тихонько стукнул в окно.
которая провела все эти часы в мрачном раздумье, открыла дверь и впустила
его; как всегда, она зажгла свечу, чтобы их не выдал слишком яркий свет
лампы. И Клайд сразу же зашептал:
голова кругом пошла. Я еще никогда не видал такого города. Как только
попадешь к кому-нибудь, - кончено, уже не знаешь, когда освободишься.
Сначала обед, потом танцы, потом прогулка или еще что-нибудь - им все
мало! Когда я был у Грифитсов в пятницу (он ссылался на свою прежнюю
ложь), я думал, что это последнее приглашение до конца праздников. А вчера
я как раз собирался в другое место - и вдруг получил от них записку, что
сегодня они опять ждут меня к обеду. Понимаешь, обед был назначен в два, и
я думал, что освобожусь рано и успею прийти сюда к восьми, как обещал. А
на самом деле начали в три и вот только сейчас стали расходиться. Просто
невозможно! Я все время порывался уйти, но никак не мог. Ну, а ты как,
дорогая? Надеюсь, хорошо провела время? Понравился твоим родителям мой
подарок?
пристально смотрела на него, словно говоря: "Как ты можешь так обращаться
со мной?" Но Клайд слишком усердно доказывал свое алиби, слишком старался
заставить Роберту поверить ему; ни в первые минуты, ни позже, когда он
снял пальто, кашне и перчатки и пригладил волосы, он ни разу не взглянул
на нее ласково, да и вообще не смотрел ей в глаза и ничем не показал, что
в самом деле рад снова увидеться с нею. Напротив, он был так суетлив и
возбужден, что, несмотря на все его прежние признания и поступки, Роберта
почувствовала: ему, в общем, приятно видеть ее, но он куда больше занят
собой и своими сбивчивыми объяснениями. Потом он наконец обнял ее и
поцеловал, и все же она чувствовала, как и в субботу, что душою он только
наполовину с нею. Иные мысли - о том, что помешало ему и в пятницу и
сегодня прийти к ней, - волновали сейчас обоих.
хотелось хоть немного верить. Может быть, он и в самом деле был у
Грифитсов и они его задержали. А может быть, и нет. Она невольно
вспомнила, что в прошлую субботу он сказал, будто в пятницу обедал у
Грифитсов, а между тем газетная заметка сообщала, что он был в
Гловерсвиле. Но если спросить его об этом сейчас, он, пожалуй, только
рассердится и опять солжет... В конце концов, думала она, у нее нет
никаких прав на него, кроме тех, что дает его любовь к ней. Но она не
могла себе представить, чтобы его чувства могли так быстро перемениться.
без досады, - так она никогда не говорила с ним раньше, - и прибавила
печально: - Ты ведь уверял, что тебе ничто не сможет помешать...
не это письмо. Пойми, я ни с кем другим не стал бы считаться, но не могу
же я не пойти, если дядя зовет меня на праздничный обед. Это слишком
важный визит. Очень неудобно было бы отказаться. И потом, ведь днем тебя
здесь еще не было.
высоко ценит он близость с семьей дяди и как мало значит для него по
сравнению с этим все, что так дорого ей в их отношениях. Она поняла, что,
хотя он и был в начале их любви таким восторженным и пылким, в его глазах
она стоит гораздо ниже, чем в своих собственных. Значит, все ее мечты и
жертвы напрасны. Ей стало страшно.
мне записку, Клайд? Я бы застала весточку от тебя, как только вернулась...
обед кончится к шести, не позже.
страх и печаль, уныние и недоверие, следы обиды и отчаяния, - все это
отражалось в устремленных на Клайда больших строгих глазах и заставляло
его мучительно сознавать, что он нехорошо, низко поступил с нею. Ее глаза,
казалось, ясно говорили об этом - под этим взглядом Клайд вдруг вспыхнул,
его всегда бледные щеки густо покраснели. А Роберта, словно не заметив
этого внезапного румянца или не придав ему значения, прибавила:
твоих двоюродных сестрах. Они были там?
Этого Клайд никак не ожидал от нее - и это его особенно смутило и
рассердило.
сказал тебе, что они там были!
