Чтение 104–й страницы книги ~Сестра Керри~

пояснил Герствуду один из этих счастливцев. - Все входят вместе.

- Гм! - пробормотал Герствуд, которого так безжалостно прогнали в конец
очереди.

- Единый земельный налог, вот что нужно, - сказал другой. - Без этого
порядку не будет.

Большинство бедняков стояли молча. Исхудалые, оборванные, они
переступали с ноги на ногу, посматривали на дверь и хлопали руками, чтобы
немного согреться.

Наконец дверь отворилась, и показалась рослая, полная сестра. Она
следила за порядком. Очередь поползла вперед, люди входили один за другим,
пока не набралось двадцати пяти человек. Тогда сестра протянула мощную
руку, и очередь остановилась. Шесть человек оставалось на ступеньках, и
среди них - бывший управляющий баром. В ожидании обеда одни разговаривали,
другие жаловались на свою горькую судьбу, а некоторые, как Герствуд,
угрюмо молчали. Наконец впустили и его. Он поел, но ушел обозленный тем,
что кусок хлеба доставался таким мучительным путем.

Недели две спустя он стоял в полуночной очереди у магазина Флейшмана и
терпеливо ждал выдачи хлеба. Это был неудачный для Герствуда день, но
теперь он относился к своему положению философски. Когда ему не удавалось
добыть чего-нибудь на ужин и его мучил голод, он мог прийти сюда.

За несколько минут до двенадцати из магазина вынесли огромную корзину с
хлебом, и в полночь, минута в минуту, полный, круглый булочник стал у
дверей и крикнул:

- Подходи!

Очередь тотчас двинулась вперед. Каждый брал булку и уходил. На этот
раз Герствуд съел свой хлеб еще на ходу, пока, еле волоча ноги, брел по
темным улицам к месту своего ночлега.

Когда наступил январь, Герствуд уже решил было, что все его ставки
биты. Раньше жизнь была чем-то драгоценным, но постоянная нужда и упадок
сил сделали в его глазах земные блага тусклыми и малозначащими. Несколько
раз, когда судьба трепала его особенно жестоко, он уже подумывал, что пора
положить всему конец. Но лишь только прояснялась погода или случалось
раздобыть десять, а то и двадцать пять центов, настроение Герствуда
менялось. Тогда он говорил себе, что еще поживет.

Каждый день Герствуд поднимал брошенную кем-нибудь газету и
просматривал ее, надеясь узнать что-нибудь о Керри. Но прошли лето и
осень, а он все еще не нашел ее следов. Потом он стал замечать, что у него
побаливают глаза. Боль быстро усиливалась, и он уже не пытался читать в
полутемных комнатах ночлежки. Плохое питание расшатало весь его организм:
оставалось только одно - спать, когда была возможность найти пристанище.

Из-за жалких отрепьев и ужасной худобы Герствуда уже принимали за
профессионального бродягу и нищего. Полиция преследовала его, владельцы
баров и ночлежек гнали прочь, а пешеходы отмахивались от него, как от
назойливой мухи. Получить милостыню становилось все труднее и труднее.

Наконец Герствуд пришел к убеждению, что игра проиграна. Эта мысль
завладела им после того, как прохожие один за другим отказывались ему
подать - все от него отшатывались.

- Не поможете ли вы мне, сэр? - сделал он последнюю попытку. - Я умираю
с голоду.

- А ну тебя! Пошел прочь! - ответил прохожий. - Стану я помогать
всякому отребью!

Герствуд засунул в карманы покрасневшие от холода руки. Слезы выступили
у него на глазах.

"Это верно, - сказал он себе. - Я теперь отребье! Когда-то я чего-то
стоил. Тогда у меня были деньги. Что ж, пора это кончать!"

И с мыслью о смерти он направился к Бауэри.

"Сколько людей лишали себя жизни, - думал он. - Стоит лишь открыть газ
- и все кончено. Что мешает и мне так поступить?"

Ему вспомнился ночлежный дом, где за пятнадцать центов сдавались
отдельные комнатки-клетушки с газовыми рожками. Казалось, они самой
судьбой предназначены были для той цели, которую он поставил перед собой.
Но вдруг Герствуд вспомнил, что у него нет пятнадцати центов.

По дороге ему попался упитанный, чисто выбритый джентльмен, который
только что вышел из парикмахерской.

- Сэр, будьте так добры, подайте мне что-нибудь, - обратился к нему
Герствуд.

Джентльмен оглядел его с головы до ног и стал рыться в кармане в
поисках монетки в десять центов. Но там оказались только монеты по
пятнадцать центов.

- Возьми, - сказал он, чтобы отделаться от попрошайки, - и проваливай!

Герствуд задумчиво продолжал свой путь. Вид большой блестящей монеты
доставил ему удовольствие. Он вспомнил, что с утра ничего не ел, а ночлег
можно было найти и за десять центов. Мысль о смерти временно отступила на
задний план. Лишь в те дни, когда он не встречал ничего, кроме
оскорблений, смерть казалась ему заманчивой.

