Чтение 136–й страницы книги ~Американская трагедия~

И у него письма, написанные твоей рукой! Даже и не у него, а уже у
прокурора, насколько можно понять. Ну и ну! Глупо, Сондра, черт знает, до
чего глупо! Я еще несколько месяцев назад слышал об этом знакомстве от
твоей матери и тогда поверил тебе больше, чем ей. А теперь смотри, как
скверно вышло! Почему ты мне ничего не сказала? И почему не послушалась
матери? Ты могла бы поговорить со мной обо всем раньше, а не ждать, пока
это зайдет так далеко. А я думал, что мы с тобой понимаем друг друга. Твоя
мать и я всегда делали все для твоего блага, ты же знаешь. И к тому же,
честное слово, я думал, что у тебя больше здравого смысла. Но чтобы ты
была замешана в деле об убийстве! Боже мой!

Он порывисто поднялся - красивый блондин в безукоризненном костюме - и
начал расхаживать взад и вперед, с досадой пощелкивая пальцами, а Сондра
продолжала плакать. Вдруг он остановился и снова заговорил:

- Ну, будет, будет! Что толку плакать? Слезами тут не поможешь.
Конечно, мы это как-нибудь переживем. Не знаю, не знаю... не представляю,
как это на тебе отразится. Ясно одно: мы должны что-то предпринять в связи
с этими письмами.

Сондра все плакала, а мистер Финчли начал с того, что вызвал жену,
чтобы объяснить ей, какого рода удар нанесен их положению в обществе; удар
этот оставил в памяти миссис Финчли неизгладимый след до конца ее дней.
Потом мистер Финчли позвонил Легеру Эттербери - адвокату, сенатору штата,
председателю центрального комитета республиканской партии в штате и
постоянному своему личному юрисконсульту, - объяснил ему, в каком крайне
затруднительном положении оказалась Сондра, и попросил посоветовать, что
теперь следует предпринять.

- Дайте-ка сообразить, - ответил Эттербери. - На вашем месте я бы не
слишком беспокоился, мистер Финчли. Я думаю, что смогу уладить это дело,
прежде чем оно получит неприятную огласку. Дайте подумать... Кто у них там
в Катараки прокурор? Я это выясню, переговорю с ними и сразу вам позвоню.
Но вы не беспокойтесь, будьте уверены, - я сумею кое-что сделать. Во
всяком случае, обещаю вам, что эти письма не попадут в газеты. Может быть,
они даже не будут предъявлены суду, - хотя в этом я не уверен. Но я,
безусловно, сумею устроить, чтобы имя вашей дочери не упоминалось, - так
что вы не беспокойтесь.

А затем Эттербери позвонил Мейсону, фамилию которого нашел в
юридическом адрес-календаре, и условился о личном свидании; по мнению
Мейсона, письма эти были чрезвычайно важны для дела, однако голос
Эттербери произвел на него сильнейшее впечатление, и он поспешил
объяснить, что вовсе и не собирался предавать огласке имя Сондры или ее
письма, а думал лишь сохранить их для рассмотрения при закрытых дверях в
том случае, если Клайд не предпочтет сознаться и избегнуть
предварительного разбора дела советом присяжных.

Эттербери вторично переговорил с Финчли-отцом, убедился, что тот
решительно против какого бы то ни было использования писем дочери или
упоминания ее имени, и пообещал ему завтра же или послезавтра лично
отправиться в Бриджбург с некоторыми политическими сообщениями и планами,
которые заставят Мейсона всерьез подумать, прежде чем он решится в
какой-либо форме упомянуть о Сондре.

А затем, после надлежащего обсуждения, на семейном совете было решено,
что миссис Финчли, Стюарт и Сондра немедленно, без всяких объяснений и
прощальных слов уедут на побережье, куда-нибудь подальше от знакомых. Сам
мистер Финчли предполагал вернуться в Ликург и Олбани. Неблагоразумно
кому-либо из них оставаться там, где их могли бы застигнуть репортеры или
расспрашивать друзья. И затем - бегство семьи Финчли в Наррагансет, где
они скрывались полтора месяца под фамилией Уилсон. И по той же причине
срочный отъезд Крэнстонов на один из тысячи островов, где, по их мнению,
можно было сносно провести остаток лета. Гарриэты и Бэготы делали вид, что
они не настолько скомпрометированы, чтобы им стоило беспокоиться, и
продолжали оставаться на Двенадцатом озере. Но все толковали о Сондре и
Клайде, о его ужасном преступлении и о том, что репутация всех, кто так
или иначе, без всякой своей вины, запятнан каким-то касательством к этому
делу, может погибнуть безвозвратно.

А тем временем Смилли, по указанию Грифитсов, отправился в Бриджбург и
после двухчасовой беседы с Мейсоном получил разрешение навестить Клайда в
тюрьме и переговорить с ним наедине в его камере. Смилли пояснил, что
Грифитсы пока не намерены организовать защиту Клайда, а хотят лишь
выяснить, возможна ли вообще при данных обстоятельствах какая-либо защита.
И Мейсон настойчиво посоветовал Смилли убедить Клайда сознаться, ибо,
утверждал он, нет ни малейших сомнений в его виновности, а длительный
судебный процесс только будет стоить округу больших денег, без всякой
пользы для Клайда; между тем, если он во всем признается, могут найтись
какие-нибудь смягчающие обстоятельства, и во всяком случае удастся
предотвратить появление этого общественного скандала в раздутом виде на
страницах газет.