были названы другие девушки из Ликурга, ты часто говорил о них раньше:
Сондра Финчли Бертина Крэнстон. А ты сказал мне только о сестрах Трамбал.
их не видел. Газеты вечно все перевирают.
возражения прозвучали неубедительно, и он сам это понял. Тогда он
возмутился тем, что Роберта его допрашивает. С какой стати? Как будто он
не имеет права бывать, где ему угодно, и должен спрашивать у нее
разрешения.
у нее было грустное и оскорбленное. Она не вполне верила ему - и не совсем
не верила. Быть может, в его словах есть доля правды. Важнее другое: ему
следовало бы любить ее так, чтобы и незачем и невозможно было лгать ей или
дурно с нею обращаться. Но что делать, если он не хочет быть добрым и
правдивым? Она отошла от него и беспомощно покачала головой.
Неужели ты не понимаешь? Мне все равно, где ты был, только надо было
предупредить меня заранее и не оставлять вот так, совсем одну, в
рождественский вечер. Вот что мне обидно.
изменить то, что было, - мало ли что пишут в газетах. Грифитсы там были, я
могу это доказать. А сегодня я пришел к тебе, как только освободился. Чего
ради ты сразу вышла из себя? Я сказал тебе правду: я не всегда могу делать
то, что мне хочется. Меня пригласили в последнюю минуту, и я должен был
пойти. А потом я не мог вырваться. Чего ж тут сердиться?
рассуждениями, не знала, как быть дальше. Она вспомнила то, что говорилось
в газете о предполагаемой встрече Нового года, но чувствовала, что
неблагоразумно заговорить об этом теперь. Ей было сейчас особенно горько
думать, что Клайд - постоянный участник той веселой, счастливой жизни,
которая доступна лишь для него, но не для нее. И все же она не решалась
показать ему, какая жгучая ревность ею владеет. В этом высшем обществе все
так весело проводят время - и Клайд, и его знакомые, - а у нее так мало
всего. И потом эти девушки - Сондра Финчли и Бертина Крэнстон... он
столько о них говорил, о них пишут в газетах... Может быть, он влюблен в
одну из них?
в Полутьме в его лицо; ее охватило беспокойство, ей мучительно хотелось
узнать что-то такое, что могло бы пролить хоть слабый свет на его
поведение, которое теперь так ее тревожило.
желание знать, и беспомощность, и ревность, - это прорывалось в голосе
Роберты еще явственней, чем во взгляде. Ее голос звучал так мягко, ласково
и печально, особенно в минуты, когда она бывала огорчена и расстроена.
Клайда поразила ее проницательность, особое чутье, с каким она
сосредоточила свои подозрения на Сондре. Он чувствовал, что она не должна
ничего знать, это выведет ее из себя. Но он слишком гордился своим
положением в обществе - положением, которое, по-видимому, с каждым часом
становилось все более прочным, и это заставило его сказать:
танцует. И потом, она очень богата и великолепно одевается.
большого впечатления, но Роберта почувствовала, что он, пожалуй,
по-настоящему увлечен этой девушкой, что целая бездна лежит между нею и
всем его миром, - и вдруг воскликнула:
столько денег, я бы тоже хорошо одевалась!
рыданием. Он понял, что она глубоко обижена, жестоко, мучительно страдает
и ревнует, и уже готов был снова вспылить, повысить голос, но вдруг
смягчился. Мысль, что девушка, которую он до последних дней так горячо и
преданно любил, должна из-за него терзаться ревностью, причинила ему
настоящую боль, - он ведь хорошо знал, что такое муки ревности: он испытал
их из-за Гортензии. Он представил себя на месте Роберты и потому сказал
ласково:
тебя? Это же вовсе не значит, что я как-то по-особенному к ней отношусь.
Ты хотела знать, нравится ли она мне, вот я и ответил, - только и всего.
бледная, беспокойно сжимая руки, и смотрела на него с сомнением и мольбой.
- У них все есть, ты сам знаешь, а у меня ничего нет. Где же мне тягаться
с ними, когда у них так много всего...
Она поспешно закрыла лицо руками и отвернулась. Отчаянные, судорожные
Елманов Валерий
Орлов Алекс
Лондон Джек
Акунин Борис
Шилова Юлия
Шилова Юлия