Однажды в середине зимы ударили лютые морозы. Первый день был серый и
холодный, на второй повалил снег. Герствуду не везло: ему удалось
раздобыть только десять центов, которые он истратил на еду. Вечером он
очутился на бульваре у Шестьдесят седьмой улицы и оттуда повернул в
сторону Бауэри. Днем какая-то непонятная жажда скитаний гнала Герствуда
все вперед, и он так устал, что теперь едва волочил ноги, шаркая мокрыми
подошвами. Он поднял воротник старого пиджака, на голове у него был
какой-то потрескавшийся котелок, нахлобученный так низко, что
оттопыривались красные уши, а руки он засунул глубоко в карманы.

"Надо сходить на Бродвей!" - почему-то решил он.

Близ Сорок второй улицы уже ярко пылали электрические рекламы. Толпы
людей спешили в рестораны. Сквозь ярко освещенные окна роскошных кафе
видны были веселые компании. Повсюду мчались экипажи и переполненные
вагоны трамвая. Лучше бы ему, усталому и голодному, не приходить сюда.
Слишком уж разителен был контраст. Даже в его затуманенной памяти встали
видения лучших дней.

"К чему тянуть еще? - пронеслось у него в голове. - Я человек конченый.
Довольно!"

Люди оборачивались и дивились его необычайно жалкому и грязному виду.
Полисмены провожали его взглядами, следя за тем, чтобы он не приставал к
прохожим.

Случайно и бессознательно он остановился у окна большого ресторана с
ярко светящейся вывеской. За зеркальным стеклом виднелись пальмы,
белоснежные скатерти, сверкающие серебро и хрусталь. И за столиками -
веселая толпа. Как ни ослабел рассудок Герствуда, голод все же сильно
давал себя знать. Бедняга застыл на месте; бахрома его рваных брюк
впитывала в себя грязь с панели.

- Ешьте! - пробормотал он. - Правильно: ешьте! Другим не нужно!

Затем его голос упал до шепота, и он пробормотал, уже забыв то, о чем
только что думал:

- Здорово холодно! Дьявольски холодно!

На углу Бродвея и Тридцать девятой улицы пылали выведенные
электрическими лампочками слова: "Керри Маденда". Под этой рекламой
искрился занесенный снегом тротуар. Яркий свет привлек внимание Герствуда.
Он поднял глаза и в огромной золоченой раме увидел афишу, где Керри была
изображена во весь рост.

Герствуд с минуту поглядел на афишу, шмыгая носом и передергивая
плечом, как будто оно у него чесалось. Он был так измучен, что плохо
соображал.

- Это ты! - произнес он наконец, обращаясь к изображению. - Я был
недостаточно хорош для тебя, а?

Он стоял, пытаясь думать связно, но это было уже почти невозможно для
него.

- У нее денег сколько угодно, - продолжал он. - Пусть она и мне даст
немного!

Он направился к боковому входу, но тотчас забыл, что собирался сделать,
и остановился, глубоко засунув руки в карманы. Вдруг он вспомнил. Вход для
артистов! Вот что ему нужно!

Он подошел к двери и открыл ее.

- Тебе чего? - окликнул его швейцар. Герствуд не двигался с места;
тогда швейцар стал его выталкивать. - Пошел вон отсюда!

- Я хочу видеть мисс Маденда, - сказал Герствуд.

- Вот как? - насмешливо протянул швейцар, потешаясь над ним. -
Убирайся-ка отсюда поскорей!

Он снова подтолкнул Герствуда к выходу, а у того не было сил, чтобы
сопротивляться.

- Я хочу видеть мисс Маденда, - пытался он объяснить, пока его
выталкивали. - Я ничего... Я...

Швейцар толкнул его в последний раз и захлопнул дверь.

Герствуд поскользнулся и упал в снег. Он больно ударился, и в нем
проснулось смутное ощущение стыда. Он заплакал.

- Собака! - бессильно бранился он, стряхивая снег с продранного рукава.
- Грубиян проклятый... Я... у меня когда-то такие, как ты, служили...

Внезапно в нем вспыхнула бешеная злоба против Керри - вспыхнула и
тотчас погасла в хаосе сбивчивых мыслей.

- Она должна дать мне денег, чтобы я мог поесть! - произнес он. - Она
обязана это сделать.

С безнадежным видом поплелся он по Бродвею, плаксиво прося по дороге
милостыню и каждый раз забывая, о чем он только что думал.

Несколько дней спустя, в студеный зимний вечер в ослабевшем мозгу
Герствуда определилось твердое решение. Уже с четырех часов над городом
стала сгущаться мрачная мгла ночи. Падал густой снег - колючий, хлещущий,
подгоняемый быстрым ветром. Улицы на шесть дюймов покрылись холодным,
мягким ковром, который вскоре конские копыта и ноги пешеходов взбили в
рыхлую бурую массу. На Бродвее шагали люди в теплых пальто и под зонтами.