Итак, Смилли направился в камеру, где Клайд мрачно и безнадежно
раздумывал, как ему быть дальше. При одном упоминании имени Смилли его
передернуло, словно от удара; Грифитсы - Сэмюэл Грифитс и Гилберт! Их
личный представитель. Что же теперь говорить? Без сомнения, рассуждал он,
Смилли, поговорив с Мейсоном, считает его, Клайда, виновным. Что же
сказать? Правду или нет? Но пока он пытался что-то обдумать и сообразить,
Смилли уже входил в дверь.

Облизнув сухие губы, Клайд с усилием выговорил:

- Здравствуйте, мистер Смилли!

И тот ответил с деланной сердечностью:

- Добрый день, Клайд! Грустно, что вас засадили в такое место. - И
затем продолжал: - Газеты и здешний прокурор не скупятся на всевозможные
россказни о вас, но, я думаю, все это не так страшно. Тут, конечно,
какая-то ошибка. Я для того и приехал, чтобы это выяснить. Ваш дядя
сегодня утром по телефону поручил мне повидаться с вами и узнать, почему
вас вздумали засадить. Вы и сами понимаете, каково сейчас вашим
родственникам. Они поручили мне все точно узнать и, если возможно,
прекратить дело. Поэтому, если вы расскажете мне все подробно... понимаете
ли... я хочу сказать...

Смилли остановился. И по всему, что он сейчас слышал от прокурора, и по
тому, как замкнуто держался Клайд, он понял: вряд ли тот может многое
сообщить в свое оправдание.

А Клайд, еще раз облизнув запекшиеся губы, начал:

- Похоже, что все складывается очень плохо для меня, мистер Смилли. Я
никак не думал, когда познакомился с мисс Олден, что попаду в такую беду.
Но я не убивал ее: бог свидетель, это чистая правда. У меня никогда не
было желания убить ее, и я не хотел вести ее на это озеро. Это правда, и я
говорил это прокурору. Я знаю, у него есть ее письма ко мне, но они
доказывают только то, что она хотела уехать со мной, а вовсе не то, что я
хотел с ней ехать...

Он замолчал, ожидая, что Смилли как-либо обнаружит доверие к его
словам. А Смилли, видя, что объяснение Клайда совпадает со словами
Мейсона, но стараясь успокоить его, сказал только:

- Да, знаю, Мейсон мне сейчас показывал их.

- Я знал, что он покажет, - тихо продолжал Клайд. - Но знаете, мистер
Смилли, как иной раз получается. - Опасаясь, как бы шериф или Краут не
подслушали его, он совсем понизил голос. - Можно попасть в такую историю с
девушкой, даже если сначала вовсе об этом и не думаешь. Вы сами знаете. Я
сперва любил Роберту, это правда, и я был с ней в связи, - это видно из ее
писем. Но вы ведь знаете, какое правило на фабрике: заведующий отделением
не может иметь ничего общего с работницами. Ну вот, мне кажется, с этого и
начались все мои неприятности. Понимаете? Я боялся, как бы кто-нибудь об
этом не узнал.

- Да, понятно.

И вот, видя, что Смилли как будто слушает его сочувственно, Клайд
постепенно успокоился, напряженный тон его стал более естественным, и он
рассказал почти всю историю своей близости с Робертой и постарался
оправдаться. Но ни слова о фотографическом аппарате, о двух шляпах, об
исчезнувшем костюме - обо всем, что непрестанно, безмерно волновало его. В
самом деле, как он мог бы все это объяснить? В заключение Смилли, знавший
обо всем от Мейсона, спросил:

- А как насчет этих двух шляп, Клайд? Мейсон говорит, вы признали, что
у вас было две шляпы: та, которую нашли на озере, и та, в которой вы шли
оттуда.

Он ждал ответа, а отвечать было нечего - и Клайд сказал:

- Они ошибаются, мистер Смилли. Когда я шел оттуда, на мне была не
соломенная шляпа, а кепка.

- Понимаю. Но он говорит, что на Медвежьем озере у вас все-таки была
соломенная шляпа.

- Да, была, но ведь я сказал ему, это была другая шляпа, я в ней
приезжал к Крэнстонам в первый раз. Я ему говорил. Я тогда забыл ее у них.

- Так, понятно. Потом тут еще что-то с костюмом, - серый костюм,
кажется. Мейсон говорит, что вас тогда видели в нем, а теперь его не могут
найти. Был у вас такой костюм?

- Нет. Я был в синем костюме, в котором меня привезли сюда. Потом его у
меня забрали и дали мне вот этот.

- Но, по его словам, вы сказали, что в Шейроне отдавали синий костюм в
чистку, а он никого не мог там найти, кто бы об этом знал. Как это
получилось? Вы действительно отдавали его чистить?

- Да, сэр.

- Кому же?

- Ну, я просто не помню теперь. Но, наверно, я мог бы найти этого
портного, если бы попал туда опять. Это около вокзала.

Но при этих словах он опустил глаза, чтобы не встретиться взглядом со
Смилли.

Потом Смилли, как прежде Мейсон, стал спрашивать о чемодане, который