Чтение 101–й страницы книги ~Сорок пять~

После того как мы вернулись к людям, от которых временно отвлеклись,
вернемся к их делам.

Было восемь часов вечера; дом Робера Брике, пустой, печальный, темным
треугольником вырисовывался на покрытом мелкими облачками небе, явно
предвещавшем ночь скорее дождливую, чем лунную.

Этот унылый дом, всем своим видом наводивший на мысль, что его душа
рассталась с ним, вполне соответствовал высившемуся против него
таинственному дому, о котором мы уже говорили читателю. Философы,
утверждающие, что у неодушевленных предметов есть своя жизнь, свой язык,
свои чувства, сказали бы про эти два дома, что они зевают, уставясь друг на
друга.

Неподалеку оттуда было очень шумно: металлический звон сливался с гулом
голосов, с каким-то страшным клокотаньем и шипеньем, с резкими выкриками и
пронзительным визгом - словно корибанты в какой-то пещере совершали мистерии
доброй богине.

По всей вероятности, именно этот содом привлекал к себе внимание
прохаживавшегося по улице молодого человека в высокой фиолетовой шапочке с
красным пером и в сером плаще; красавец кавалер часто останавливался на
несколько минут перед домом, откуда исходил весь этот шум, после чего,
опустив голову, с задумчивым видом возвращался к дому Робера Брике.

Из чего же слагалась эта симфония?

Металлический звон издавали передвигаемые на плите кастрюли; клокотали
котлы с варевом, кипевшие на раскаленных угольях; шипело жаркое, насаженное
на вертела, которые приводились в движение собаками; кричал Фурнишон, хозяин
гостиницы "Гордый рыцарь", хлопотавший у раскаленных плит, а визжала его
жена, надзиравшая за служанками, которые убирали покои в башенках.

Внимательно посмотрев на огонь очага, вдохнув аромат жаркого, пытливо
вглядевшись в занавески окон, кавалер в фиолетовой шапочке снова принялся
расхаживать и немного погодя возобновил свои наблюдения.

На первый взгляд повадка молодого кавалера представлялась весьма
независимой. Однако он никогда не переступал определенной черты, а именно:
сточной канавы, пересекавшей улицу перед домом Робера Брике и кончавшейся у
таинственного дома.

Правда, нужно сказать, что всякий раз, как он, прогуливаясь, доходил до
этой черты, ему там, словно бдительный страж, представал молодой человек
примерно одного с ним возраста, в высокой черной шапочке с белым пером и
фиолетовом плаще; с неподвижным взглядом, нахмуренный, он крепко сжимал
рукой эфес шпаги и, казалось, объявлял, подобно великану Адамастору: "Дальше
ты не пойдешь - или будет буря!"

Молодой человек с красным пером - иначе говоря, тот, кого мы первым
вывели на сцену, прошелся раз двадцать, но был настолько озабочен, что не
обратил на все это внимание. Разумеется, он не мог не заметить человека,
шагавшего, как и он сам, взад и вперед по улице; но этот человек был слишком
хорошо одет, чтобы быть вором, а обладателю красного пера в голову бы не
пришло беспокоиться о чем-либо, кроме того, что происходило в гостинице
"Гордый рьщарь".

Другой же - с белым пером - при каждом новом появлении красного пера
делался еще более мрачным; наконец его досада стала настолько явной, что
привлекла внимание обладателя красного пера.

Он поднял голову, и на лице молодого человека, не сводившего с него глаз,
прочел живейшую неприязнь, которую тот, видимо, возымел к нему.

Это обстоятельство, разумеется, навело его на мысль, что он мешает
кавалеру с белым пером; однажды возникнув, эта мысль вызвала желание узнать,
чем, собственно, он ему мешает.

Движимый этим желанием, он принялся внимательно глядеть на дом Робера
Брике, а затем на тот, что стоял насупротив.

Наконец, вволю насмотревшись и на то, и на другое строение, он, не
тревожась или, по крайней мере, делая вид, что не тревожится тем, как на
него смотрит молодой человек с белым пером, повернулся к нему спиной и снова
направился туда, где ярким огнем пылали плиты Фурнишона.

Обладатель белого пера, счастливый тем, что обратил красное перо в
бегство (ибо крутой поворот, сделанный противником у него на глазах, он счел
бегством), - обладатель белого пера зашагал в своем направлении, то есть с
востока на запад, тогда как красное перо двигалось с запада на восток. Но
каждый из них, достигнув предела, мысленно назначенного им самим для своей
прогулки, остановился и, повернув в обратную сторону, устремился к другому
по прямой линии, притом так неуклонно ее придерживаясь, что, не будь между
ними нового Рубикона - канавы, они неминуемо столкнулись бы носом к носу.

Обладатель белого пера принялся с явным нетерпением крутить ус.

