Чтение 33–й страницы книги ~Ангелы на кончике иглы~

-- Зачем вы это сделали? -- прошевелил губами Макарцев, хотя в палате
никого не было. -- Если я для вас плох -- кто же лучше?

Он тут же вспомнил, что ему нужны положительные эмоции. Но их не было.
Размышления его неожиданно прервали врачи, набившиеся в палату. Они окружили
плотным кольцом кровать. Игорь Иванович стал отвечать на вопросы консилиума,
еле ворочая языком, а мысль не отступала от папки. Раньше он никогда не был
таким мнительным. Верно он поступил, засунув эту чертову рукопись в конверт.
Вроде бы мелочь, но единственное спасение, особенно теперь, когда он лежит
тут, а она лежит там.

Но то ли он не мог забыть маркиза де Кюстина, то ли Кюстин не забывал
его, мысли о прочитанном въелись в память и периодически всплывали в
сознании, накладывались на собственный опыт Макарцева и факты жизни, его
окружавшей. И это удручало. Он уверял себя, что ничего измениться не могло,
но чувствовал, что после чтения книги "Россия в 1839" он уже не мог думать
только так, как думал раньше. Трещина во льдах разошлась, полынья стала
шире. Разлад с самим собой злил его, прыгать в полынью он не был готов,
страх его не проходил.

Игорь Иванович обвел глазами комнату, ибо ему показалось, что кто-то
появился. Он догадывался, кто мог появиться, но тут же подумал, что уж в
Кремлевскую больницу охрана посторонних не допустит.

Действительно, маркиз де Кюстин не появился. А Макарцев его ждал.

17. СТРАСТИ ПО РАППОПОРТУ

Вход в редакцию "Трудовой правды" был свободным, без пропусков.
Вохровец требовал удостоверение при переходе в типографский корпус. А в
редакционном подъезде пожилая вахтерша, имени которой никто не знал, дремала
за старым письменным столом возле лифта. Ее будили случайные посетители,
авторы, жалобщики, спрашивая, как пройти в такой-то отдел, ей оставляли
конверты с фамилиями сотрудников. Вахтерша на свое усмотрение делила
входивших на серьезных и несерьезных. Первых направляла в отделы редакции,
вторых -- в общественную приемную на консультацию.

Планерка в кабинете Макарцева кончилась без десяти два, и Яков Маркович
ощутил срочную необходимость перекусить. Он держал под столом электрическую
плитку, на которой кипятил чайник. Раппопорт бросил в стакан щепотку чаю и
залил кипятком, а потом перелил чай в другой стакан, чтобы заварка осталась
в первом. От откусил кусочек сыру, тщательно прожевал вставными челюстями
(зубы у Якова Марковича, те, которые ему не выбили в лагере, прожевала
цинга), пососал кусок сахару и запил чаем, когда в дверь постучали.

-- Войдите! -- гаркнул он.

Дверь медленно приоткрылась, и в нее просунул узкую, бритую голову
посетитель.

-- Что у вас за отвратительная манера -- стучать? -- пробурчал
Раппопорт. -- Вы что -- ко мне в спальню? Это учреждение, время рабочее. Что
угодно?

Посетитель виновато стоял у двери, держа под мышкой тощий портфель.

-- Вы будете товарищ Тавров, редактор отдела коммунистического
воспитания? Я не ошибся?

Яков Маркович продолжал методично жевать сыр с сахаром, а прожевав,
рявкнул:

-- Сядьте на стул!

-- Видите ли, -- проговорил вошедший, послушно сев и положив на колени
портфель.

-- Пока я ничего не вижу.

-- Я хотел предложить статью на жизненно важную, я бы сказал даже --
актуальную тему.

-- Кто -- вы?

-- Я Шатен. Евгений Евгеньевич Шатен. Не брюнет, а Шатен! Так вам легче
будет запомнить...

-- Допустим... Ну и что?

-- Может, вы слышали, я изобрел электронный музыкальный инструмент,
который звучит, когда вы к нему приближаетесь. У меня есть авторское
свидетельство... Вот...

Раппопорт не взглянул на лист с гербом, положенный перед ним.

-- И что?

-- Представляете, -- мечтательно произнес посетитель, -- люди могут
балетировать вокруг моего инструмента, и он будет звучать вслед за их
движениями. Называется мой инструмент "Танцшатен".

-- Танцшатен? Оригинально!

-- Еще бы! Совершенно новое искусство... Правда, пока это никому не
нужно...

-- И вы думаете, балетирование нужно "Трудовой правде"?

-- Нет! Написал я о другом. Заходил в отдел промышленности, но они
послали к вам. Я расскажу...

Допив чай, Яков Маркович свернул бумагу с корочками сыра и швырнул в
корзину. Желудок перестал ныть от голода, и настроение улучшилось.

