нет, не похоже, гладкая! Нет! Забрал ее кто-то к себе.

- Что ж, он так кошек любит?

- Так он всякую живность любил. Соколенка ему раз ребята принесли, из
гнезда выпал. Так тоже выкормил. Все руки тот ему обклевал, а такой
большой, красивый вырос. Яшей он его звал. "Яша, Яша", - Яша прямо с
комеля ему на плечо. Сядет, голову наклонит и засматривает ему прямо в
глаза. Так было хорошо на них смотреть.

- И уживался с кошкой?

- А что им не уживаться? Он вверху, на болдюре, она на кровати или на
усадьбе мышкует. А вечером он придет с работы, принесет нарезанного мяса и
кормит их вместе. Очень утешно было на них смотреть. Ребята со всех дворов
сбегались.

- Да вот, кстати, - напомнила она и открыла дело, - вы рассказывали
следователю одиннадцатого сентября, читаю показания. Слушайте внимательно.

"Вопрос: Как вы знали научного сотрудника центрального музея Казахстана
Георгия Николаевича Зыбина? - Она взглянула на деда. - Ответ: Георгия
Николаевича Зыбина я знаю как разложившегося человека. Он постоянно
устраивал у себя ночные пьянки со случайными женщинами и подозрительными
женщинами. Даже дети были возмущены его оргиями", - вот даже как, -
усмехнулась она, - "оргиями"... Дедушка, а что такое "оргии"?

Дед усмехнулся:

- Ну, когда пьют, орут...

- Понятно! Раз орут - значит, оргии. Но откуда же ночью дети? Или он и
днем? И как же тогда директор?.. "Когда однажды сын нашей сотрудницы
попросил его прекратить эти безобразия, он обругал его нецензурно, задев
его мать. Она с возмущением рассказала мне про это". А почему фамилии нет?
Кто это такая?

- Да Смирнова же! Зоя Николаевна же она! - болезненно сморщился дед.

- А-а. (Ей сразу стало все ясно: в протоколе о Смирновой было записано:
"отношения неприязненные".) Так почему они все ссорились? Из-за этих вот
пьянок?

- Да нет. Она и в этом доме не живет. Из-за портретов. Ну висели у нас
портреты тружеников полей. Зоя Николаевна и говорит: "Снять! Они год назад
были труженики, а сейчас они, очень легко может быть, вредители. Берите
лестницу и снимайте!" А он нет. "Вы что же, - говорит, - целому народу не
доверяете? Нельзя так". Вот и поругались. Я тогда же все это рассказывал,
только следователь записывать не стал.

- Ну а что же с мальчишкой было?

- А с мальчишкой этим при моих глазах было. Подбегает ее мальчишка к
Зыбину, скосил глаза и спрашивает, свиненок: "Дядя Жо-ора, а что это к
ва-ам всякие жен-щины хо-одят, а?" - Дед очень натурально и голосом, и
глазами изобразил этого свиненка. - А Георгий-то Николаевич усмехнулся и
говорит: "Скажи своей маме - женщины тоже люди, потому и ходят. Понял? Так
точно и скажи".

- Понятно. "...Допускал в разговорах резкие выпады против Советской
власти, рассказывал антисоветские анекдоты, клеветал на мероприятия партии
и правительства". Было это?

Дед хмыкнул.

- Так было это, дедушка, или нет?

- Раз тут записано - значит, было.

Она строго поглядела на него.

- То есть как это "раз здесь написано"? Вы это бросьте. Здесь записано
только то, что вы говорили. Так что давайте уж не будем.

Дед молчал. Она поднесла ему протокол.

- Ваша это подпись? Экспертизы не надо? Не отрекаетесь?

- Так точно, не надо, - вытянулся дед.

- А от того, что записано, тоже нет? Так вот, мы вам дадим очную ставку
с Зыбиным, и вы это все ему повторите. - Старик пожал плечами и
отвернулся. - Ну что вы опять? Не желаете очной ставки?

Старик усмехнулся.

- Ну ровно в гостях разговариваете. Ей-богу! "Желаете - не желаете". Да
что я тут могу желать или не желать? Тут ничего моего нет, тут все ваше.
Надо - давайте!

- А вы сами не хотите его увидеть?

- А что мне хотеть? Какая мне радость видеть арестанта? Зачем я ему
нужен? Чтоб потопить его вернее? Так он и без меня не выплывет. Вон какие
стены! Капитальное строительство! Мы такие только в монастырях клали!

Тут она вдруг поняла, что, идя сюда, дед, наверно, пропустил малость и
сейчас ему ударяет в голову. Она быстро подписала пропуск и сказала
ласково: "Идемте, я вас провожу".

Дед неуклюже поднялся было с места, но что-то замешкался, что-то
завозился, и тут она увидела, что на стуле стоит туго стянутый узел -
красный платок в горошек.

- Что это? - спросила она.

Дед засопел и развел бурыми руками.

- Да вот, - сказал он неловко, - яблочки. Может, разрешается. Шел сюда
- ребята сунули. Это, мол, с тех мест, где он копал. Может, передадите, а?

Но как же он, старый черт, умудрился протащить этакий узлище? Хотя в
этом дождевике... Так вот почему он не хотел его снимать! Вот Дед!

- Эх, дедушка Середа! - сказала она. - Ну к чему это?

Голос у нее звучал неуверенно. В ней что-то ровно повернулось не в ту