Обладатель красного пера сделал удивленную мину; затем он снова бросил
взгляд на таинственный дом.

Тогда белое перо двинулось вперед, чтобы перейти Рубикон, но красное перо
уже повернуло назад, и прогулка возобновилась в противоположных
направлениях.

В продолжение каких-нибудь пяти минут можно было думать, что оба они
встретятся у антиподов; но вскоре они одновременно повернули вспять, с тем
же безошибочным чутьем и с той же точностью, что и в первый раз.

Подобно двум тучам, гонимым в одной и той же небесной сфере противными
ветрами и мчащимся друг на друга вслед за своими зоркими разведчиками -
оторвавшимися от них темными клочьями, оба противника на сей раз встретились
лицом к лицу, твердо решив скорее тяжко оскорбить друг друга, нежели
отступить хотя бы на один шаг.

Более порывистый, по всей вероятности, чем тот, кто шел ему навстречу,
обладатель белого пера не остановился у канавы, как в те разы, а перепрыгнул
ее и заставил отпрянуть противника; тот, застигнутый врасплох и несвободный
в движениях - обеими руками он придерживал плащ, с трудом удержался на
ногах.

- Что же это такое, сударь, - воскликнул кавалер с красным пером, - вы с
ума сошли или намерены оскорбить меня?

- Сударь, я намерен дать вам понять, что вы изрядно мешаете мне; мне даже
показалось, что вы и сами это заметили без моих слов!

- Нисколько, сударь, ибо я поставил себе за правило никогда не видеть
того, на что я не хочу смотреть!

- Есть, однако, предметы, на которые, надеюсь, вы внимательно посмотрите,
если они засверкают перед вашими глазами!

Сочетая слово с делом, обладатель белого пера сбросил плащ и выхватил
шпагу, блеснувшую при свете луны, в ту минуту выглянувшей из-за туч.

Кавалер с красным пером не шелохнулся.

- Можно подумать, сударь, - заявил он, передернув плечами, - что вы
никогда не вынимали шпагу из ножен: уж очень вы торопитесь обнажить ее
против человека, который не обороняется.

- Нет, но надеюсь, будет обороняться.

Обладатель красного пера улыбнулся с невозмутимым видом, что еще более
разъярило его противника.

- Из-за чего весь этот шум? Какое вы имеете право мешать мне гулять по
улице?

- А почему вы гуляете именно по этой улице?

- Черт возьми! Ну и вопрос! Потому что так мне угодно!

- Ах!.. Так вам угодно?

- Несомненно. Вы-то гуляете по ней! Одному вам, что ли, дозволено гранить
мостовую улицы Бюсси?

- Дозволено или не дозволено, а вас это не касается.

- Вы ошибаетесь, меня это очень даже касается. Я верноподданный его
величества и ни за что не хотел бы нарушить его волю.

- Да вы, кажется, смеетесь надо мной!

- А хотя бы и так! Вы-то угрожаете мне?

- Гром и молния! Я вам заявляю, сударь, что вы мне мешаете, и если вы не
удалитесь, я сумею насильно заставить вас уйти!

- Ого-го, сударь! Это мы еще посмотрим!

- Черт подери! Я ведь битый час твержу вам: смотрите!

- Сударь, у меня в этих местах некое сугубо личное дело. Теперь вы
предупреждены. Если вы непременно этого хотите, я охотно сражусь с вами на
шпагах, но я не уйду.

- Сударь, - заявил кавалер с белым пером, рассекая шпагой воздух и
вплотную сдвигая ноги, как человек, готовый стать в оборонительную позицию,
- сударь, я - граф Анри дю Бушаж, я брат герцога Жуаез; в последний раз
спрашиваю вас, согласны ли вы уступить мне первенство и удалиться?

- Сударь, - ответил кавалер с красным пером, - я виконт Эрнотон де
Карменж; вы нисколько мне не мешаете, и я ничего не имею против того, чтобы
вы остались.

Дю Бушаж подумал минуту-другую и вложил шпагу в ножны, сказав:

- Извините меня, сударь, - я влюблен и по этой причине наполовину потерял
рассудок.

- Я тоже влюблен, - ответил Эрнотон, - но из-за этого отнюдь не считаю
себя сумасшедшим.

Анри побледнел.

- Вы влюблены?

- Да, сударь.

- И вы признаетесь в этом?

- С каких пор на это наложен запрет?

- Влюблены в особу, находящуюся на этой улице?

- В настоящую минуту - да.

- Ради бога, сударь, - скажите мне, кого вы любите?

- О! Господин дю Бушаж, вы задали мне этот вопрос, не подумав; вы отлично
знаете, что дворянин не может открыть тайну, принадлежащую ему лишь
наполовину.

- Верно! Простите, господин де Карменж, - право же, нет человека
несчастнее меня на этом свете!

В этих немногих словах, сказанных молодым человеком, было столько