-- Я сам прочту, без рассказа, -- Раппопорт облизал губы. -- А то я на
отбитое ухо плохо слышу.

-- Нет, позвольте все же, я кратко изложу суть. Я -- человек одинокий,
детей нет. Сын погиб на фронте, и где похоронен, не знаю. Два года назад я
похоронил жену, а в этом году умерла моя мать. Ей было, вы не поверите,
девяносто четыре. Я решил, что оставаться совсем одному мне будет слишком
тяжело, и сделал над кроватью нишу. Установил в ней лампы дневного света,
чтобы было красиво, поставил две урны: с прахами матери и жены. Теперь они
всегда со мной!

-- И вы считаете, так удобнее? -- Раппопорт внимательно посмотрел в
глаза собеседнику.

-- Конечно! Если у вас, не дай Бог, кто умер, поставьте в комнату урну
и убедитесь! Когда у меня минорное настроение, я подхожу к "Танцшатену",
делаю пассы руками, и звучит музыка. И мама, и жена слышат ее вместе со
мной. Возможно, и мой сын, убитый на фронте, прилетает к нам. Я имею в виду
его душу.

-- Пошли бы вы лучше... в соседнюю школу, к юным техникам. Научили бы
их конструировать ваш инструмент!

-- Ходил! И что? Вы думаете, дети понимают мою музыку? Нет! Они
смеются! А мама и жена понимают! В последнее время я усовершенствовал
систему: свет в нише загорается только, когда музыка. И чем сильнее она
звучит, тем ярче освещаются вазоны с пеплом жены и мамы... Может, вы
согласитесь посмотреть? Живу я, правда, в коммуналке, шестеро соседей, но
зато недалеко.

-- Не сейчас!.. Значит, ваша статья -- о восприятии музыки прахами жены
и матери?

Он уже навострился сплавить посетителя в отдел литературы и искусства.

-- Не совсем, дорогой товарищ Тавров! Это было бы слишком интимно.
Видите ли, я хочу поднять в газете вопрос о нецелесообразности существования
кладбищ вообще. Они занимают много земли, похороны обходятся трудящимся
дорого. Лучше не хоронить!

-- Вообще? -- уточнил Яков Маркович. -- А как?

-- Прахи должны держать родственники. Тогда, кроме крематориев,
государству никаких забот иметь не надо. Ни кладбищ, ни могил, ни
колумбариев. Своего соседа я уже уговорил. Они с женой выделили дома полку в
серванте и уже купили вазоны.

-- Для кого?

-- Себе, конечно. Товарищ Тавров! Я знаю, вы всегда выступаете в газете
с ценными починами. Их подхватывает вся страна. Что, еcли мы с вами начнем
новый почин: "За не занимать места на кладбищах"?

-- "Трудовая правда" выйдет с шапкой на всю полосу "Держите покойников
дома"? Вам что, нужен мой прах?

-- Ни-ни! Зачем покойников? Только пепел... Посмотрите: в масштабах
нашего государства, я прикинул, будет экономия в два с половиной миллиарда
рублей. А главное, с точки зрения нашей коммунистической морали -- как раз и
осуществится то, о чем вы пишите, -- о верности заветам героев-отцов.

-- Так ведь то же героев!

-- Простите, товарищ Тавров, тут я позволю себе с вами не согласиться.
У нас героем становится любой!

-- Давайте статью! -- проскрипел зубами Раппопорт.

Он бегло пробежал глазами по строчкам, чувствуя, как внимательно следит
автор за выражением его лица. Если предложить доработать статью, он
припрется опять. Если похвалить и взять, а после тянуть, он не отстанет,
пока сам не превратится в прах. Нет, тут надо рубить сразу. И, отложив
статью в сторону, он сказал:

-- Вот что, Шатен! Другие бы, менее принципиальные люди, с вами
крутили, я скажу откровенно. Все то, что мы печатаем в газете, -- это
дерьмо. То, что вы написали, -- тоже. Но это не то дерьмо, которое мы
печатаем!

-- Позвольте!

-- Не позволю! Чтобы вы начали почин, у меня лично возражений нет. Но
валяйте в другой области! Мы пишем только о героическом настоящем и светлом
будущем. И никаких покойников!

Обиженный автор взял со стола статью, сунул ее в портфель и ушел не
простившись. Посетители не давали Таврову вздохнуть. Вокруг стола уже сидели
трое круглолицых молодых людей и, не сводя глаз, следили за каждым его
движением. Двое были одеты в черные костюмы, при галстуках, третий -- в
серый костюм с красной прожилкой и тоже в галстуке. Раппопорт поежился.

-- Что угодно, молодые люди?

-- Ваша газета, -- начал без предисловий тот парень, что был в сером,
-- должна осветить один вопрос. Когда вы можете это сделать?

-- А вы, собственно, откуда?

-- Мы из ЦК комсомола...